Страница 7 из 31
В тот же день мне позвонили в редакцию «Санди таймс», где я по-прежнему вел «Аттикус», – книгой, как и предыдущими двумя, я планировал заниматься вечерами и по выходным. Звонила женщина со странным акцентом, сказала, что ее зовут Йоко Оно. Также сказала, что я самый известный обозреватель в Лондоне, ей так говорили, ля-ля-тополя, она хотела бы показать мой голый зад в фильме, который сейчас снимает. Кончайте издеваться, сказал я, вы вообще кто? Я подумал, меня дурачит пьяная журналистка из «Обзервера».
Нет-нет, сказала она, это очень серьезно, и перечислила другие свои фильмы – похоже, такие же дурацкие. Дала мне адрес, где велись съемки, умоляла прийти. Я сказал, что постараюсь, но не обещаю и в любом случае, если мне надо оголять зад, ей придется поговорить с моим агентом.
Но я пришел, сочтя, что эта идиотская история пригодится мне для колонки, но готовясь к тому, что все это нелепый розыгрыш. В квартирке на Парк-лейн обнаружилась целая толпа болванов – все выстроились в очередь к крутящейся сцене, как детишки перед каруселью, а Йоко снимала, как они по очереди спускают брюки. Я разговорился с весьма смущенным американцем по имени Энтони Кокс, который оказался ее мужем, – я так понял, деньги на это мероприятие дал он, поскольку у нее самой денег не было. Эдакий чистенький выпускник Лиги Плюща – не верилось, что он купился на такую чепуху. Чем дольше он объяснял, тем сильнее ее затея наливалась серьезным смыслом. В чем именно был смысл, я уже не помню.
Йоко и меня уговаривала снять штаны. Я отболтался и ушел, как делали все хорошие журналисты с незапамятных времен. Я не смогу написать о фильме объективно, сказал я, если сам буду сниматься.
Я сочинил заметку, которая появилась в газете 12 февраля 1967 года. Надеялся, что не очень зло над ней посмеялся, переживал, что заголовок «Oh no, Ono»[17] мог ее обидеть, но она получила то, чего хотела, – первоклассную рекламу. Потом звонила и благодарила.
В следующий раз я с ней встретился как-то вечером в 1968 году: заглянул в студию на Эбби-роуд, и там сидела Йоко в трансе, завороженный Джон взирал на нее с обожанием, а остальные битлы пребывали в полной растерянности и совершенно не понимали, что происходит.
Между тем я коротко пообщался с Ринго, а потом по очереди с остальными, но не с целью взять интервью, а лишь поздороваться, представиться, объяснить цель проекта и получить имена их школьных друзей, учителей, соседей и, главное, познакомиться с их родителями. Это все было необходимо, чтобы подготовить почву.
Я решил, что первые полгода работы над книгой беседовать с группой не буду. Я не знал, но чувствовал: они по горло сыты стандартными глупыми вопросами людей, которые знают только то, что прочитали в газетах. Я хотел вернуться в прошлое, и постепенно, шаг за шагом, проследить их карьеру, и при каждой встрече делиться с ними новостями, мыслями и наблюдениями о давно ими покинутых людях и местах. Тогда, прикидывал я, они будут мне рады. Если, конечно, не опьянены славой и успехом настолько, что им уже неинтересно, откуда они вышли.
Так что первые разговоры были краткими и торопливыми – в основном на Эбби-роуд перед сессиями звукозаписи. В те дни я старался не засиживаться – я знал, что битлы не выносят присутствия чужаков и незнакомцев в студии во время работы.
Джон, похоже, из моей вступительной речи неплохо усвоил, кто я, откуда и чем занимаюсь. Немного позже я получил от него письмо, адресованное «White Hunter Davies, c/o William Heinema
Лишь недавно, перерыв газетные архивы Ливерпуля и Британского музея, я наконец датировал эту вырезку. Заметка появилась 11 июня 1960 года (в день моей свадьбы) в местном издании «Биркенхед ньюс» Хесуолла и Нестона. Похоже, тогда название «Битлз» появилось в печати впервые. («Мерси-бит», местная музыкальная газета, писавшая о них постоянно, возникла лишь в июне следующего, 1961 года.)
Интересно, что в заметке они фигурируют как «Beatles», хотя всего двумя неделями раньше, 27 мая, в «Хойлейк ньюс энд эдвертайзер» их еще называли The Silver Beatles. Название «Битлз» устоялось только ближе к концу года.
Судя по тексту заметки, Джон менять имя не стал. Пол превратился в Пола Рамона – как бы под голливудского актера двадцатых годов. Джордж обернулся Карлом Харрисоном в честь своего кумира Карла Перкинса. Стю Сатклифф стал Стюартом де Стейлом – привет голландскому обществу художников[19]. Барабанщик Томас Мур (тоже вроде бы липовый сценический псевдоним) и в самом деле звался Томасом Муром[20].
Джон вел себя так, будто история «Битлз» его абсолютно не интересует, однако сохранил эту вырезку, – надо думать, в свое время она доставила ему много радости; ясно, что прошлое все-таки было ему небезразлично. На обратной стороне конверта он написал: «КАКОЙ НАХЕР ДЖЕЙК?»
Видимо, в ходе нашей торопливой беседы я что-то рассказал ему о себе, сообщил, что недавно у меня родился сын, хотя близорукие глаза Джона так пусто смотрели из-под дешевых очков, что я решил, будто он не слушает.
Я так понимаю, он считал, что рабочему парню с севера не стоит давать детям броские имена. Тогда я еще не знал о Джулиане (тема его жены и семьи пока оставалась закрытой). Потом я не упускал случая подчеркнуть, как подходит имя Джулиан ребенку из среднего класса – весьма изысканно, очень броско.
Знакомство с родителями было одним из самых странных элементов работы над этой книгой. Я хотел побольше написать о них, о том, что они думают, сотни листов покрыл заметками. Но в итоге места не хватило – пришлось ограничиться несколькими абзацами о том, что с ними произошло (см. главу 28).
Слава сыновей стала для них полной неожиданностью, а внезапные перемены – переезд из муниципальных домов в шикарные пригородные особняки, смена окружения – потрясли их еще сильнее. Мими, тетушка Джона, которая его вырастила, уверяла, что всегда принадлежала к среднему классу. В отличие от семей трех других битлов, живших в муниципальных домах, у нее с мужем был собственный дом. Правда, скромный двухквартирный домишко на шумной улице, а не в богатом элитном районе, хотя Мими всегда к этому стремилась и ненавидела Джона за то, что он водится с вульгарными людьми. Но даже Мими пережила культурный, эмоциональный и социальный шок. Мало того что четыре парня прославились и стали миллионерами. Звездами и миллионерами стали и их родители. И на них это подействовало по-разному.
Мать Ринго, Элси, и его отчим Гарри были потрясены больше всех – даже напуганы, словно загнанные в угол кролики, освещенные яркими прожекторами славы. Они переехали в новое прекрасное бунгало, но жили там в изоляции: кругом незнакомцы, что делать целыми днями – непонятно. В книге я постарался не рисовать картину такими мрачными красками, но мне было жалко их обоих. На склоне лет им пришлось уехать из старого дома ленточной застройки в Дингле, потому что жить там стало невозможно.
Я им позвонил, объяснил, чем занимаюсь, сказал, что получил разрешение. Сидя в их новой гостиной, где еще не выветрился запах пластикового покрытия и краски, я чувствовал, как они нервничают, как боятся ляпнуть лишнее, поэтому позвонил Ринго и попросил его с ними поговорить, после чего они наконец расслабились.
«Все это стало сильно надоедать, – сказала Элси, – когда нам начали срывать почтовый ящик, по кусочкам разбирать дверь, таскать камни из-под порога. Как-то вечером возвращаемся домой, а на двери и всех окнах краской написано: „Мы любим тебя, Ринго“… В большинстве своем они неплохие ребята. Они же покупали пластинки, значит чего-то заслужили. Выпрашивали его старые носки, рубашки, туфли. Я им что-то давала, пока было что давать… Риччи приходил и уходил тайком по темноте. По дому ползал на четвереньках, а я говорила, что его нет. В общем, пришлось переехать сюда».
17
Букв.: «О нет, Оно» (англ.).
18
Букв.: «„Уильям Хайнеманн лимитед“ для Белого Охотника Дэвиса». Белые охотники – европейцы и американцы, с коммерческими целями охотившиеся на крупную дичь в Африке.
19
Имеется в виду «De Stijl» (нидерл. «Стиль») – общество художников в Лейдене и одноименный журнал (1917–1931), сформировавшие течение неопластицизма и сильно повлиявшие на архитектуру XX в., в первую очередь – на Баухаус.
20
Хотя могло создаться впечатление, что он назвался, к примеру, в честь ирландского поэта-романтика и автора песен Томаса Мура (1779–1852), друга и биографа Джорджа Гордона Байрона.