Страница 21 из 31
Группу, естественно, назвали The Quarrymen. Все одевались как «тедди-бои» – с коками и набриолиненными зачесами а-ля Элвис. Самым главным «тедди» был Джон – еще одна причина, отчего матери запрещали сыновьям с ним водиться, стоило им разок его увидеть или просто наслушаться страшных историй.
В эти первые месяцы существования The Quarrymen, в начале 1956 года, когда Джон якобы прилежно готовился к экзаменам, все происходило вяло и от случая к случаю. Бывало, не играли неделями. Ребята приходили и уходили – кто-то заявлялся на вечеринку, кто-то нет, кто-то хотел просто попробовать.
«Все это было смеху ради, – говорит Пит Шоттон. – Взяли и создали группу. Скиффл был в моде, все пытались что-то изобразить. Я играл на стиральной доске, потому что ничего не смыслил в музыке. Но я был другом Джона, а значит, должен был играть».
Поскольку группой заправлял Джон, все вечно ругались, то и дело уходили. «Я нарочно с кем-нибудь ссорился, если хотел от него избавиться. Если поссорились – все, конец, вон из группы». Одним из постоянных участников был Найджел Уэлли – он временами играл, но в основном искал им ангажементы, работая как бы менеджером.
То же самое происходило в Ливерпульском институте: группы росли как грибы после дождя. Тем не менее Айвен Вон привел Лена Гарри к Джону. Вроде бы все складывалось.
6 июля 1957 года он привел к Джону еще одного друга из института. «Я знал, что он отличный парень, – говорит Айвен. – Других я к Джону не приводил».
Поводом для встречи стал праздник в приходской церкви Вултона, недалеко от дома Джона. У него там были знакомые, и он уговорил их пустить группу выступить.
У себя в школе Айвен много рассказывал про Джона и его группу. Он знал, что его друг интересуется такими вещами, – сам-то Айвен оставался к ним равнодушен.
«В тот день Мими сказала, что я окончательно дошел до ручки, – говорит Джон. – Я уже был настоящий „тедди“. В тот день от меня, кажется, воротило всех, не только Мими… На днях мне попалась фотография, сделанная тогда в Вултоне. Ну и что? Совсем зеленый пацан».
Тот концерт Джон помнит смутно. Он изрядно напился, хотя до совершеннолетия ему было еще далеко. Зато другие отлично запомнили этот день, особенно тот друг, которого привел Айвен, – Пол Маккартни.
«В тот день я встретил Пола, – говорит Джон. – Вот тут-то все и закрутилось».
3
Пол
Пол – Джеймс Пол Маккартни – родился 18 июня 1942 года в платном родильном отделении Уолтонской больницы в Ливерпуле – единственный из битлов, кому в день рождения досталась такая роскошь. Пол происходил из обычной рабочей семьи, война была в разгаре. Пол появился на свет божий с таким шиком потому, что его мать прежде работала в этом родильном отделении медсестрой. Когда она вернулась рожать Пола, своего первенца, с ней носились как с кинозвездой.
Мать Пола, Мэри Патриша, бросила работу в больнице годом раньше, выйдя замуж за отца Пола, и стала работать патронажной сестрой. Ее девичья фамилия была Мохин – корни у них с мужем уходили в Ирландию.
Джим Маккартни, отец Пола, четырнадцатилетним мальчишкой пошел работать разносчиком образцов в ливерпульскую компанию «А. Ханней и Ко» на Чепел-стрит, которая занималась куплей-продажей хлопка. В отличие от жены, он не был католиком. Сам всегда называл себя агностиком. Он родился в 1902 году; у него было два брата и четыре сестры.
Все считали, что Джиму крупно повезло, когда после школы он устроился в хлопковую компанию. Хлопковая промышленность цвела, а Ливерпуль был центром поставок хлопка на прядильные фабрики Ланкашира. Считалось, что если пристроился к хлопковому делу, значит обеспечил себя на всю жизнь.
Разносчиком Джим Маккартни получал шесть шиллингов в неделю. Он бегал по клиентам, показывал им образцы хлопка, которые могли их заинтересовать. «Ханней» импортировала хлопок, сортировала, а затем продавала на прядильные фабрики.
Джим хорошо справлялся с работой, и в 28 лет его повысили до продавца. Считалось, что это большое достижение для простого парня. Обычно продавцами становились выходцы из среднего класса. Джим всегда был одет с иголочки и не без щегольства, и у него было доброжелательное, открытое лицо.
На новой должности он получал 250 фунтов в год. Не блестяще, но жить можно.
Джим оказался слишком молод для Первой мировой войны и слишком стар для Второй, хотя, говоря по правде, его все равно не призвали бы: в десять лет, свалившись со стены, он повредил барабанную перепонку и был глух на одно ухо. Однако его сочли годным для военных работ. В войну, когда хлопковая биржа закрылась, Джима направили в Нейпирс на инженерные работы.
Джим женился в 1941 году, в 39 лет. Они с женой переехали в меблированные комнаты в Энфилде. Днем Джим работал в компании «Нэпир», а в ночь, когда родился Пол, тушил зажигательные бомбы. Поскольку Мэри прежде работала в больнице, Джим мог приходить к ней в любое время, а не только в часы посещений.
«Он выглядел ужасно, я никак не мог успокоиться. Прямо урод какой-то. Один глаз открыт, другой закрыт, и все время верещал. Мне его показали – он походил на ужасный кусок красного мяса. Вернувшись домой, я разрыдался, впервые за много лет».
Несмотря на медицинскую профессию жены, любая болезнь была Джиму невыносима. Его нервировал даже запах больницы, и этот страх передался Полу.
«Правда, на следующий день он уже больше походил на человека. И с каждым днем становился лучше. В итоге превратился в прелестное дитя».
Однажды, когда Пол возился в садике у дома, мать заметила у него на лице пятна грязи и заявила, что отсюда надо переезжать. Работа в «Нэпире» на заводе, выпускавшем двигатели «нэпир сейбр» для истребителей, приравнивалась к службе в военно-воздушных силах, и Джим получил дом в Уоллеси, в квартале Ноузли. Там стояли муниципальные дома, но часть из них резервировалась для рабочих министерства авиации. «Мы их называли полудомиками – такие крохотные хилые домишки, внутри голая кирпичная кладка. Но с малым ребенком это лучше меблирашек».
Работа Джима в «Нэпире» закончилась раньше, чем война, и его перевели временным инспектором в санитарный отдел Ливерпульской корпорации – Джим обходил вверенную ему территорию, следя за тем, чтобы мусорщики работали как полагается.
Корпорация платила немного, Мэри снова занялась патронажем и работала, пока в 1944 году у нее не родился второй сын Майкл.
Но работа медицинской сестры нравилась ей больше, чем патронаж. Он слишком напоминал офисную работу с девяти до пяти. В конце концов Мэри вернулась к акушерству. Взяла две ставки акушерки по месту жительства – в ее обязанности входил уход и присмотр за всеми беременными, проживавшими на ее территории. Ко всему этому прилагался муниципальный дом. Ее первый участок был на Вестерн-авеню в Спике, второй на Ардвик-роуд. Мэри вызывали каждую ночь.
Джим говорит, его жена работала слишком много, больше, чем следовало бы, но она всегда была чересчур добросовестной.
Первые воспоминания Пола – ему тогда было года три-четыре – связаны с матерью. Он помнит, как кто-то вошел в дом и вручил матери гипсовую собаку. «В благодарность за то, что она у кого-то приняла роды. Люди постоянно ей что-нибудь такое дарили… Мне вспоминается и другое: я от кого-то прячусь, а потом луплю его по голове какой-то железякой. Но, мне кажется, гипсовая собака была раньше».
Пол еще помнит, как мать пыталась исправить его произношение. «Я говорил с густым акцентом, как все окрестные ребята. Она ругалась, что я неправильно разговариваю, а я стал передразнивать ее акцент, и она обиделась, а мне стало очень стыдно».
В Спике Пол пошел в начальную школу на Стоктон-Вуд-роуд. Мать решила не отдавать его в католическую школу – патронажной сестрой она на такие школы нагляделась и их невзлюбила. Скоро туда же пошел и Майкл. «Помню, директриса рассказывала, как хорошо наши мальчики ладят с младшими, – вспоминает Джим, – всегда за них заступаются. Говорила, что Майкл растет лидером. Наверное, это потому, что он всегда спорил. Пол – тот все делал тихо. Вообще был сметливее. Майкл вечно подставлялся. А Пол избегал неприятностей».