Волчья стая

Достал из кармана френча толстую пачку сложенных вдвое бумажек, в которых присутствующий здесь народ моментально опознал доллары, которые на самом деле никакие не зеленые, а скорее сероватые. Развернув веером, продемонстрировал со сцены, наклонившись к первому ряду:

– Всем знакомо? Не слышу? Да или нет?

– Да-а… – нестройно раздалось в зале.

– Ну, еще бы… Что в них такого ценного и приятного, в этих прямоугольных бумажках? Из-за чего вы, чудаки, уродовали себе жизнь, чтобы в конце концов угодить в преисподнюю? Ради этой пухлощекой физиономии и цифирки «сто»? Дети малые, честное слово… Послушайте авторитетное мнение маяка и светоча. Илья Петрович, что это у меня в руке?

– Бумага! – браво отчеканил Илья Петрович.

– Самая настоящая бумага, и не более того, – поддержал комендант, спрятал всю пачку в карман, оставив одну сотку. – Ни на что не пригодная… Разве что съесть? Илья Петрович, хороший мой, скушайте, душевно прошу! Не спешите, жуйте с расстановкой, не хватало еще, чтобы вы подавились, светоч наш и пример…

Почти без промедления лысоватый взял у него бумажку, стал отрывать зубами по кусочку, тщательно разжевывать и глотать судорожными рывками кадыка, временами непроизвольно выпучивая глаза. Гейнц тем временем наяривал на баяне нечто смутно напоминавшее «Мани, мани, мани» в вольной интерпретации.

Комендант следил за кающимся, как кот за мышкой. Едва тот прожевал последний уголок, подпрыгнул на месте, воздевая руки:

– Уау! Приятного аппетита! Убедились, поганцы, что это не более чем бумага? Правда, судя по воодушевленному лицу Ильи Петровича, приятная на вкус… Мотайте в зал, Илья Петрович!

Лысоватый пошел к лесенке, на первой ступеньке замер, опасливо оглянулся, видимо, вспомнив, что совсем недавно случилось с певцом. Но комендант, стоя на прежнем месте, замахал руками:

– Господь с вами, Илья Петрович, не буду ж я маяка нашего и светоча сапогом под жопу пинать. Как уже говорилось – я веселое и жизнерадостное существо, и ничто человеческое мне не чуждо. А посему – во весь голос об интимном! На сцену приглашается наша очаровательная флейтистка Вероника Баскакова, прошу любить и жаловать!

Вероника поднялась на сцену. Нерешительно потопталась.

– Подайте даме стульчик! – заорал комендант, и эсэсовец шустро выскочил из-за кулис, подцепив широкой пятерней спинку стула. – Садитесь, прелесть моя, ножку на ножку… Расслабьтесь, успокойтесь, попробуйте, как ни трудно, представить, что я вовсе и не я, а Юлечка Меньшова… Ток-шоу «Поблядушечки!» Уау Аплодисменты! Все, отставить! Перед нами еще одна кающаяся душа, только гораздо более очаровательная, да простит меня Илья Петрович! Итак, драгоценная моя… Расскажите вашему старому, веселому дьяволу: на блядки от законного мужа бегали?

– Бегала, – сказала Ника довольно громко, глядя куда-то в потолок.

– И когда начали? Уж не сразу ли после свадьбы?

– Нет, началось с полгода назад…

– Как интересно! Как интересно! Сдохнет от зависти Юлька Меньшова, верно вам говорю! Какая ситуация, дамы и господа! Молодая светская красавица через годик после свадьбы со столь же светским львом начинает, пардон, блядовать! И сколько ж у вас было любовников, драгоценная?

– Один, – ответила Ника с застывшим лицом.

– А что так мало?

Она беспомощно пожала плечами. Гейнц шумно сыграл первые такты мендельсоновского марша.

– Впрочем, сие несущественно, – утешил комендант. – У меня есть стойкие подозрения, что означенный любовник, сиречь амант, здесь присутствует… Правда?

Она кивнула.

– А покажите-ка мне его, сладкая!

Ника подняла руку, указывая в зал. Вадим повернул голову в ту сторону – и до него стало понемногу доходить, кое-какие прежние странности получали объяснение…

– Ага! – заорал комендант. – Бывший господин Эмиль Федорович Безруких, здесь же, как нельзя более кстати, присутствующий! Мои поздравления, генацвале! Это ж надо ухитриться – под носом у босса и старшего компаньона дрючить всласть его милую, очаровательную женушку! Пикантно, должно быть… Вот так вот смотришь на босса и думаешь: «А я ее тоже дрючу, а ты, козел, и не знаешь!»

Вадим пребывал в состоянии тихого, бессильного бешенства. С невероятной быстротой прокручивались воспоминания – вот он преспокойно отправляет Нику купаться на дальние озера с Эмилем, поскольку сам занят выше крыши (месяц назад), вот он просит Эмиля встретить Нику в аэропорту (месяца полтора назад), самолет задерживается на три часа (так они объяснили), и домой Ника доставлена только к утру. И это далеко не полный список, если вдумчиво проанализировать последние полгода, без труда отыщется масса такого, что, несомненно, имело подтекст, слишком поздно выплывший на свет божий… Скоты, твари…

И вдруг на смену слепой ярости пришло странное спокойствие. Получалось, что все недавние душевные терзания были насквозь напрасными. Зря мучился, подыскивал оправдания, окончательно решив, что сбежит в одиночку. И черт с ними. Ручаться можно, что трахаться им больше не придется, оттрахались…

На месте коменданта он сам при первом же побеге постарался бы как можно быстрее замести все следы – иными словами, в темпе ликвидировать оставшихся и смыться в неизвестном направлении, не оставив никаких улик, – лишь пожарище да цистерна с кислотой, любой Шерлок Холмс повесится от недостатка данных. Уж если это пришло в голову ему, вряд ли такой вариант не подвернулся на ум коменданту или, что вернее, сволочи Гейнцу, который гораздо умнее и опаснее, хоть и любит прикинуться валенком. Значит… Значит, все отлично.

– А позвольте спросить, – вкрадчиво начал комендант. – А этот, который, стало быть, законный муженек… Он что, с каким-нибудь изъянцем? Кончает слишком быстро или там по мальчикам бегает?

Ника нашла взглядом Вадима и, вызывающе вздернув подбородок, громко сказала:

– В общем, ничего подобного. Не жаловалась. Разве что вечно заставляет делать ему минет, а мне делать не хочет, раз в год удавалось уломать…

– Уау! А любовничек делает?

– Охотно.

– Так что, неужели в этом и вся проблема? Или есть какие-то другие поводы? Гораздо более весомые?

– Есть, пожалуй.

– И какие же, если не секрет? Не смущайтесь, милочка, ваш сатана столько повидал в этой жизни…

– Понимаете… – протянула Ника. – Эмиль – мужик. Настоящий мужик. Не только в постельном плане. Он себя сделал сам, с нуля. Приехал из какой-то богом забытой деревушки – и продвинулся в бизнесе, научился драться, как Шварценеггер… Да много всего. Настоящий мужик, с ним себя всегда чувствуешь, как за каменной стеной. А муж слишком многим обязан папочке с мамочкой. Стопроцентно асфальтовый мальчик.

Не сдержавшись, Вадим заорал с места:

– Ага! А ты – птичница из колхоза «Рассвет»! Горбом в люди выбилась, сучка! Да у самой такой же папа…

Опомнился и замолчал, но комендант ждал еще какое-то время, словно в его планы как раз и входила «реплика с места». Потом с ласковой укоризной погрозил Вадиму:

– Ангел мой, прекрасно понимаю бурную глубину ваших чувств, но вы уж больше не встревайте, иначе придется рот заткнуть. Не мешайте девушке раскрывать душу… С ней, быть может, такое впервые происходит, представьте, сколько эмоций ей пришлось таить в душе… Трепетной, как цветок. Значит, ваш избранник – настоящий мужик, и вы его, быть может, даже и любите?

– Люблю, – послышалось со сцены.

Ромео и Джульетта в полосатом, расхохотался про себя Вадим. Любовь… Им вскоре придет звиздец, а они все о любви, скоты… Ясно теперь, что в карцер Эмиль отправлялся исключительно для того, чтобы всласть потрахаться с Никой – тогда еще нынешний Освенцим был самим собой, респектабельным домом отдыха, и кто-то получал, надо полагать, неплохие бабки за организацию любовных встреч в карцере. То-то они его так рьяно уговаривали сюда поехать – стопроцентное алиби, условия для блуда идеальнейшие, в двух шагах от мужа, а тот и не подозревает, что зарогател…

– Время реплике с места, – комендант повернулся к залу. – А вы ее, интересно, любите, свет мой?