Трое

Немцы прознали-таки про взятки старосты из Болотного. В назидание другим их прислужникам они довольно круто обошлись с Дородных — вздернули, его. «Это наглость, — негодовал комендант Венцель, — заниматься какими-то поборами, служа одновременно великой Германии. Я бы ему простил самоуправство, если бы он застрелил кого-то. А чтоб какой-то старик наживался — этого я не позволю».

И приказал его повесить.

Нет, за Дородных Даша ни капельки не переживала. Наоборот, когда узнала о его казни, подумала: «Так и надо толстой морде! Совсем зажрался».

За разговором они забыли про Митьку. Даша прислушалась: ни его шагов, ни посапывания за спиной не было слышно, и она обернулась. Митька приотстал метров на тридцать.

ФРОСЯ

Ольховатку, через которую проходила вторая линия обороны советских войск, они обошли с краю: так, предчувствовала Фрося, ближе. И направились в Самодуровку. Никто из троих в тех краях не был — только слыхали про такую деревню. Да в районной, газете ее иногда упоминали — до войны еще. Егор Тубольцев газету выписывал. Фрося ее не читала: образование у нее два класса, третий — коридор; к тому же, полагала она, читать газеты — не женское занятие. Но слушать любила, когда Егор читал вслух. Про всякие международные дела любила слушать, про работу колхозов: кто отстает, кто вперед вырвался. Самодуровский колхоз да их, карасевский, «Большевик» завсегда рядышком шли, в серединке. Фрося, бывало, возмущалась: «Ну разве ж нашей Карасевке пристало с какой-то Самодуровкой соседствовать? Позор — быть рядом с таким названием! Хоть бы кто догадался дать другое имя той Самодуровке!»

И вот теперь они приближались к этой деревне. Фрося время от времени поправляла сползавшую с головы черную косынку. Припекало сквозь нее солнце — как бы удар не получить.

Тяжелее всех, чувствовала Фрося, было Даше. «Отдохни чуточку», — сказала она ей, когда та, запыхавшаяся, помогала Митьке уложить в котомку найденный сверток. Даша и рада бы передохнуть, да понимала: нельзя. Ответила: «Время уж много, и идти далеко». И Фрося подумала: «Выносливая, чертяка. А скорее — совестливая…»

Даша дышала ртом, горячий пот разъедал глаза, а она еще находила в себе силы разговаривать, мечтательно притом:

— Сейчас бы, теть Фрось, ведро холодной воды на голову. А еще лучше — в речку. Нырнуть и долго плыть под водой, пока не перестанет раскалываться голова. А потом вынырнуть, набрать побольше воздуха и снова опуститься на дно. Сережка, поди, сейчас на речке плещется. Просился, дурачок, со мной идти в такую даль. Уже взвыл бы давно, слезу пустил бы: «Уморился, домой хочу». Да и Митьку бы этим своим нытьем подбивал к возвращению. Вдвоем бы нас они, теть Фрось, извели.

На всякий случай Фрося обернулась: не догнал ли их Митька. Нет, он по-прежнему отставал и не мог слышать Дашиных слов.

— Извели бы, это точно… А про купание ты так красиво говоришь, что и самой захотелось в воду. Прямо в одежде бы сейчас… Ладно, завтра накупаемся, когда вернемся… А теперь давай Митьку все-таки подождем…

Встретилась военная машина-полуторка с крытым кузовом. Обдала карасевских ходоков густой серой пылью.

Когда облако пыли рассеялось, Фрося провела по щекам, лбу тыльной стороной ладони. Посмотрела — пот был перемешан с грязью. Лицо горело, будто его натерли наждаком.

Да, в воду бы сейчас, в воду…

И вдруг Фрося услышала тележный скрип. Сзади. Она оглянулась.

Лошадь бежала трусцой. Свесив с дробины ноги, на телеге сидел солдат. Вот лошадь поравнялась с идущими, солдат натянул вожжи. Лошадь пошла шагом.

— День добрый! — поздоровался солдат.

Фрося, Даша, Митька подняли на него глаза. И все трое разом ахнули:

— Заплатин!

Солдат приоткрыл рот и на несколько секунд застыл.

— Кого я вижу?! Тпру, гнедая!

Он соскочил с телеги, кинулся пожимать руки.

— Вот так встреча!

Заплатин появился в Карасевке под новый сорок второй год. Из окружения он выходил вместе с одним мужиком из Баранова, родной Фросиной деревни. Рыков у того мужика была фамилия. Гаврик Рыков.

Фрося как раз у родственников по каким-то делам была, когда заявился в деревню Рыков и этот его товарищ, Заплатин. Встретила, помнится, Фросю жена Гаврика, радостная, возбужденная, не верящая в возвращение мужа, ну и про все рассказала. Про Гаврика и про Заплатина. Гаврика Фрося с рождения знала, а вот про Заплатина слушала с неизменным бабьим любопытством.

— Тридцать шесть лет ему, — сообщала Гаврикова супруженица, — женат, дети есть. Сам из Башкирии, там хутор есть какой-то, чуть ли не Заплатинским и называется. Идти, говорит, домой далеко, можа, говорит, на время пристану к кому. Найди, говорит, такую женщину. А где я такую дуру найду — чтобы на время? У тебя, Фрось, нетути кого на примете?

Фрося перебрала в уме всех карасевских баб — не ахти как велика деревнями остановилась на Таиске Чукановой.

По возвращении домой Таиске все и высказала. Так и так, сообщила, есть хороший человек. Хочет временно, но вдруг и насовсем останется: с женой, вишь ли, он плохо жил.

Таиска — тридцать пять ей было —.по-молодому поиграла плечами:

— Ну черт с ним, веди. Посмотрим, что за мужик.

Фрося незамедлительно передала через людей о своем разговоре с Таиской в Бараново, тому самому Заплатину.

Через день он явился собственной персоной. Отмылся уже к тому времени у Гаврика, постригся, чисто жених — хоть под венец веди. Карасевские бабы на него при встрече зыркали не без зависти, единодушно, отмечали: красивого мужика отхватила Таиска! А Заплатин будто чувствовал интерес к себе. Ходил по деревне важно и чинно, здоровался вежливо и с низким поклоном, при улыбке стальные зубы показывал. Был он статным, круглолицым, глаза глядели озорно, весело — привлекательно, в общем.

Может, месяц он прожил у Таиски, может, чуть поменьше, тут вдруг возвращается. Родион Алутин. Тоже из окружения. Бабы, обсуждая эту новость, всплескивали руками: «Что теперь будет? Как Таиска выкрутится из щекотливого положения?»

Через недельку Родион наведался вечерком к Таиске и в присутствии Заплатина категорически ей заявил: «Или этот, — показал он на Заплатина, — уйдет сам, или я вас обоих того…»

И, больше не говоря ни слова, ушел.

Таиска перепугалась не на шутку, стала плакать, Заплатин давай ее успокаивать: «Пусть только пальцем тронет — Он не знает еще Заплатина».

Но Таиска была неумолима: «Придумывай, что хочешь, Заплатин, но завтра уходи».

Делать было нечего, и оказался Заплатин в доме Насти Шошиной. Сердцем понимал он, что негоже к солдатке приставать, отбивать ее у мужа-защитника. Но тут же иначе рассудил: не насильно ведь он вошел, а по-доброму попросился. Да и не на правах мужа он жить собирался. А коли что — на войну все грехи можно свалить, война все спишет.

Разбитная бабенка Настя Шошина довольна была своим квартирантом (так она его всем представляла). Заплатин пришелся ко двору, оказался мужиком работящим, заботливым. Весь день что-то строгал, пилил, мастерил, а летом он и сена наготовил, и торфа накопал Насте. «Вот неожиданное счастье подвалило», — радовалась она про себя, но при людях своей радости не выказывала, боясь сглазить Заплатина.

Был Заплатин и еще на одно дело мастак, за что зауважала его вся Карасевка. Он соображал кое-что в ветеринарном деле: какие-то курсы до войны окончил. Раньше деревню Родион выручал. А после выхода из окружения с ним случилось непонятное: категорически отказывался скотину лечить. Будто бы, говорил, как насмотрелся на фронте человеческой крови, так с тех пор и укол поставить не лежит душа. Правда или неправда это была, а приходилось теперь карасевским жителям, если случалась нужда слегчить поросенка, подлечить заболевшую корову, овцу или козу, идти за шесть километров в Нижнемалиново за тамошним ветеринаром. И вот оказалось, что Заплатин в этом деле знает толк. Передал Родион ему свой инструмент, и стал он худо-бедно лечить животных, не требуя особой платы, а иногда довольствуясь лишь добрым словом.