Страница 12 из 46
Но неужели мы живем в этом мире только для того, чтобы есть, пить и продолжать род? Или человеческое существование имеет цель, которую мы потеряли в своем коллективном невежестве? Я не хочу никого обвинять, но мне кажется, что практически всё человечество живет бессмысленной жизнью; и к массовым самоубийствам это не ведет только потому, что большая часть населения не осознаёт своей неосознанности, напоминая роботов, так что не задаётся вопросом: «Чего я в самом деле хочу от своей жизни?»
Мне также кажется, что внутренняя бедность, как массовая эпидемия, не различает имущих и неимущих, а затрагивает всех. Она наблюдается и у богатых, и у бедных, и между прочим, такие ценностные качества, как щедрость или преданность, встречаются чаще у тех, кого угнетают, чем у тех, кто является угнетателем или примыкает к этому классу и, соответственно, больше подвержен жадности, может быть, даже не отдавая себе в этом отчета. Осознанность, как и неосознанность, столь же заразна.
В научно-фантастической литературе или современных молодежных комиксах часто выводится образ героя, противостоящего силам зла, наделённым высоким интеллектом. Аналогичным образом нам кажется очень умным системное незнание, в котором мы живем. Иными словами, если считать, что, как в мифах, в мире происходит борьба между силами света и тьмы, нельзя недооценивать тот факт, что силы тьмы обладают намного большим интеллектом, чем люди, живущие в нашем обществе.
Давайте рассмотрим, не вникая в детали, ситуацию в современном мире. Большинство из нас приходит в мир с соблюдением стандарта и технологий родовспоможения, часто путем кесарева сечения. Даже в таких относительно бедных странах, как Бразилия, сорок три процента детей сейчас рождаются путем кесарева сечения в государственной медицине (и семьдесят процентов в частных клиниках), несмотря на то, что это необходимо менее чем в одном проценте случаев. Ещё несколько десятилетий назад, когда я был ещё студентом и обучался медицине, процесс рождения детей сопровождали акушерки — женщины, с незапамятных времен помогавшие при родах и справлявшиеся с этим лучше, чем гинекологи (их привлекали только в случае, если было необходимо хирургическое вмешательство). Однако всего за несколько десятилетий интересы хирургов одержали победу над простыми, но эффективными навыками акушерок, которых сегодня по закону допускают, только если они обучались (а скорее, натаскивались) в школах медицинских сестер.
Не странно ли, что сегодня женщина не может родить так, как ей хочется? Не является ли то, что медицинская служба насаждает свои привычки и мнения по поводу родов, вмешательством в жизнь и тело будущей матери? Чем больше мы изучаем человеческий разум, тем больше понимаем вред, наносимый «технологическими родами»: врачебное вмешательство изменяет природный ритм родов, кроме того, медики вливают в кровь матери и ребёнка искусственные субстанции, слишком быстро перерезают пуповину, «хлопают» по спине новорожденного, вызывая таким образом микрогематомы, которые могут вызывать его смерть (причину которой до недавнего времени считали неизвестной), и разлучают ребёнка и мать, как будто это два независимых объекта.
Разницу между психикой новорожденного в нашей культуре и африканской может проиллюстрировать тот факт, что первый известный человеческий инстинкт — улыбнуться лицу матери — у младенцев во всем цивилизованном мире наблюдается на третий день, а у детей отсталых африканских племен — сразу же после родов, потому что сознание этих малышей никогда не помрачалось анестезией и из поколение в поколение не прерывалось психическое единство с матерью.
Последнее время в мире появилось альтернативное движение за естественные роды, его приверженцы приводят различные доводы, агитируя примкнуть к ним ради блага новорожденных. Но есть аргументы и помимо благополучия детей: соглашаясь воспользоваться услугами официальной медицины, не помогаем ли мы болезни общества, ведь тем самым мы поддерживаем власть, отнявшую у всех поголовно женщин право родить свободно? Похоже, что система деспотично навязывает нам свои технологии родовспоможения, чтобы мы доверяли больше искусственному, чем природному. Мы все рождались несчастными и плачущими, — наверное, протискиваясь через родовые пути, мы опасались умереть, а на свет выходили уже ослабленными настолько, что последующие удары жизни всякий раз косвенно напоминали нам об этом ужасном изначальном опыте.
Мы могли бы рассматривать это как результат общей бесчувственности, но не напоминает ли это ещё и то, что дух системы имеет свой демонический интеллект? Мне кажется, что в древности, говоря о дьяволе, подразумевали феномен похожей природы: интеллект, не принадлежащий ни одному конкретному человеку, но распространяющийся на всё.
Я привел только один пример, но, похоже, интеллект системы уже и дальше всё предусмотрел: после технологических родов нас ждет патриархальное воспитание с присущей ему строгостью культуры, не верящей в природные импульсы, а потом нас посылают в школу, где заставляют окончательно отказаться от природной спонтанности и собственных предпочтений, чтобы освоиться с системой подавления и принять идеи, передаваемые учителями. О дальнейшем позаботятся наши начальники, создавая чуждый отзывчивости дух корпорации, а заодно телевидение, в которое вкладываются огромные суммы для того, чтобы мы с его экранов видели достаточно отфильтрованную действительность. Как будто бы мир решил подменить настоящую жизнь иллюзорной, созданной ровно для того, чтобы выжимать и обеднять всё природное, предположительно получая с этого какую-то выгоду, только происходит всё ровно наоборот: ценности превращаются в имущество, и внутреннее богатство, которое должно быть нормальным достоянием живых существ, превращается в искусственную внутреннюю бедность, прикрытую вещной оболочкой, до такой степени крепкой, что даже у бедных в этом мире не остается лучшего выбора, чем потребительство. Потому что дорога к истинному богатству, как и само внутреннее богатство, потерялась, стала невидимой.
Хотя это может показаться утопией, но приблизительно ясно, что такое внутреннее богатство: это набор умственных возможностей и умений, которые мы могли бы назвать экзистенциальными навыками, чтобы отличать их от академических знаний и производственных умений, признанных миром образования. Эти навыки являются частью человеческой природы, но за долгую коллективную историю они атрофировались, так что нам кажется нелегко вернуть их. Но без них мы не только обречены быть несчастными, но и неспособны построить достойные и добродетельные человеческие отношения, как и здоровое общество.
Мы не только признаем эти способности как некоторые части себя, которые являются ценными или вызывают тревогу из-за недостаточной развитости, но и легко согласимся, что они составляют основные положения великих традиций мудрости в мире.
Христианскому миру наиболее близки любовь к ближнему и к Богу (или служение). В буддизме наиболее почитаемы внимание к «здесь и сейчас» и отсутствие привязанности. В дионисийской религии, которая появилась раньше всех других в западном мире (и даже раньше даосизма и шиваизма), наибольший акцент делался на свободу, спонтанность и синхронность с нашими природными наклонностями и с самой природой. Самопознание получило наибольшее развитие в самом современном пути духовного роста и самосовершенствования — психотерапии. А мудрость, совершенно забытая в наше время, не только являлась отличительной особенностью восточных религий, но и была той истиной, которую познали христиане апостольского века, как, например, Майстер Экхарт, и о которой учит Евангелие, что она сделает нас свободными.
Мы можем говорить о совокупности этих экзистенциальных навыков как о сторонах интегрированной духовности, и мне кажется, что исторический процесс, через который разные пласты духовного наследия сходятся в нашем современном обществе (одновременно с тем, как остаются позади его старые законы, ритуалы и облачения), заставляет многих людей оставить свои старые церкви, чтобы брать необходимую пищу прямо из животворящего источника, духовного родника, бьющего в непосредственной близости от нас благодаря глобальному космополитичному миру.