Рисса

Рисса знала, что рысята ушли насовсем. Но еще долго они будут оставаться в ее памяти, приходить в воспоминаниях, во сне. Зимний белый лес, полный запахов, шорохов и неожиданностей, стал для Риссы уже не таким, как раньше. Теперь он был без ее рысят… Она возвратилась к своему обычному рысьему образу жизни — к одиночеству.

У одиночества свои преимущества: оно позволяет более сосредоточенно наблюдать окружающий мир, не отвлекаясь на общение с подобными себе, на выяснение старшинства, на взаимные обязанности. Одинокий житель леса свободен от этого. Но он не может рассчитывать и на помощь сородичей, на их поддержку. И он повышенно осторожен, потому что совсем одинок. Он должен рассчитывать только на себя, на свой опыт, на свои силы, на свою удачу.

— Карл!

Рисса остановилась. Это был он, старый знакомый, черный ворон. Он тоже давно не видел Риссу и, видимо, просто поздоровался. И вдруг она поняла, что незаметно начался день, что жизнь ее изменилась с уходом рысят и что эта черная старая самодовольная птица чем-то близка ей. По крайней мере, сейчас Рисса с удовольствием услышала голос Карла. Он словно напомнил ей, что она в своем родном старом лесу, где ее знают, где она у себя дома.

И пожалуй, она была ему рада, потому что в одиночестве самым близким становится тот, кто умней, кто — над всем, благодаря своему уму, опыту, высоте своей. Как этот Карл.

9. Выстрел

После ухода рысят Рисса, во время охоты, снова навестила человеческое жилье, которое теперь пустовало, заметенное тяжелым снегом. Подошла к крыльцу. Там не пахло человеком, все было покинуто, заброшено на зиму. Она пересекла замерзшее озерко, чувствуя себя еще более одинокой, чем раньше. Вспомнила даже своего давнего приятеля — серого самца, который жил в этих же местах, но уже давно не появлялся. Как-то, еще в начале лета, когда рысята были совсем маленькими, он вышел на поляну, где играли малыши. Тогда Рисса — мощная, своенравная — так на него зашипела, что он надолго исчез с ее глаз. Он был отцом этих рысят, но из-за крутого характера Риссы и излишней заботы ее о безопасности малышей ему ни разу не довелось поиграть с ними.

В эту ночь Рисса рано легла на дневку. Еще окончательно не рассвело, когда она выбрала углубление под деревом и улеглась.

В лесу было тихо. Деревья стояли не шелохнувшись, словно устали от мглы и боялись спугнуть приближающийся рассвет.

Вьюжная пора зимы прошла. Днем снег подтаивал на солнце, ночью подмерзал — слежавшийся, колючий, покрытый твердой коркой наста.

По утрам по этой звонкой ледяной корке, шурша, проносилась поземка, ветер гнал по скользким склонам крупинки снега, будто торопился очистить тайгу от следов февраля, и звонко и протяжно подвывал, зазывая в лес уже близкую весну. На деревьях обозначились почки, внутри стволов, в самой их глубине, уже бродили соки жизни.

В такие ночи Рисса хорошо спала. Может быть, близкое дыхание тепла, предчувствие весеннего лесного оживания убаюкивало ее, вливало успокоение в ее настороженное, взволнованное сердце. Но покой этот был недолгим…

Ее разбудил выстрел. Он прогрохотал где-то совсем близко. Она подняла голову и увидела, как неподалеку быстрым галопом бежал Большой Уг. Ему было трудно бежать. Он проваливался, наст не держал тяжелого зверя. Хорошо еще, что снег здесь, на опушке, был неглубок. Но наст резал ноги Угу. Риссе были хорошо видны красные брызги на снегу, там, где пробежал Уг. Его преследовал человек, он быстро скользил на лыжах по насту, настигая лося. Лось бежал, высоко вскидывая передние ноги, подняв голову и широко разинув рот. Он, казалось, хотел вдохнуть весь лесной, родной воздух, чтобы найти силы для спасения. И Рисса поняла вдруг, что Угу конец. Она прижалась к дереву, мелкая нервная дрожь пробежала по ее лапам, по хвосту. Человек выстрелил еще раз, но, видимо, второпях снова промахнулся, потому что Уг продолжал бежать. Острое ощущение гибели придало сил опытному быку. Он сообразил, где его спасение, — резко повернул в сторону, в гору, на южный склон холма, где лежала Рисса и где слой снега немного стаял. Человек не мог его преследовать в гору на лыжах, и лось, быстро взбежав на склон, скрылся за соснами. Человек стоял, держа ружье на изготовку. И вдруг он увидел рысь, прижавшуюся к корням дерева. У него не бывало колебаний перед выстрелом. Он был готов убить все живое в лесу. И, едва увидев направленный на нее черный глаз ствола, Рисса поняла это. Бежать было некуда, и она резко прижалась к земле, стараясь вдавиться в слежавшийся снег, слиться с ним, растянувшись серым живым пластом на снегу.

В это мгновение и ударил выстрел. Человек видел, что рысь так и осталась лежать, не шелохнувшись. Только от головы ее поплыло по снегу алое пятно. Он подошел к зверю. Никогда не встречал он такой крупной рыси. Пнул ее носком сапога, повернул на спину — она откинулась, по-мертвому раскинув лапы и разинув пасть. Он взял ее за задние ноги, взвалил на плечо и понес к машине, стоявшей здесь же, на лесной дороге. Что-то негромко сам себе напевая, он швырнул Риссу на грязные доски кузова и сел в кабину.

Жил он в городе, почти в центре, имел свой дом с огородом. Эти старые дома давно собирались снести и построить на их месте новый микрорайон, но все никак не сносили. Он жил здесь, разводил кроликов, выращивал картошку. Вся его семья — жена, он сам, двое почти взрослых сыновей — прилежно работала на огороде, поддерживала порядок в доме. И непонятно, как в этом трудолюбивом человеке возникла холодная жестокость ко всему лесному. Он, в общем-то, скрывал свою жестокость. Скрывал и от своей семьи, и от соседей. И пожалуй, только в лесу был самим собой: ставил запрещенные ловушки, петли, загонял лосей по насту, травил дымом барсуков…

Когда он бросил Риссу на крыльцо дома, все домочадцы увидели ее. Был выходной, и его ждали с охоты. Жена смотрела издалека, а парни стали ощупывать шерсть, лапы, голову зверя.

— Пап, да она живая! — вскрикнул один из них.

— Ну да… — засмеялся отец. — Уже часа два, как едем, она уж холодная, шкуру трудно снимать будет.

— Да ты потрогай, глянь, она дышит!

— Вот чудеса! — удивился отец. Он внимательно осмотрел рану на голове рыси и не нашел пулевого отверстия. Он стрелял зарядом, приготовленным для лося, ранение оказалось касательным, и пуля, скользнув, рассекла только кожу лба. От удара Рисса потеряла сознание. Перед выстрелом она прижалась к земле, это и спасло ее от гибели — пуля прошла чуть выше, едва коснувшись головы.

— Ну и дела, — сказал браконьер. Победное, торжественное выражение, которое минуту назад было на его лице, сменилось растерянностью. Сейчас этот большой сильный зверь очнется — и что тогда? Он потянулся к ружью…

— Пап, да ты что? — спросил младший.

— Да нет, сынок, пусть, конечно, живет. Только что мы с ней делать-то будем?

— Посмотри, да она закольцованная, — заметил старший сын, — вон на ухе алюминиевая сережка!

— А давай ее вместо Тимки привяжем! Его-то уже нет, — посоветовала жена.

— Да ну, мам, рысь ведь, зверь-то какой! И потом, сорвет она цепь.

— Не сорвет, цепь железная, да и ошейник толстый кожаный, — вмешался отец. — Пусть дом охраняет, делом займется зверюга. А мы ее кормить будем. И выходит, не зазря.

— Ни у кого такого сторожа нет! — обрадовался младший.

И на рысь напялили ошейник, принадлежащий собаке, давно погибшей на охоте, и оставили лежать около собачьей будки на снегу. Было тепло, текло с крыш. Но младший сын хозяина все равно притащил подстилку, постелил ее в собачьей будке и втащил туда еще бесчувственного зверя.

Очнулась Рисса ночью, когда над городом висели звезды. Долго не могла припомнить, что с ней произошло, но постепенно память вернулась. Рисса вспомнила выстрел и поняла, что она у людей. Очень ломило голову, и хотелось пить. Принюхалась, стараясь разобраться в запахах. Все они были тревожными. Рисса поднялась. И ее сразу испугал совсем близкий звякающий звук. Постояла. Снова двинулась — опять звякнуло. Снова замерла. Ведь она не знала цепей! В конце концов решила, что это не опасно. Осторожно вышла из будки. Вокруг было тихо, только отдаленный незнакомый шум ночного города напоминал ей, что это необычная ночь. Что она не у себя дома, в лесу, и что сейчас нельзя пойти в соседний овраг на охоту. Поискала воду, нашла. Вода была отвратительной: пахла человеком, железом и еще чем-то неприятным, чужим. А ей очень хотелось пить, тошнило от жажды, и она вылакала всю миску. Стало легче. Но ошейник раздражал. Ей казалось, он душит ее.