Страница 10 из 31
Может, я был слишком конформистом, – может, в этом и причина. Или не ту прическу носил. Может статься, это тоже сыграло роль.
Тяжело, когда считают, что ты недостаточно хорош, – вот это больно. А что такое хороший ударник? Тут же дело в разных стилях, а не в том, насколько ты хорош. Где грань между „хорошим“ и „плохим“? Когда мы вернулись из Ливерпуля, мой стиль был в моде. Когда все увидели, какого успеха и славы мы достигли, ударники из других групп стали копировать мою энергетику.
Моя мать думает, они мне просто завидовали, но это вряд ли. У нас был общий звук. Это же не просто один человек. Мой стиль их долгое время устраивал, а потом перестал. Ну и все. Настоящих причин я никогда не узна́ю.
Конечно, их имидж не соответствует действительности. На сцене – чистые ангелы, в пиджачках без воротников, как мальчики из церковного хора. Я-то знал, что до ангелов им далеко. Но надо было выглядеть так, чтобы покорить мамочек и папочек.
Я всегда смотрю их интервью по телевизору. Джон, по-моему, не изменился. Они сильно повзрослели. И поумнели сильно. Я, правда, не понимаю их интереса к религии. Вот такого я от них не ожидал».
Пит не виделся и не разговаривал с «Битлз» со своего ухода – разве что перекинулся парой слов с Джоном, когда уже играл с группой Ли Кёртиса[24] в «Кэверн». Из всех битлов Джон всегда был ему ближе.
«Помощь я бы от них принял. Если б мы снова встретились, разговорились, и они бы такие, ни с того ни с сего: вот, держи. Но если б они предложили мне энную сумму денег просто из жалости, я бы отказался».
Взяв интервью у Пита Беста, у родителей и старых друзей, я вернулся в Лондон и рассказал битлам обо всем, что сумел раскопать. Им было интересно почти про все, кроме Пита Беста. Они его как будто отрезали, – можно подумать, он вообще не затронул их жизнь. Моя весть о том, что Пит теперь режет хлеб за восемнадцать фунтов в неделю, почти не вызвала отклика – разве что Пол скривился. Джон задал пару вопросов, но быстро остыл, и они вернулись к работе над новой песней.
Видимо, эта история напомнила им, что с Питом они обошлись некрасиво, уволили, даже с ним не поговорив, зная, что, если бы, по воле Бога или Брайана Эпстайна, их дела пошли бы по-другому, они и сами резали бы сейчас хлеб за восемнадцать фунтов в неделю.
Позднее, у себя дома, Джон все-таки признал, что с Питом можно было обойтись и получше. «Мы струсили», – сказал Джон.
Вызывает уважение, что свою историю Пит никому не рассказывал. Можно ведь было обнародовать подлинную жизнь битлов и их скандальное поведение в Гамбурге. Терять Питу было уже нечего. А вот «Битлз» было что терять – в те годы Брайан Эпстайн еще усердно творил их привлекательный имидж. Впрочем, в итоге правду – и даже более чем правду – о жизни в гримерках поведал Джон и тем самым заранее вынул жало из любых откровений Пита.
Позже Пит все-таки написал свою книгу. Надеюсь, он за нее что-нибудь да получил. Он ведь и впрямь был одним из «Битлз» в поворотное для них время – в отличие от однодневок, секретарей и шоферов, которые, будучи знакомы с битлами считаные недели и уже после их расцвета, кинулись публиковать мемуары.
Труднее всего давался Гамбург – я боялся, что так и не распутаю события того периода. Тут битлы расходились во всем – сколько раз они там были, в какой очередности выступали по клубам, что и когда там происходило.
Я подолгу беседовал с каждым и понял, какую огромную роль сыграл Гамбург, как он объединил их в группу, развил, дал им звучание и, конечно, новый сценический облик. Никто не пытался писать об этом важнейшем периоде, никто не ездил туда и не расследовал, что там было. Пока я не добрался до Гамбурга, до меня даже не доходило толком, что битлы там постоянно закидывались колесами – иначе вырубались бы на двенадцатичасовых концертах. Неудивительно, что они путали даты, места и людей.
Я поехал в Гамбург в 1967 году, посетил все клубы, где выступали «Битлз», переговорил со всеми, кто их помнил и кого удалось найти. Я даже раздобыл копию контракта на запись, который они заключили с «Берт Кемпферт продакшн». Он датировался 5 декабря 1961 года – это пригодилось, когда я взялся составлять хронологию событий. Для начала из контракта следовало, что Стюарт Сатклифф к тому времени уже ушел из группы. (Он был тем самым битлом, который умер в Гамбурге в апреле 1962 года.)
Четвертый пункт восьмистраничного контракта давал группе право «прослушивать свои записи сразу по завершении работы над таковыми и немедленно выражать любое возможное несогласие». Весьма справедливый подход для 1961 года и неизвестной иностранной группы с несколькими короткими выступлениями за плечами. В седьмом пункте оговаривалось, что «Мистер Джон У. Леннон является уполномоченным представителем группы при получении гонорара».
Вооружившись подобными документами и изучив книги записей всевозможных клубов, я пришел к выводу, что в Гамбург «Битлз» ездили трижды. (Джон говорил, что дважды, Пол думал, что четырежды. Джордж вообще ни в чем не был уверен.) Меня постоянно мучили сомнения: вдруг я перепутал последовательность, вдруг появятся люди, которые докажут, что я поместил «Битлз» не в то место и не в то время.
Я до сих пор готов признать, что некоторые гамбургские даты ошибочны. Важно ли это? Ну, в то время я не очень беспокоился – я думал, никто, кроме меня, в такие мелочи вникать не станет. С той поры многие исследовали гамбургский период «Битлз», ездили туда, раздували потухшие угли, в том числе доктор Тони Уэйн из Ланкастерского университета – он прицельно изучал жизнь «Битлз» в Гамбурге и писал об этом в научные журналы Великобритании и Германии. Исследователи «Битлз» не перестают меня поражать.
Ярким впечатлением от поездки в Гамбург стала моя встреча с Астрид Кирхгерр. Астрид очень помогла мне разобраться с фактами и воспоминаниями о гамбургском периоде «Битлз»; кроме того, из всех моих знакомых она стала первой, кто ясно постигал разнообразие их характеров и таланты.
Астрид и группка ее гамбургских друзей-художников стали первыми интеллектуальными поклонниками «Битлз». До той поры и потом еще много лет группу любили в основном продавщицы и парикмахерши или же мимолетно опекали мелкие менеджеры с претензиями, стремившиеся на скорую руку забацать битлам пару концертов и сделать на них быстрые деньги. Тогда, в 1961–1962 годах, Астрид увидела в них нечто большее, чего никто еще не разглядел, хотя в основном, конечно, восхищалась Стюартом Сатклиффом, с которым в итоге обручилась.
В 1967 году ее образ жизни меня потряс. Свою комнату в доме, где она до сих пор жила с матерью, Астрид превратила в храм. Подобно мисс Хэвишем из диккенсовских «Больших надежд», Астрид сохранила комнату в том виде, в каком она была в последние месяцы жизни Стю. Все черное – кровать, мягкая мебель, мебель из дерева; никакого электричества, только свечи. Очень зловеще, очень странно, хотя сама Астрид была спокойна и невозмутима, о Стю и «Битлз» говорила без пафоса и мелодрамы.
В 1963-м, когда только началась битломания, Астрид дала несколько интервью немецкой и зарубежной прессе. «Я так радовалась, что у них хорошо пошли дела, хотела им помочь. Старалась, чтобы газеты рассказывали о них правду. Сначала прессу наводняли статьи про то, что „Битлз“ – четыре неряхи с грязного ливерпульского чердака. Я хотела, чтоб газеты поняли, до чего ребята умны и талантливы. Но что ни скажу, они все перевирают. Снова и снова, в каждом интервью – одни и те же вопросы: мол, это правда, что прически „Битлз“ придумали вы?»
Она больше не давала интервью. Не желала рассказывать историю своей жизни, хотя немецкие журналы умоляли ее годами. Отказалась за огромные деньги продать магнитофонную пленку, подарок Стю, на которой он, Джон и другие играют в Художественном колледже Ливерпуля. (Записи делались на магнитофоне, который Джон убедил администрацию купить для своих личных нужд.)
24
Имеется в виду ливерпульская бит-группа Lee Curtis and the All-Stars (1961–1967); Ли Кёртис – псевдоним лидера группы Питера Флэннери.