Страница 3 из 25
Впрочем, столь тщательно скрываемое иногда все же прорывается в ткань текста. У Кузнецовой – упоминаниями о том, что не все окружающие относятся к ней с приязнью, о своей эмоциональной – и не только – зависимости от настроения Веры Николаевны или о вдруг возникающем стремлении вырваться «из дому и даже из Грасса, хоть на день-два» (с. 42, 30). У Веры Николаевны – воспоминаниями о прошлом, описанием невеселого празднования двадцатилетней годовщины жизни с Буниным, фразами о неотступной грусти или многозначительными, несмотря на подчеркнутую объективность, упоминаниями о Кузнецовой, как, напр., в рассказе о посещении Мережковских: «З<инаида> Н<иколаевна> пригласила Г<алину> Н<иколаевну>, я очень благодарна ей за это» (Т. 2. С. 169; запись от 11 ноября 1927 г.)[21]. Через два месяца в дневнике появляется первое замечание откровенно критического характера: «Г<алина> Н<иколаевна> встает в 11 часу. Ей жить надо было бы в оранжерее. <…> Она слаба, избалована и не может насиловать себя» (Там же. С. 171)[22].
Событием, осложнившим драму, но и положившим начало ее – пусть нескорому – разрешению, стала встреча Кузнецовой зимой 1933 г. в Дрездене, куда Бунины заехали на обратном пути из Стокгольма, с сестрой Ф. Степуна певицей Маргаритой (Маргой) Степун (1877–1972)[23]. Через два года Кузнецова оставила Бунина и уехала к М. Степун в Германию[24]. В опубликованной части дневника Кузнецовой есть лишь предельно глухой намек на эти обстоятельства – в последней записи основного корпуса, датированной 19 февраля 1934 г. и представляющей собой попытку ретроспективного осмысления обилия событий, происшедших после известия о том, что Бунину присуждена Нобелевская премия. Запись начинается вполне обыденно: «Собственно, я до сих пор еще не успела осмыслить все происшедшее за эти три месяца» и завершается многозначительной, но мало что объясняющей фразой: «Но много, вообще, произошло за эти три месяца…» (c. 297, 298).
Представление о том, как разворачивался сюжет, дают дневники Буниной 1934–1936 гг. и Бунина 1935–1936 гг. Дневников Бунина 1934 г. в архиве нет – он либо не вел дневника[25], либо уничтожил его. Однако сохранились «лист с фактическими данными личного характера и <…> переписанная на машинке заметка», кратко повествующая об инциденте лета 1934 г. – «внезапном обмороке», который Бунин сравнивает с «внезапной смертью», ср.: «Возвратясь в Грасс из Канн в автокаре и поднявшись на гору к этой калитке, вдруг исчез, совершенно не заметив этого, – исчез весь в мгновение ока – меня вдруг не стало – настолько вдруг и молниеносно, что я даже не поймал этой секунды» (Т. 3. С. 7; курсив Бунина)[26].
Дневники Буниной позволяют в подробностях воссоздать ход последнего акта грасской лирической драмы. В записях весны-осени 1934 г. повествуется о первом визите М. Степун в Грасс, в ходе которого окончательно определились ее отношения с Кузнецовой. 21 апреля: «Галя тоже стала писать, но еще нервна. <…> У нее переписка с Маргой, которую мы ждем в конце мая». 8 июня: «Марга у нас третью неделю. <…> У нее с Галей повышенная дружба». 14 июня: «Ян как-то неожиданно стал покорно относиться к событиям, по крайней мере по внешности». 8 июля: «Галя как-то не найдет себя. Ссорится с Яном, а он – с ней. Марга у нас, ждет денег». 23 июля: «Уехала Марга. Галя ездила ее провожать до Марселя». 3 сентября: «Опять давно не открывала эту тетрадь. Живем нехорошо». 3 октября: «Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась этой жизнью, устала от однообразия, от того, что не писала» (Т. 3. С. 8, 10, 11, 12).
На протяжении последующих месяцев события развивались по нарастающей, к весне 1935 г. напряжение достигло высшей точки, и летом драма получила, наконец, разрешение. Записи Бунина от 8 марта, 6 июля и 15 августа: «Разговор с Г. Я ей: “Наша душевная близость кончена”. И ухом не повела»; «Без конца длится страшно тяжелое для меня время»; «Позавчера, в лунную ночь, М. устроила в саду скандал В. <…> Любить значит верить» (С. 14, 15, 16). Записи Буниной от 8, 19 июня и 11 августа: «Я совершенно потеряла вкус записывать. Чувствую себя ужасно»; «Завтра приезжает Марга. Бог даст, будем жить хорошо. Галя поправится. Ян втянется в работу, а я отдохну, уединюсь»; «Марга остается до 10 сент<ября>, а Галя уезжает в Геттинген в начале октября. Думаю, вернее, уверена, что навсегда. Они сливают свои жизни. <…> Пребывание Гали в нашем доме было от лукавого» (С. 14, 15).
Летом 1939 г., перед самым началом войны, Кузнецова и М. Степун в силу обстоятельств вернулись в Грасс и прожили там до апреля 1942 г.[27]. В опубликованных после основного корпуса дневника записях Кузнецовой этих лет впервые упоминается имя М. Степун, однако в таком контексте, который не позволяет несведущему читателю догадаться ни о сути связывающих их отношений, ни об атмосфере дома Буниных, где они живут, ср.: «14 июня немцы вошли в Париж. 23-го было заключено перемирие. Два месяца уже живем мы в Грассе вчетвером: И<ван> А<лексеевич>, В<ера> Н<иколаевна>, Марга и я» (с. 301; запись от 1 сентября 1940 г.). Второй – и последний – раз М.Степун упоминается в записи от 28 сентября того же года в связи в предполагаемым отъездом Алданова за океан. Финальный пассаж записи позволяет предположить, что, прощаясь с Алдановым, Кузнецова окончательно прощается и со своей прежней жизнью, ср.: «Глядя ему вслед, я думала о том, что весьма вероятно, мы больше никогда не увидимся. Кончена, может быть, не только его, но и вся прежняя парижская эпопея. Теперь перед нами что-то иное, непохожее на прежнее. И все прежние люди этой жизни разлетелись кто куда» (с. 302). В апреле 1942 г. она окончательно покинула Грасс, затем – Францию, а в 1949 г. – Европу, уехав с М.Степун в США[28].
Отъезд из Грасса «на некоторое время создал атмосферу болезненного разрыва» с Буниным, однако «связь с бунинским домом не была до конца разорвана: впоследствии завязалась переписка», а в начале 1950-х гг. по рекомендации Бунина Кузнецовой и М. Степун была поручена корректура его книг, готовившихся к изданию в нью-йоркском издательстве им. Чехова[29]. Переписка была не только деловой: в некоторых «трогательно-сердечных» письмах Бунин вспоминал о годах совместной грасской жизни (c.7) [30]. По свидетельству В.Н. Буниной, письмо от Кузнецовой было последним, которое получил и прочел Бунин перед смертью.
В начале 1960-х гг. Кузнецова решилась опубликовать фрагменты «Грасского дневника» в эмигрантской периодике, а в 1967 г. вышел в свет «полный» корпус текста – результат тщательного отбора, которому подвергся последний в ходе подготовки к изданию[31]. Она писала Бабореко, что предполагает продолжить издание, составив следующий том из записей второй половины 1930-х – нач. 1940-х гг., однако не осуществила этого замысла, а в письме от 8 сентября 1969 г. призналась, что уничтожила две-три тетради дневника за первые военные годы, т. е., за последний период своего пребывания в Грассе (c. 9).
Кузнецова не успела сделать распоряжений относительно своего архива, и после ее смерти он был куплен французским славистом Р. Герра[32]. Среди прочего – писем Буниных к ней, альбомов с фотографиями и т. п. – там оказались и сохранившиеся тетради «Грасского дневника», и наброски книги «Мои современники», над которой в последние годы жизни работала и которую не успела завершить Кузнецова. С тех пор прошло более тридцати лет, в течение которых ушли из жизни все, кто упоминается в дневнике и чьи тайны (наряду с собственной) Кузнецова так тщательно оберегала. Возможно, в обозримом будущем хранящиеся в архиве материалы сделаются, наконец, доступными исследователям и читателям, – в противном случае «Грасскому дневнику» суждено навсегда остаться в ряду самых «закрытых» исповедальных текстов эпохи.
21
Ср. запись Кузнецовой от 9 ноября 1927 г. об этом событии: «После нашей последней встречи в Каннах, когда З<инаида> Н<иколаевна> впервые обратилась ко мне с несколькими вопросами, В<ера> Н<иколаевна> получила письмо, в котором среди прочих фраз было приглашение и мне <…>. Наши посоветовали мне ехать, говоря, что это может быть интересно, и я согласилась» (c. 45–46).
22
Многочисленные упоминания о Буниной в «Грасском дневнике» носят, как правило, либо констатирующий, либо сочувственный характер; все отзывы отличаются подчеркнутой сдержанностью; пожалуй, наиболее откровенна запись от 27 января 1930 г.: «Очень хороша, кротка все последнее время В.Н. Она и правда как бы с чего-то сдвинулась, стала терпеливее, терпимее, как-то “выше” смотреть на вещи, и исчезло то неприятное, что было в ней так долго. Я иногда чувствую к ней настоящую серьезную нежность, хотя избегаю по-прежнему ее показывать» (c. 130).
23
См. запись Буниной от 24 декабря 1933 г.: «У Степунов <…> живет его сестра Марга. Странная большая девица – певица. Хорошо хохочет» (Т. 2. C. 299); подробнее о М. Степун см. в: Незабытые могилы. Т. 6. Ч. 2. Скр-Ф. М., 2006. С. 187.
24
См. запись Бунина от 9 мая 1936 г.: «Она в Берлине» (Т. 3. С. 18); подробно о развитии отношений Кузнецовой и М. Степун см. комментарий (с. 448).
25
См. мнение М. Грин: «Возможно, что он записей и не делал» (Т. 3. С. 7).
26
Кроме того, представление о состоянии Бунина этого периода дают записи 1936 г., ср.: «Да к чему же вся эта непрерывная, двухлетняя мука?»; «Чудовищно провел два года!»; «Да, что я наделал за эти 2 года. <…> был вполне сумасшедций»; «Собственно, уже два года болен душевно, – душевно больной» (Т. 3. С. 17, 18, 19; записи от 22 апреля, 9 и 10 мая, 7 июня).
27
См. записи Буниной от 15 июня 1939 г. и Бунина от 31 марта и 1 апреля 1942 г.: «Живем в Грассе <…> Здесь Галя с Маргой»; «Марга и Г. завтра переезжают в Ca
28
Об американском периоде жизни Кузнецовой см., напр., письма Степуна к ней и М. Степун (Степун Ф. Русские письма / Публ. и примеч. В. Кантора // Вестник Европы. М., 2001. Т. III. С. 186–191) и нью-йоркские письма Н. Берберовой к Б. и В. Зайцевым (БАР. Собр. Б.Зайцева; готовятся к печати автором статьи).
29
См. цитируемое Бабореко письмо Бунина к главному редактору издательства В. Александровой от 4 января 1952 г.: «Галина Николаевна – редкость по своим литературным вкусам, по литературной образованности вообще и по своим собственным литературным талантам в прозе и в стихах» (c. 8).
30
В одном из них, от 29 июля 1951 г., Бунин вспоминал о знакомстве с Кузнецовой: «Нынче Вера вспомнила июль, бывший двадцать пять лет тому назад. Она сказала, что совершенно точно помнит, что мы познакомились с тобой 6/19 июля, а 15/22 ездили в гости к Зайцевым, которые гостили тогда в имении Эльяшевича <…> в лесистой местности, недалеко от одного мертвого, полуразрушившегося аббатства в диком прекрасном лесу, куда мы ходили в тот день с Зайцевыми» (c. 6).
31
См. письма Кузнецовой к Зурову от 20 мая 1964, 26 июня 1967 и 26 марта 1968 гг.: «Пока я не хочу трогать распада Грасской жизни – пока не время. Можно было бы – с пропусками – довести до Нобелевской премии и даже чуть дальше, но с осторожностью. “Разговоров” в Париже было много? Бог с ними – я печатаю с таким выбором, что только злой глаз может найти что-либо предосудительное»; «Конечно, я послала только часть и очень вычищенную»; «Много было над ним работы (главным образом, вычеркиваний), много волнений» // ОР БФРЗ. Ф. 3. Л. Зуров. Оп. 1. Карт. 2. Ед. хр. 50. Л. 70 об., 71, 79 об., 81.
32
Подробно история неудавшейся публикации полной версии дневника после смерти Кузнецовой изложена Бабореко в предисловии к изданию 1995 г. (с. 11); см. также примечание В. Кантора к публикации писем Степуна к Кузнецовой и М. Степун: «В Историческом архиве (ИА) Института Восточной Европы при Бременском университете (Германия) (Historisches Archiv, Forschungsstelle Osteuropa an der Universität Bremen – HA FSO) хранится небольшой фонд писательницы Галины Николаевны Кузнецовой <…>. Бумаги, составившие фонд Кузнецовой (HA FSO, F. Z1, картоны 1–2), переданы в ИА в 1995 г. на временное, «ответственное хранение» душеприказчиком Г.Н. Кузнецовой Василием Семеновичем Франком. Эти бумаги оказались у В.С. Франка, потому что Г.Н. не оставила завещания о судьбе своего архива, а ее законная наследница (сводная сестра, жившая в Южной Америке) не высказала интереса его получить. Василий Семенович взял то, что оказалось в ее квартире, которую надо было срочно освободить. После смерти В.С. Франка в 1996 г. право собственности на бумаги Кузнецовой перешло к его наследникам <…>. Судьба всего архива Г.Н. Кузнецовой нам не известна. По-видимому, какая-то его значительная часть, главным образом, документальные материалы 1940–1970-х гг., находится в распоряжении известного французского коллекционера зарубежной русской культуры энтузиаста Ренэ Герра (см. его интервью в: ЛГ-Досье, 1995. № 11–12)» // Вестник Европы. 2001. Т. III. С. 186.