Волчья стая

Вадим рывком сел – с нар спрыгнул Славик с финкой в руке, пошатываясь, направился к печке, за ним бросились Мухомор и Худой (больше никого в избе не оказалось, только Томка дрыхла на прежнем месте). Побуждаемый каким-то стадным инстинктом, Вадим тоже бросился к обступившим печку.

Не было никого ни за печкой, ни вообще в избе – кроме них четверых. А крючок оказался на прежнем месте, дверь по-прежнему была заперта изнутри…

– Ничего себе дела… – протянул Славик. – Я ж ясно слышал – крючок упал, по избе шляется мужик, матерится, посуду пинает…

– А я почему подхватился? – пожал плечами Худой. – Тоже в точности то же самое послышалось.

– И мне, – признался Мухомор.

– И мне, – упавшим голосом сказал Вадим: – Что за чертовщина? Не могло же сразу всем четырем привидеться, не бывает такой белой горячки…

– Да ладно вам, – подала голос Томка, выпростала из спальника пухлые руки и сладко потянулась. – Домовой бродил, всего и делов… А это кто? Я его не знаю, симпатичный такой…

– Ну, если домовой, тогда понятно… – почти равнодушно сказал Мухомор. – Говорил же, плесните ему бражки, в угол поставте… Обиделся, точно.

– Сейчас изобретем, – откликнулся Славик. – С полкружки тут на донышке наберется, а больше не выдоишь…

– Мы что, все выжрали? – охнул Мухомор.

– А то. Домовому только и осталось… – Славик легко опрокинул флягу кверху донышком, налил полкружки и понес поставить в дальний угол.

– Вы что, серьезно про домового? – изумился Вадим.

– А ты что, сам не слышал, как он по избе шастал? – похлопал его по плечу Мухомор. – Молодо-зелено, отпашешь пару сезонов, такого по деревушкам насмотришься… Мужики, надо чего-то изобретать, колотун бьет… Томка, ключи от магазина у тебя?

– Ага. Только хрен я вам без денег притащу, скоро ревизия нагрянет…

Принялись вытряхивать карманы – на сей раз Вадиму пришлось расстаться со всей наличностью, о чем он в похмельных судорогах ничуть не сожалел. Томку вытащили из спальника, кое-как одели, застегнули и в сопровождении Мухомора погнали отпирать магазин.

Потом пили настойку «Стрелецкая», которая на геофизическом жаргоне именовалась «третий помощник младшего топографа». Но тут уж Вадим после пары стаканов почувствовал себя скверно и кое-как выбрался во двор.

И тут же понял, откуда взялась кличка Иисус – ее обладатель храпел посреди двора, лежа прямо-таки в классической позе распятого Иисуса: вытянутые ноги плотно сжаты, руки раскинуты под безукоризненными углами – девяносто градусов к телу…

Вадим долго оглядывался, ища сортир – и лишь потом понял, что эту функцию как раз и выполняет сложенная из плоского камня стеночка в виде буквы «П». Ни ямы, ни бумаги. Ничего, переживем, сказал он себе, спуская штаны и присаживаясь на корточки – будем сливаться с природой, коли уж пошел этакий руссоизм, здесь не так уж и плохо, и люди не самые скверные…

Облегчившись, почувствовал себя лучше. Постоял во дворе, пошатываясь – и, гонимый неисповедимой пьяной логикой, вывалился со двора, твердо решив отыскать Нику, сам плохо представляя, зачем. Вообще-то, он был не так уж и пьян, просто ноги заплетались и плевать было на все окружающее…

Над деревушкой сияла россыпь огромных звезд, сверкающим поясом протянулся Млечный Путь. Справа посверкивало озеро, на котором чернела парочка лодок. Вдали в два голоса орали незнакомую песню, голоса показались знакомыми – определенно кто-то из новых друзей.

Он побрел в ту сторону, откуда сегодня утром приехал. Кто-то мельком упоминал, что именно там, напротив магазина, и расположился Паша. Грузовик торчал на прежнем месте, наполовину загородив улочку, прочно прописавшись передними колесами в широкой колдобине.

Ага, все правильно. Во дворе стоял «уазик», в доме горел яркий свет. Вадим помнил, что в нынешнем своем положении не следует досаждать начальнику отряда, который здесь царь, бог и воинский начальник. Растерянно затоптался в тени, возле «уазика».

На крыльце послышались шаги. Судя по звукам, пробирался кто-то зело хмельной, цепляясь руками за стену, нашаривая ступеньки.

– Нет, ну я тоже хочу… – громко заныл Женя.

– Перебьешься, – послышался голос Паши, тоже не свободный от алкогольного влияния, но не в пример более уверенный. – Топай к Бакурину, Дон-Жуан, там и дрыхни…

– Пашка, что тебе, жалко? Нашел чего жалеть…

– Иди, говорю, не отсвечивай!

Они стояли по другую сторону «уазика», совсем рядом с Вадимом, торопливо подавшимся в тень, и он отчетливо слышал каждое слово, ломал голову, как бы понезаметнее отсюда убраться.

– Пашка!

– Иди, говорю!

– Надо же, какие мы культурные… Паш, я могу и обидеться.

– Обижайся.

– Я же, Паша, не дурак. Кое-что понимаю. А из лоскутков складывается картинка… Это Бакурин мозги пропил почище наших бичей, а я пью малость поменьше, да и родители всю жизнь в геологии, нахватался…

– Ну-ну, – голос Паши стал вовсе уж нехорошим. – И что ты там такое понимаешь, умник?

– Насчет нынешнего участка. И вэз-вэ-пэ, и магнитка… И кресты зачем-то растягивают… Паша, у тебя что, в кармане карта с крестиками, как у Билли Бонса?

Что-то шумно ударилось о стенку «уазика» – судя по всему, Паша, сграбастав собеседника за грудки, треснул им о борт фургона. Прошипел:

– Ты что мне тут вкручиваешь?

– Паша, ты только не держи меня за дурака, – почти трезво откликнулся Женя. – Тоже мне, Джон Сильвер выискался… Стал бы ты изощряться, не имей личного интереса… Первый раз вижу у тебя такое старание. Сколько помню похожие случаи – в два счета подчистили бы записи промеров и подались в Шантарск. А ты по второму кругу пошел со всем старанием… По совершенно бесперспективному участку… И Томка мне тут ляпнула кое-что…

– Что?

– А ты думал… Помнят. Я и сопоставил. Она сама значения не придала, да я-то начал сопоставлять… Может, возьмешь в долю?

– Какая тебе доля, пьяная морда? Из чего доля?

– Паша, не лепи горбатого…

– Ну вот что, – тихо, зловеще протянул Паша. – Если ты еще ко мне полезешь со всякой шизофренией – получишь по мозгам. А если начнешь звенеть языком – получишь вовсе уж качественно.

– Значит, в долю не берешь?

– Заткнись, говорю! И язык придержи.

– Паша, господь велел делиться… К чему тебе лишние разговоры в Шантарске?

– Пош-шел отсюда, выродок! И смотри у меня…

– Я-то пойду, – бубнил Женя, зигзагом направляясь к воротам. – Я-то пойду, да как бы и тебе не пойти…

Его в два прыжка догнал Паша, тряхнул за шиворот:

– Ключи от машины отдай! Кому говорю?

После короткой борьбы, судя по тихому металлическому звяканью, ключи перешли к Паше, а их бывший обладатель потащился куда-то в ночь, громко бормоча что-то угрожающе-жалкое. Паша вернулся в дом, там послышался женский голос.

Кажется, все было ясно… Тихонько подкравшись, Вадим встал в полосу тени и осторожно заглянул в окно. Зло прикусил губу – сладкая жизнь била ключом, вступая в предпоследнюю фазу… Ника в одной клетчатой рубашке, весьма вольно расстегнутой сверху, сидела на старомодном диване, закинув ногу на ногу – свеженькая, с пышными волосами, определенно после бани, в одной руке сигаретка, в другой стакан с «какавой». Паша присел рядом, отобрал у нее стакан, поставил на стол и бесцеремонно сгреб Нику в охапку, действуя руками предельно недвусмысленно, что никакого сопротивления не встречало. Попискивала, правда, для порядка, и только, но, как только верзила уложил ее на диван и расстегнул последние пуговицы, перестала дергаться и обхватила его за шею.

Вадим отпрянул от окна, зло сплюнул и выбрался со двора. В голове шумело, злость на молодую женушку, столь легко пошедшую по рукам, была уже какой-то устоявшейся, привычной: нашла свое место в этой жизни, стервочка…

Он брел в густой тени возле самых заборов. Споткнулся обо что-то непонятное и полетел на землю, вытянув руки. Рухнул на что-то огромное, теплое, живое, послышался шумный выдох. Чуть не заорал от страха, отталкиваясь ладонями от теплого, покрытого жестковатой шерстью бока. И успокоился, сообразив, что упал прямиком на устроившуюся отдыхать корову. Она восприняла происшедшее с философским спокойствием, даже не пошевелилась. Посмеявшись над собственным глупым страхом, Вадим побрел дальше.