Страница 12 из 16
Тут опять я вынужден предупредить читателей: не воспринимайте все приёмы «классиков жанра» как руководство к действию. Закамская провела сотни интервью и может себе позволить «вышивать без канвы», но вначале-το она, конечно же, ещё как продумывала ход беседы, с чего начать, на что вырулить, чем закруглить.
– А если уж говорить о всякого рода неожиданностях, – продолжает Эвелина Владимировна, – то вот вам сравнительно недавний пример – встреча с Баклановым.
– Я как раз про неё и хотел спросить, из всей серии про ГКЧП это интервью оказалось самым коротким.
– Так его и вообще могло не быть! Мы приехали к Олегу Дмитриевичу, поставили камеру, свет, а он вдруг заявляет: «Я про ГКЧП говорить ничего не буду. Давайте про космические исследования».
– Но ведь вы же заранее договаривались о конкретной теме?!
– Ну, конечно! А тут на тебе. Что было делать? Я и начала спрашивать про космос, а потом… потом беседа как-то сама собой свернула на события августа 1991 года.
– Но я-то считал, что это приём такой удачный, даже читателя принялся уверять в этом.
– Ну, что ж, может быть, это и есть «приём». После первых вопросов собеседник привыкает к интервьюеру, начинает доверять ему, считать в какой-то степени единомышленником.
Я вспоминаю, как Эвелина, может быть невольно, проговорилась – рассказывая эпизод с заместителем министра, обронила, что «в жизни» называет его по имени.
– А вот скажите, если вы очень хорошо знакомы с собеседником, вы с ним в эфире общаетесь на «ты» или на «вы»?
– Только на «вы». На экране я – журналист, представитель определённого телеканала, а мой собеседник – он чиновник, экономист, учитель, режиссер, ну, словом, тоже представитель того или другого сообщества.
Я начинаю говорить о том, что некоторые корреспонденты в начале интервью прямо заявляют: мы с моим собеседником – давнишние друзья, зритель знает об этом, и нелепо было бы здесь переходить на «вы»…
…но в это время очередная эсэмэска, вспыхнувшая на экране мобильника Закамской, срывает её с места:
– Простите, мне пора, если что – звоните.
Я вижу через витринные стёкла, как бежит она по мозаике опавших листьев вдоль улицы Королёва. Сегодня – туман, Останкинская башня закуталась в облако, видно только её широкое основание. И в памяти всплывает интервью с Николаем Никитиным, гениальным конструктором этой башни (конечно же, её надо называть Никитинская, по аналогии с Эйфелевой). Тогда тоже видно было только вот это основание с круглыми окнами – по той простой причине, что всё остальное ещё предстояло соорудить. И вот в том двухэтажном домике, что когда-то временно приютился на самом берегу останкинского пруда, да так там и остался, была контора строительства, здесь я впервые увидел Николая Васильевича, и – просто постеснялся сказать ему: давайте запишем беседу прямо на верхней кромке постройки. Дело в том, что Никитин заметно хромал, ходил с палочкой, и просить его лишний раз подняться на эту «кромку» было просто бессовестно. Так мы и разговаривали – у окна с видом на башню. Почему я не сохранил эту запись? Почему не сохранил десятки других, не менее интересных интервью и репортажей? Работа почти без выходных, работа взахлёб, всласть – какой тут, к черту, архив…
Дорогой мой юный читатель! Ты вступаешь под своды интереснейшей профессии. Цени эту удачу, цени каждый день, когда ты берёшь в руки микрофон. Кто знает, когда и почему может оборваться такое счастье.
Писателю нужен ноутбук, поэту – блокнот, художнику – мольберт и краски, а нам…
Нам с вами нужен эфир.
…Вот этими словами и заканчивалась четвёртая глава, пока… пока я снова не увидел в эфире Александра Мягченкова! Да, действительно, телеканал «Точка» предоставил ему постоянный эфир. Программа, как и задумывал Александр Васильевич, называется «Многоточие», в конце каждой передачи он изящно обыгрывает это название. А я-то думал, что всё это так… пустые хлопоты.
Ай да «Точка»!
Глава пятая
Интервью «в поле»
Первый репортаж после освобождения цен.
В эфире – Лебедев-Кумачёв.
Лучший режиссёр.
До сих пор мы говорили о тех интервью, которые происходят в более или менее спокойной студийной обстановке. Здесь перед корреспондентом – специально приглашённый собеседник, он прекрасно понимает, о чём его сейчас спросят, он продумал ответы.
Но есть и другой вид интервью, – это беседа вне студии, в большинстве случаев она является частью репортажа.
Сейчас, к сожалению, журналисты прочно подсели на такую форму. Ведущая объявляет: «Саш, ты в эфире», – после этого «Саш» бойко произносит вытверженные две-три фразы «стенд-апа» и добавляет: «Ну, и вот что нам сказали обманутые дольщики, давайте послушаем». В эфир идут заранее записанные люди. А так как Сашу в момент включения как раз и окружают эти самые дольщики, которые только и ждут, что корреспондент обратит на них внимание, зритель начинает кумекать: «Ага, к ним она не подходит, записала специально подобранных людей, которых потом ещё и отредактировала».
А всё дело в том, что брать интервью «в чистом поле», с ходу, умеет далеко не каждый. Вдруг кто-то начнёт экать-мекать, вдруг уведёт беседу в сторону, вдруг… да мало ли этих «вдруг». А тут – всё чистенько-гладенько, никаких тебе неожиданностей. И не замечает Саша, что «прямое включение» перестаёт быть таковым, а она, Саша, становится просто лишней, вступительные фразы с таким же успехом могла произнести ведущая в студии.
Париж. Корреспондентка затесалась в гущу демонстрантов и так бойко там вышагивает, что просто жалко становиться оператора: ему-то, бедняге, приходится двигаться задом наперёд. «Сто тысяч людей вышли на Елисейские поля, чтобы протестовать против трудового законодательства, – почему-то с восторгом сообщает корреспондентка. – Вот их мнение по поводу этого новшества». Рядом с ней, чуть не задевая её фанерным плакатом, движется молодая студенточка, вот к ней бы и обратится, но, как и в случае с дольщиками, возникает на экране подбор заранее записанных демонстрантов, которые ещё даже и не демонстрируют, а просто стоят у тротуара.
Москва. Корреспондент стоит посреди мостовой, по которой мчится поток участников велопробега; диву даёшься, как они его не сбивают. Минуты две длится жуть какой восторженный, взвинченный рассказ об этом самом велопробеге. При этом корреспондент отчаянно размахивает правой рукой с растопыренными пальцами, – будто взбивает невидимую перину. И опять – следуют заранее записанные и переданные в редакцию интервью, их более-менее спокойный тон резко противоречит основной, «эфирной» канве репортажа. Скажите, почему, кто запретил журналисту работать вживую, весь материал сделать с ходу?
Вспоминается репортаж, который мне довелось вести для программы «Утро» в тот самый день, когда впервые цены в наших магазинах были «отпущены на свободу». То есть ещё вчера на ценниках стояли утверждённые правительством цифры, а уже сегодня с утра стоимость продуктов определял сам магазин или торговая фирма. По сути, это и был переход на рыночную экономику. Я выбрал небольшой универсам на той же улице Королёва, где и телецентр, заранее договорился с директором. Утром приезжаю к 8-ми часам, к открытию, с операторами намечаю основные точки. Смотрю – мама с ребёнком покупает молоко, колоритный старичок разглядывает заметно подросшие цены. Какое искушение попросить их задержаться на десять минут, принять участие в эфире! Но… нельзя. Ни в коем случае нельзя. Зритель сразу поймёт, что они – «заготовленные впрок», подумает, будто им подсказали, что говорить. Всё полетит прахом. Да, но вдруг… вдруг в момент эфира вообще в магазине никого не окажется! Одну камеру (а в этом ПТС их было три) оставляем на улице. Во-первых – она будет выдавать общий план, а во-вторых, ведь можно и просто поговорить с прохожими, ведь каждый из них – покупатель.