Страница 19 из 50
Анна Хаузер поселилась здесь, в двух крохотных комнатушках мансарды со дня оккупации Западного Берлина американцами. Здесь она собиралась оставаться до конца своих дней. Фрау Хаузер одевалась только в черное. Нет, это не был траур по ее мужу Карлу-Гельмуту Хаузеру или выражение скорби по мирским благам, которых лишила ее война. Это был траур по рухнувшему Третьему Рейху.
Из окон своей мансарды фрау Хаузер вдоволь насмотрелась на толпы любопытных зевак, глазеющих на каменную стену, этот монумент позора и унижения. Иностранные солдаты с фотоаппаратами, туристы с фоте- и кинокамерами, автобусы и автомобили, битком набитые охотниками сфотографировать Берлинскую стену, сорящими повсюду остатками своих сэндвичей и оберточной бумагой, жадно лакающими пиво и такими развеселыми, будто их привезли на карнавал.
Анна Хаузер вязала и шила для магазина на Курфюрстендамм, одной из самых фешенебельных улиц Берлина. К этой работе она привыкла в лучшие времена, а во время войны ей приходилось шить муфты для женщин и шинели для солдат, жертвующих жизнью за фюрера на холодном Восточном фронте. Теперь это умение давало ей средства к жизни. Связанные ею платья, за которые она получала свое скромное вознаграждение, покупали богатые иностранцы, в основном, наверное, евреи, увозившие ее изделия в свои страны, как трофей из поверженной Германии.
Анна Хаузер редко смотрелась в большое зеркало в своей жилой комнате. Это зеркало предназначалось для женщин, приходивших на примерку. Анна Хаузер давно уже не обращала внимания на свои выцветшие волосы с проседью, еще сохранившие, впрочем, остатки прежнего пшеничного оттенка, сияющим ореолом окружавшего когда-то ее лицо. Теперь эти волосы были связаны на затылке в тяжелый узел так, что оставалось открытым лицо с крепким квадратным подбородком. Тяготы жизни оставили неизгладимый след на этом потухшем лице, еще недавно — прекрасном лице Валькирии.
Раз в неделю Анна Хаузер отправлялась на Курфюрстендамм, где с черного хода входила в шикарный магазин, чтобы отдать сделанную за неделю работу и получить деньги — не банкноты с портретом фюрера, а эти пошлые бумажки с безобразным ощипанным орлом.
Однажды фрау Анна увидела выставку фотографий Освенцима — лагеря смерти. Она не ограничилась однократным посещением этой выставки. Она ходила туда снова и снова разглядывать фотографии рвов с трупами, печей, извергающих клубы черного дыма, снимки человеческих скелетов в лохмотьях, лиц с огромными — от истощения — носами и запавшими ртами. Это были враги, которые в конце концов сокрушили Германию. Фюрер правильно делал, что истреблял их, но не сумел совсем свести их с лица земли. Те, кому удалось избежать смерти, нанесли предательский удар кинжалом в спину Германии. Выставка вскоре переехала в другой город, и Анна горько сожалела об этом. Посещения этой выставки укрепляли ее дух. Отправляясь на выставку, она всякий раз брала с собой спицы и сумку с мотками шерсти. Разглядывание фотографий успокаивало ее; придавало ей силы, и фрау Анна не теряла времени даром. Ее глаза были устремлены на фотоснимки, а руки машинально делали свое дело.
Да, фюрера предал его народ, но не так ли и ее, Анну Хаузер, предали ее близкие? Сын Анны Дитер был актером в Восточной Германии. Муж Анны Карл работал на Россию, отдавая ей свои способности, знания и умения, приобретенные в Германском университете, приносил пользу какому-то варварскому восточному народу, покорившему Германию, как Чингисхан.
Фрау Анна накинула свой черный шарф поверх выцветших волос, взяла картонную коробку с недавно сшитым платьем и корзинку для вязания, чтобы не терять времени, пока она будет ехать на Курфюрстендамм.
Миновав Тауэнтцинштрассе, она через черный ход вошла в магазин, где продавали вязаные изделия, отдала свою работу, получила деньга и поспешила на автобусную остановку, чтобы ехать домой.
— Миссис Хаузер? — произнес совсем рядом с ней какой-то незнакомый ей человек.
Фрау Анна внимательно всмотрелась в незнакомца. Смуглый. Волнистые волосы, удлиненное лицо, черные глаза жителя Средиземноморья, такие, как у пленных рабочих, которых она видела во время войны. Презренный выродок из тех, что теперь в свое удовольствие разъезжают по Германии с туго набитыми кошельками. С такими вот спят бесстыжие белокурые шлюхи-немки.
— Да, это я, — настороженно сказала она.
— У меня к вам важное дело, — сказал Гиллель.
— Вот как?
— Может быть, нам лучше поговорить там? — предложил Гиллель, показав рукой в сторону ближайшего небольшого бара.
Гиллель пристально смотрел на фрау Анну. Он представлял ее себе такой, какой Хаузер видел ее в последний раз. Но реальная картина заслонила в сознании Гиллеля память Хаузера об Анне. Белокурая нордическая красавица с пышной грудью, непринужденная и чувственная, способная вызывать в мужчинах такую пылкую, почти невыносимую страсть, испытала на себе влияние времени. Прошедшие годы и перенесенные невзгоды сказались на этой, теперь уже немолодой женщине.
— Я вас не знаю, — сказала Анна.
— Вам привет от вашего друга из Копенгагена, от Дага Ван Кунгена. Он просил меня навестить вас.
Найти Анну Хаузер оказалось нетрудно. Еще когда Гиллель лежал в постели у себя в номере отеля «Савой» на Фазаненштрассе, запечатленные в памяти образы и события оживали перед ним, как на экране. Ведь Хаузер знал Анну близко…
— Даг? — сказала она недоверчиво. — Я не слышала о нем и не получала от него вестей с тех самых пор, как кончилась война. Как он там?
Ее лицо порозовело от волнения. Она даже улыбнулась, открыв два ряда безупречных зубов, которых никогда не касались инструменты дантиста.
— Мистер Ван Кунген просил меня наедине поговорить с вами и кое-что передать вам.
— Даг, — повторила она, словно наслаждаясь самим звучанием этого имени. — Хорошо, идемте в «Мампе». Мы иногда встречались здесь, пока этот бар не разбомбили.
Они перешли через дорогу.
— Даг заботился обо мне, когда Карла арестовали, — сказала фрау Анна.
Они шли рядом друг с другом. Хлопчатобумажные чулки морщились на ногах фрау Анны, обутых в дешевые туфли из грубой кожи. Высокая, чуть выше Гиллеля, статная и осанистая, как хороша она была еще не так давно! Они молча проищи мимо церкви «Карла-Вильгельма». Часы на церковной башне навсегда остановились на двадцати пяти минутах второго — времени, когда здесь разорвалась бомба. Потом Анна и Гиллель прошли мимо ресторанов с пестрыми навесами и зажженными лампами, сверкавшими, как маленькие желтые луны, пытавшиеся отогнать прочь холод. Улица кишела людьми, и автомобили двигались медленно и шумно, чуть ли не бампер к бамперу. Всем этим потоком машин, в котором выделялись желтые двухэтажные автобусы, управляли безоружные регулировщики в белых мундирах.
В баре «Мампе» было темно, и глаза Анны Хаузер не сразу привыкли к искусственному освещению. Помещение с панельной обшивкой стен оказалось почти пустым. Анна не стала сдавать свое пальто в гардероб. Ей, вероятно, не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел ее в платье из остатков пряжи.
— А почему Даг сам не приехал ко мне? — спросила она.
— Он не знал, где вас искать, — ответил Гиллель.
— Он женат?
— Когда мы с ним встретились, он был один, никакой женщины с ним я не видел.
Такой ответ обрадовал Анну. Или Гиллелю так только показалось?
— А как вы узнали, где искать меня? Где вы встретили Дага? бы говорите без иностранного акцента, а ведь вы тоже не немец. Кто вы? — фрау Анна не оставляла Гиллелю времени на то, чтобы отвечать на ее вопросы, и не давала ему опомниться.
— Он дал мне деньги, которые я должен передать вам. Двадцать тысяч германских марок.
— Зачем?
— Он… Это его долг, он должен вам эту сумму, так сказал мне Даг. И если вы в чем-нибудь нуждаетесь… — Гиллель запнулся, вспомнив, что Ван Кунгена больше нет в живых.
— Он многое мне должен, — сказала Анна. — Но это не деньги.
Гиллель достал конверт, туго набитый банкнотами.