Страница 3 из 13
Известным спортсменам Всесоюзного общества «Динамо» – поскольку это совсем недалеко от Петровского парка, динамовского родового гнезда, – на Беговой тоже давали квартиры. За большие заслуги перед народом и партией. Рядом с нами поселился звезда советского футбола, капитан московского клуба «Динамо» и член сборной СССР Костя Крыжевский. Футболисты были кумирами народа.
А у трамвайного парка, по соседству с Ваганьковским кладбищем, стоял клуб. Там крутили все трофейные голливудские фильмы, которые мы привезли из Германии после 1945 года. Эти картины не нужно было покупать, трофеи же!
Вот там мы с мамой посмотрели и «Железную маску», и «Трех мушкетеров» – все старое, классическое американское кино.
Понятно, что мы ходили в этот клуб по вечерам. А обратно через мост идти было страшно. Но желание прикоснуться к другому миру оказалось сильнее страха.
Именно в то славное время московские врачи определили у Ленки Осиповой открытую форму туберкулеза – наследство казахстанской ссылки. И мама Таня начала кормить дочку Ленку странной и жуткой смешанкой из какао, сала барсука, сала медведя и сока алоэ. Понятия не имею, кто дал ей этот рецепт, но она свято верила в его эффективность. А еще к этой страшной смеси добавлялась то ли водка, то ли спирт. Плюс еще вручную делались шарики из йода.
Вот такой замечательной мешаниной я питалась весь день. С утра до вечера, чтобы излечиться от грудного кашля, привезенного из казахских продуваемых степей.
В общем, с легкими моими ситуация получилась хреновая. И росла Ленка Осипова худая, как черт.
Тогда моему отцу какие-то умные люди сказали, что надо отдавать девочку в спорт. Чтобы почаще бывать на свежем московском воздухе, постоянно находиться в движении, интенсивно и напряженно дышать. Все эти усилия были необходимы для того, чтобы растянуть мои несчастные легкие. Одно из них из-за туберкулеза сделалось размером с кулачок. Вот так вот скрючилось легкое – и совсем не хотело работать так, как надо.
Спасение от чахотки оказалось рядом. Меня отдали в фигурное катание на стадион «Юных пионеров». Это две остановки на трамвае. Я сама ездила на тренировки.
Поверить в это сложно, но у меня уже через год все туберкулезное безобразие зарубцевалось. А рубец на рентгене, кстати, виден до сих пор. Врачи, не знающие моей истории, когда наблюдают на снимках это явление человеческой природы впервые, ахать начинают – вот это сюрприз в пятом межреберье! Ха-ха, посмотрите, коллега!
Я в это же время в «Эрмитаже» играла. Продолжала сниматься в эпизодах в кино. Выступала в театре в гремевшем на всю Москву спектакле Михаила Светлова «Бранденбургские ворота». Была такая шустрая, живая девочка, голосистая – и меня охотно брали. Под бомбежкой орала как резаная «Бегите сюда!» и кого-то звала в укрытие.
А однажды после спектакля за актерские заслуги драматург и знаменитый тогда поэт-песенник Анатолий Сафронов выдал мне коробку пирожных. Я их все съела в один присест и, разумеется, меня сразу стошнило!
Но когда всерьез началось фигурное катание, честно сказать, стало тяжеловато: школа, спорт, театр. Притом что училась я хорошо. Достаточно легко мне давались математика с физикой, да и другие предметы.
В 57-й школе, которая сейчас элитная и знаменитая, училась я с Кузькиным Витькой. Он через несколько лет станет звездой хоккейного ЦСКА и трехкратным олимпийским чемпионом. Когда надо было писать контрольную или диктант, Витя со своими друзьями-балбесами брал бритву – и на глазах у всего класса перерезал себе пальцы. Кровища хлестала, учитель в шоке, диктант побоку.
Вот так мы жили и учились.
Не помню, кто настоял на том, чтобы я именно этим видом спорта начала заниматься, но впервые привел меня в секцию фигурного катания отец.
В какой-то момент нам стали давать талоны на еду. Сейчас невозможно себе представить, какая это роскошь. А тогда рядом со стадионом «Юных пионеров» (сейчас на его месте отгрохали элитный жилой комплекс и отель западной всемирной сети), где начинали свое восхождение многие будущие чемпионы мира и Европы, работала фабрика-кухня. Она относилась к оборонному закрытому заводу, который делал ракеты. Он и сейчас их, кажется, выпускает.
Кормили на фабрике-кухне как на убой.
Я была безумно горда, что приносила домой еду. Мать давала мне какие-то судки, и я приносила к нам на Беговую обеды. Мне казалось, что готовили там очень вкусно.
Иногда мы накапливали эти талоны и обменивали их на деньги по курсу один к двум. Рубль за два талона.
Эта фабрика-кухня и ее завтраки-обеды с этими запахами мне запомнились на всю жизнь.
Однажды настал момент, когда фигуристку Лену Осипову поставили на ставку 120 рублей. Притом что мать в ведущем московском театре тогда получала 50 рублей.
Мои тренировки на свежем воздухе привели к тому, что лет в 14 я уже перешла в общество «Динамо» – и попала в сборную СССР.
Отец тогда ушел от нас в другую семью. И мои талоны, а потом и зарплата стали очень большим подспорьем. Мы были сыты всегда. То есть с 14 лет я стала серьезной кормилицей семьи.
В нашем роду не наблюдалось академиков-генералов, зато оставалось фамильное золото. Когда вернулись, оказалось, что не все потратили в Чимкенте. А еще и чудом сохранились фантастические сервизы фарфоровые. Как мы их смогли уберечь? До сих пор не понимаю. Притом замечу: фарфоровую посуду не держали нигде специально – ни в каких коробках или шкафах. Семья на этом тончайшем фарфоре, который при царе выпускался на дедовском заводе в Дулево без маркировки, ела-пила. И многое, конечно, перебили при переездах.
Помню, что мыли эти бесценные чашки и чайники в эмалированном тазу. Что-то умудрилась сохранить сестра матери, моя тетя Лиза.
Я иногда встречаю эти фарфоровые вещи в антикварных магазинах Питера и там покупаю. Белый внизу и розовый сверху.
В 16 лет я впервые должна была поехать в составе сборной Советского Союза в Чехословакию – предстоял большой тур в Прагу, Брно и Остраву.
Мать, которую как этническую немку всю жизнь никуда не выпускали, не верила, что ее дочь сможет покинуть неприступные границы Страны Советов.
Ее саму уже после войны, когда Театр им. Моссовета поехал на гастроли в Болгарию, не пустили вместе со всеми. Отца пустили – ее нет. Мать слегла с температурой сорок. Это было не простудное – это было нервное. Гастроли болгарские прошли, театр с отцом вернулся, а мама продолжала болеть. И вот ее, которая после ссылки никогда ничего не хотела рассказывать мне об истории нашей семьи, за границу так никогда и не выпустили даже после смерти Сталина и реабилитации репрессированных народов.
Для Татьяны Осиповой-Гольман рубежи СССР казались непреодолимыми навечно. И когда ее родная дочь собралась в 16 лет в первую загранкомандировку, она опять слегла от переживаний. А когда я все-таки уехала со сборной страны в ЧССР, счастливее мамы человека не было.
Перед той эпохальной для семьи поездкой мы приехали к маминой сестре, моей тете Лизе.
Она с мужем жила в доме за косметической фабрикой «Свобода». Я и раньше там бывала. В доме блистали два белых рояля лучшей в мире фирмы «Бернстайн», спиной друг к другу. Стояла какая-то мебель сумасшедшая, антикварная. В шкафах тускло блестело серебро фамильное с вензелями «ЕО». Тетка была Елизавета Отвагина, по мужу, а я Елена Осипова. По первым буквам имени и фамилии получалось тоже – ЕО. И тетя Лиза мне говорила: «Ленка, это все будет твое!»
Но потом, после ее смерти, все серебро украли.
Еще при жизни их дом снесли. Взамен им дали одну комнату в коммуналке. И великолепные «Бернстайны» эти куда-то уволокли. Наверное, в чей-то более достойный дом.
И вот, когда мы приехали к тете Лизе, она громко так сообщила в очередной раз: «Ленка, если бы эти не пришли – мы бы знаешь, как сейчас жили!» А мать ей, как всегда, отвечала: «Лиза, ну тише ты, тише!»
Надо сказать, что мать во мне не воспитывала почтения к элитным дорогим вещам, которые присутствовали в нашей жизни как наследство дореволюционных времен. А я не понимала тогда цены ни тому фарфору, ни той антикварной мебели. Считала это мещанством. Такая дура юная была.