Империя должна умереть

Правда, объяснять мои отлучки становилось все труднее (особенно мое отсутствие за ужином), и изобретательность Энди начала иссякать.

– Мне с тобой съездить, поговорить с ней? – спросил Хоби как-то вечером, когда мы с ним ели на кухне вишневый пирог, который он купил на фермерском рынке. – Я буду рад с ней встретиться. Или, хочешь, пригласи ее сюда.

– Можно, – ответил я, подумав.

– Ей, думаю, интересно будет взглянуть на тот чиппендейловский двойной комод – ну тот, филадельфийский, с резной короной. Не покупать, конечно, просто посмотреть. Или, если хочешь, пригласим ее на ланч в “Ла Гренуй”, – он рассмеялся, – или в какой-нибудь местный ресторанчик, который может прийтись ей по вкусу.

– Я подумаю, – пообещал я и уехал пораньше, в угрюмых раздумьях. Помимо затяжного вранья миссис Барбур – про сидение допоздна в библиотеке и несуществующий проект по истории – неловко будет признаваться Хоби, что я выдал кольцо мистера Блэквелла за семейную реликвию.

Но если миссис Барбур и Хоби встретятся, то моя ложь так или иначе выплывет наружу. Скрыть это, похоже, никак не удастся.

– Где ты был? – резко спросила миссис Барбур, выйдя откуда-то из дальней комнаты в вечернем платье, но без туфель, в руке – бокал джина с лаймом.

Так она это сказала, что я учуял подвох.

– Вообще-то, – ответил я, – я был в Южном Манхэттене, навещал маминого друга.

Энди обернулся и вытаращился на меня.

– Вот как? – подозрительно переспросила миссис Барбур, покосившись на Энди. – А Энди мне рассказывал, что ты опять трудишься в библиотеке.

– Сегодня – нет, – сказал я так легко, что сам удивился.

– Что ж, у меня гора с плеч, – холодно сказала миссис Барбур, – а то по понедельникам главный корпус закрыт.

– Мам, я не говорил, что он в главном корпусе.

– Кстати, вы даже, может, его знаете, – продолжил я, чтобы поскорее перевести огонь на себя. – Ну, или слышали о нем.

– О ком? – спросила миссис Барбур, снова переводя взгляд на меня.

– Знакомого, к которому я ездил. Его зовут Джеймс Хобарт. У него магазин антикварной мебели в Южном Манхэттене, ну, то есть не совсем у него. Он там реставратором.

Она свела брови:

– Хобарт?

– Он много с кем тут работает. Иногда, например, с “Сотбис”.

– То есть ты не будешь против, если я ему позвоню?

– Не буду, – с вызовом сказал я. – Он сам предлагал нам всем вместе пообедать. Или, если хотите, можете заглянуть к нему в магазин.

– О, – произнесла миссис Барбур, удивленно помолчав секунду-другую. Теперь ее застали врасплох. Если даже миссис Барбур хоть когда-нибудь и выбиралась южнее Четырнадцатой улицы, я ни о чем таком не слышал. – Ну ладно. Посмотрим.

– Не покупать, конечно. Просто посмотреть. У него там есть симпатичные штуки.

Она моргнула.

– Да, конечно, – сказала она. Миссис Барбур казалась до странного сбитой с толку, взгляд у нее был какой-то растерянный, застывший. – Да, как славно. Конечно, я буду рада с ним познакомиться. Может, мы знакомы?

– Нет, вряд ли.

– Ну, все равно. Прости, Энди. Я должна перед тобой извиниться. И перед тобой, Тео.

Передо мной? Я не знал, что и сказать. Энди, украдкой посасывая кончик большого пальца, только плечом дернул, когда она унеслась из комнаты.

– Что случилось? – тихонько спросил я.

– Она расстроена. Ты тут вообще ни при чем. Платт вернулся, – прибавил он.

Только теперь я обратил внимание на приглушенную музыку, несущуюся из дальнего конца квартиры – тяжелый, нутряной гул.

– А почему? – спросил я. – Что такое?

– В школе что-то случилось.

– Плохое что-то?

– А бог знает, – безучастно ответил он.

– Так у него проблемы?

– Похоже на то. Но все молчат.

– Но что случилось-то?

Энди скривился: да черт его знает.

– Когда мы пришли из школы, он уже был дома – музыка играла. Китси обрадовалась, помчалась, чтоб сказать привет, а он разорался и захлопнул дверь прямо у нее перед носом.

Я вздрогнул. Китси боготворила Платта.

– Потом пришла мама. Пошла к нему в комнату. Потом долго сидела на телефоне. Что-то мне подсказывает, что и папа уже домой едет. Они сегодня вечером должны были ужинать с Тикхорами, но, кажется, все отменилось.

– А с ужином что? – спросил я, помолчав немного.

Обычно в будни мы с Энди ужинали возле телика, заодно делая домашку, но раз Платт дома, мистер Барбур вот-вот появится и все планы на вечер отменены, то, похоже, нас ждал ужин в кругу семьи.

Энди характерным жестом – суетливо, по-старушечьи, поправил на носу очки. И хоть у меня волосы были темные, а у него светлые, я лишний раз отметил, до чего в этих подобранных миссис Барбур очках, точь-в-точь как у Энди, я выгляжу как его брат-зубрила – я это особенно стал замечать с тех пор, как одна девчонка в школе обозвала нас “братья Глупики” (или, может, “братья Тупики” – да и какая разница, все равно, комплиментом это уж точно не было).

– Давай-ка дойдем до “Серендипити” и съедим по гамбургеру, – сказал Энди. – Что-то мне совсем не хочется тут быть, когда папа придет домой.

– И меня возьмите! – неожиданно прискакала и чуть не врезалась в нас раскрасневшаяся, запыхавшаяся Китси.

Мы с Энди переглянулись. Китси даже на автобусной остановке старалась встать от нас подальше.

– Ну пожалуйста, – провыла она, глядя то на меня, то на Энди. – Тодди на футбольной тренировке, у меня деньги есть, не хочу с ними тут одна оставаться, ну пожалуйста!

– Слушай, ну пусть, – сказал я Энди, и Китси одарила меня благодарным взглядом.

Энди сунул руки в карманы.

– Ладно, – сказал он безо всякого выражения.

Они словно две белые мышки, подумал я, только Китси – мышка-принцесса, комочек сахарной ваты, а Энди – скорее понурый, анемичный мышонок из зоомагазина, которого покупаешь, чтоб скормить боа-констриктору.

– Шевелись тогда. Живо! – сказал он, потому что она все стояла, раскрыв рот. – Ждать я тебя не собираюсь. И деньги не забудь, потому что платить за тебя я тоже не собираюсь.

Чтоб поддержать Энди, я пару дней после этого не ездил к Хоби, хоть атмосфера в доме была такой напряженной, что уехать так и подмывало. Энди был прав: никак нельзя было понять, что же такого натворил Платт, потому что мистер и миссис Барбур вели себя так, будто ничего не случилось (да только видно было – случилось), а сам Платт молчал как рыба и за едой сидел угрюмо над своей тарелкой, завесив лицо волосами.

– Уж поверь мне, – сказал Энди, – лучше, когда ты здесь. Они разговаривают и хоть как-то стараются быть нормальными.

– Как по-твоему, что он сделал?

– Честно, не знаю. И знать не хочу.

– Да хочешь.

– Ну да, – сознался Энди. – Но я правда вообще без понятия.

– Как думаешь, он списывал? Воровал? Жевал жвачку в церкви?

Энди пожал плечами:

– В прошлый раз, когда у нас с ним были проблемы, он ударил кого-то по лицу клюшкой для лакросса. Но и тогда все было не так. – И вдруг, совершенно неожиданно: – Мама больше всех любит Платта.

– Думаешь? – уклончиво переспросил я, хоть и знал, что это чистая правда.

– Папина любимица – Китси. А мама любит Платта.

– Тодди она тоже очень любит, – сказал я и только потом сообразил, как это прозвучало.

Энди поморщился:

– Если б я не был так похож на маму, – сказал он, – то решил бы, что меня подменили в роддоме.

Отчего-то во время этого тягостного антракта (наверное, потому что загадочные проблемы Платта напомнили мне о моих собственных) мне в голову пришла мысль: может, стоит рассказать Хоби про картину, ну или – по крайней мере – как-то туманно коснуться в разговоре этой темы и посмотреть, как он отреагирует. Но я совсем не знал, как к этому подступиться. Картина так и лежала дома, там, где я ее бросил, в сумке, которую я принес из музея. В тот жуткий день, когда я заходил домой за школьными вещами, сумка так и стояла там, возле дивана, и я старательно обходил ее, будто бомжа с протянутой рукой на тротуаре, все время спиной ощущая бледный холодный взгляд миссис Барбур, которая стояла в дверях, скрестив руки на груди, и оглядывала нашу квартиру и мамины вещи.