Искатель, 1996 №5

— Кто стрелял? — спросил один из охранников, мой ровесник, бывший старший лейтенант внутренних войск.

— Все в порядке, — кивнул шеф и помчался еще быстрее.

— Пацаны петарду взорвали, — предложил я свою версию.

Охранники не поверили, но и вмешиваться в чужие дела не стали, вернулись за барьер, где им положено бдить до конца рабочего дня.

В свой кабинет шеф буквально влетел, позабыв поздороваться со своей очень личной секретаршей. Упав на стул за рабочим столом, он сразу расслабился и как бы стал выше ростом.

— Все в порядке, — в третий раз повторил он, уставившись пустыми глазами на телефон. Когда в глазах появилось немного смысла, шеф бросил: — Свободен до вечера, — а когда я был уже возле двери, позвал: — Иди сюда, — он достал из бумажника все, что там было, — на бензин.

Ловок — не отнимешь! Знает, что предложи он награду за спасение, я откажусь. А так — попробуй не возьми! И в то же время, жест широкий, все, что было, отдал. Все, конечно, но рублевое, лучше бы другое отделение бумажника опустошил, где «зеленые» лежат.

В приемной мне перегородила дорогу секретарша — крашеная блондинка тридцати четырех лет, разведенная, сыну двенадцать. Шеф для нее — еще один сын, но очень непослушный. Жену, пользуясь напряженкой, шеф отправил во Францию, где у него особняк на морском берегу, как утверждает, на Лазурном. Я уверен, что не совсем особняк и совсем не на Лазурном берегу, а где-нибудь рядом, где недвижимость подешевле. Шеф время от времени летает туда, а остальные невзгоды выплакивает в объемную грудь секретарши.

— В кого стреляли? — встав грудью на моем пути, спросила она.

Я повторил версию про петарду.

— И мой позавчера притащил какую-то гадость и взорвал на балконе. Я думала, весь дом сожжет…

О сыне и шефе она может болтать часами, поэтому я перебил:

— Ты чего сегодня такая нарядная?

Она запнулась, минуты две поосмысливала вопрос, ответила очень серьезно:

— Весна.

— И у тебя тоже?!

Еще три минуты — и заулыбалась. Уверен, что мою шутку она прокрутит со всеми знакомыми, выдавая ее за свою.

На улице я прошелся по местам боевой славы, нашел гильзу от ТТ. В милицию заявлять, конечно же, не буду, хотя бы потому, что не прописан в Москве. Мой бывший однокурсник, который тоже «московский мексиканец», возвращался вечером с рынка, где торгует турецким барахлом. Ему дали трубой по балде, забрали товар и деньги, а он отлежался дома (в больницу только по «скорой» попадешь или в платную, где семью семь шкур сдерут), не заявив в милицию, чтобы не потратиться еще больше, занял у меня денег и начал подниматься снова. Те, кто его гробанул, подождут, когда он встанет попрочнее, и снова сшибут трубой.

Я спрятал трофейный пистолет в тайник за задним сиденьем, написал на листке бумаги номер белых «жигулей» и поехал в спорткомплекс «Олимпийский», где три раза в неделю тренируюсь. У первого же гаишника, довольно зажравшегося на вид, я остановился. В деньгах, врученных мне шефом на бензин, были лишние сто пятьдесят тысяч. Треть этой суммы я потратил на его благо — сунул гаишнику вместе с листком, на котором был номер белой «пятерки».

— Слышь, командир, пробей, чья это машина, — предложил я ему, — а то помял меня стоячего и чухнул, думал, никто не видел!

Крыло, действительно, было помято, но случилось это вчера возле ресторана, и виновник, знакомый шефа, щедро заплатил за нанесенный ущерб.

Мусор внимательно посмотрел на цифры на купюре, потом — на листке. Связавшись по рации с центральным пультом, попросил пробить номер киллера. Минуты через три ему ответили, что машина в угоне.

— Где он тебя стукнул? — наехал на меня гаишник.

Я назвал переулок, где машина поджидала наемного убийцу.

— С полчаса назад это случилось.

Гаишник передал сведения на центральный и напал на меня:

— Давай права и техталон.

— Пожалуйста, — я дал ему и то, и другое. — Но ведь это он меня стукнул, а не наоборот!

— Разберемся. — Он проверил документы. — Машина фирмы?

— Ну да! Что я теперь шефу скажу?! Придется за свои ремонтировать!

— А-а… — разочарованно потянул гаишник, поняв, что больше с меня ничего не слупит. — Ладно, ехай.

Два раза в год, обычно ранней весной и в конце лета, у меня случаются полосы невезения. И в остальное время бывали неприятности, но отдельные и не крупные. Зато в эти два периода ко мне так и тянутся женщины. Подозреваю, что начинаю изучать флюиды, которые вызывают у женщин чувство жалости, сострадания. И у шефа так же, и наши периоды в этом году совпали.

Он сидит на заднем сиденьи машины рядом с очень личной секретаршей и делает вид, что внимательно слушает ее, а она прямо топит его в потоке жалости, выплескивающемся из ее коровьих глаз, и заодно рассказывает мне об очередном милицейском беспределе.

— …Представляешь, повзламывали двери в квартиры, забрали всех, кто был дома, затолкали интеллигентных людей, как бандитов, в эту их машину с решетками и повезли в участок. Ужас, что творится!

— Долго продержали? — спрашиваю я, довольный тем, что облаву проводили в обед, когда я уже был на работе.

— Часа полтора. Составили протоколы, собрали с них по десять тысяч — без квитанций, просто так!

— На опохмелку, — уточняю я.

— А на что же еще?! В милиции только пьянь и работает, нормальный человек туда не пойдет! — сообщила секретарша и начала пересказывать впечатления одной из пострадавших, театральной режиссерши из четвертой квартиры.

Слушать было забавно. Но когда сам оказываешься в подобной ситуации, понимаешь, что ты — никто, даже ничто, с тобой могут сделать все, что захотят, и управы на них не найдешь. Бандиты снизу, бандиты сверху — отбивайся, как умеешь! С нижними я почти на равных, кто из нас окажется умнее, смелее и точнее, тот и победит, а от верхних пистолетом не отобьешься: на их стороне закон.

— Снова дань требовали? — спросил я шефа.

— Да, но уменьшили до сотни.

Я остановился у ворот элитного поселка. Из будки вышел охранник с АКМС на плече, заглянул в салон через опущенное мною стекло, посмотрел на меня. Я кивнул: все в порядке. Он махнул рукой, чтобы напарник открывал ворота. Я проехал по чистой широкой улице между двух-трехэтажными коттеджами, окруженными молодыми деревцами, лишь изредка попадались старые сосны, не вырубленные при застройке. Около коттеджа шефа я вышел из машины, осмотрелся. После налета прошла неделя, но шеф до сих пор не расплатился с кредитором. Значит, будет повторение: деньги заряжены, должны выстрелить. Я осмотрел зарешеченные окна и стальную дверь. Они были в порядке. Такой защиты хватит минут на двадцать, не больше, но за это время должна подоспеть охрана. Их тут много и платят им хорошо. Я проводил шефа и секретаршу в дом, попрощался с ними. На выезде из поселка охранник лениво помахал мне рукой. Я помахал в ответ.

Проехав с километр, я увидел голосующую девушку. Впереди идущий «мерс» остановился, но она отрицательно покачала головой и шагнула к моей машине. Фигурка у девоньки на загляденье, а походка — будто по подиуму дефилирует. Я опустил стекло на правой двери. В окно заглянуло красивое личико, узкое, с длинными прямыми каштановыми волосами и темно-карими, почти черными глазами, даже казалось, что нет радужных оболочек, одни зрачки.

— До ВДНХ подвезете?

Голосок у нее милый и с крючочками, которые зацепили что-то в моей душе и заставили это что-то запеть.

— Садись, — пригласил я.

— А сколько возьмете?

— Два раза улыбнешься — и хватит.

Она улыбнулась в первый раз и села на переднее сиденье. Салон машины, как мне показалось, девушка осмотрела с явным снисхождением.

— В «мерс» бы села, он роскошнее, — не удержался я. Завтра же снова напомню шефу, что пора менять машину.

— Водитель не понравился, на маньяка похож, — сообщила она.

— Я, значит, не похож?

— Нет.

Врет, боится и меня, я чувствую напряженность, исходящую от нее. Если посоветую успокоиться, заведется еще больше. Поэтому пытаюсь отвлечь разговором.