Мир уршада

Пока я проникалась ароматами благовоний и собственной значимостью, сзади подкрались младшие брахманы, прикрутили меня к алтарной скамье и приступили к свадебному обряду…

В ту весну в провинции Чурья правил тамильский царь Оххораджа Шестой, именно благодаря его жестокости и извращенному пониманию мудрых обрядов старины, воспевавших некогда женскую сущность мироздания, храм Черной Пагоды и претерпел столько лишений. Однако я успела избегнуть клеймения, которому позже стали подвергать всех девушек, как это принято в шиваитских храмах, где на грудях и бедрах выжигают лингам и йони. Меня они слегка изуродовали татуировкой, которую я мучительно и безнадежно стирала почти десять лет, той самой татуировкой, которую с таким упоением целовал Гор-Гор, почтенный председатель биржи, в ночь перед моим бегством из Бухрума…

У меня появился постоянный покровитель, человек ученый и в некотором роде романтичный. Он всегда приходил только ко мне, подчеркивая этим, как ему казалось, верность божеству, он делился со мной своими мелкими тайнами, убежденный, что доверяет их Сурье, а я ловко направляла его мысли, поддакивая и мурлыча. Он научил меня основам скрытой поэзии страны Вед, магическим стихам, где первые четыре строки наращивают в слушателе ожидание, а пятая строка несет множество оттенков смысла и рассыпается на языке, подобно лепесткам перезрелых роз. Он не имел права раскрывать секретов своей поэтической касты, но сделал это по приказу Сурьи, который, конечно же, прозвучал из моих хорошеньких губ.

Я убила дряблого поэта его же оружием, стих я оттачивала и закаляла почти сорок восходов. После неожиданной смерти моего немолодого любовника меня призвала старшая жрица и впервые ударила по лицу. Она моментально догадалась обо всем по запаху смерти, который скрывался у меня в складках одежды. Великанша спросила, зачем я это сделала.

— Он не хотел купить для меня корабль, — призналась я.

— Ты глупа, как краснозадая обезьяна, — уныло произнесла жрица. — Отсюда невозможно убежать. Я могу выгнать тебя, и ты за один восход опустишься до касты неприкасаемых. У тебя отнимут дом, почет и мужскую ласку. Из рабыни Сурьи ты превратишься в дыру для сбора скверны.

— Я все равно убегу. Я убегу через канал на другую твердь…

— До Янтарных каналов путь через ядовитые болота, а по дорогам тебе не добраться. На тебе татуировки дэвадаси, кроме того, ты пахнешь и говоришь, как дэвадаси. Ты подносишь себя, как полную чашу с двенадцатилетним вином, это слишком заметно…

И я отступила. Во мне еще было слишком много ребенка и слишком мало от взрослого, но я уяснила простую мысль, которую мне часто повторял мой следующий поклонник: можно сто раз бессмысленно бросаться на стадо буйволов с палкой, а можно один раз показать им горящий факел.

Этот мужчина, моложавый, высокий и почти красивый, принадлежал к банджару потомственных джайнов и находился в вангса со многими известными служителями своего непростого в общении божества. Все стремления многочисленных последователей его банджара сводились к тому, чтобы не нарушать естественного течения природных сил, вплоть до поступи муравья и парения свирепой осы. Я многому научилась у джайнов на закатах, когда Черная Пагода отдыхала от храмовых танцев и случайных посетителей. Да, я могла бы сбежать двадцать раз, уговорив какого-нибудь простофилю спрятать меня в повозке среди мешков с бататом и манго. Но, начав дело, следует его завершить, дабы не возвращаться, как говаривал мой суровый любовник Рахмани Саади. С деревенским поклонником моей гибкости и моих стихов я добилась бы грандиозных успехов. Родила бы ему штук шесть восхитительных малюток; девочек пришлось бы, во избежание полной нищеты, отписать на вечное служение все той же Черной Пагоде, а мальчики бы сгинули, насильно призванные в войско провинциального царя…

Я не задумывалась о результате, когда слепляла в единый комок безвольную жалостливую веру джайнов, склонявшихся перед всякой живой тварью, и сухие наставления Матерей волчиц, которые не признавали ни растения, ни животных, ни духов сильнее себя.

Я ведь накрепко запомнила слова Красной Матери, что духов сильнее человека быть не может. Ведь если бы духи стали сильнее человека, они давно повелевали бы нами, как блеющими овцами, а это не так. Блеющей овцой, пачкающей шерсть в собственном навозе, становится лишь тот, кто недостоин повадки Красного волка. Красный волк способен неделями терпеть в засаде, но никогда не станет терпеть в неволе.

Я терпела в засаде, пока однажды, в период цветения белого шиповника, о подводные ступени Черной Пагоды не потерся днищем корабль джайнов. Жрецы миролюбивой секты берегли ос и скорпионов, но без угрызений совести использовали труд сотни весельных рабов. Мой покровитель отплывал в сторону Желтого моря, в далекий край, именуемый страной Бамбука. Услышав такую новость, я двое суток танцевала только для него, а затем еще сутки — для его мудрых спутников.

Как и следовало поступить мудрым мужчинам, они проявили лучшие качества. Глотая слюну от блеска моих порхающих бедер, от иероглифов, которые выводил в воздухе мой пупок, от ароматов имбиря и эфедры, джайвы взяли меня на корабль. Грохнул барабан, внизу защелкал бич, и свежая смена гребцов ударила веслами о воду…

Я должна ненавидеть злобных карликов гандхарва, продавших меня за скупую горсть серебра, отнявших у меня детство.

Но я им благодарна. Потому что они подарили мне Рахмани.

24

КИПЯЩИЕ ОЗЕРА

— Снорри, я проснулся…

— Как я счастлив, — хмыкнул Два Мизинца, изображая равнодушие. — А я уже собирался закидать тебя валежником и позвать медведицу, чтобы вам легче было перезимовать.

— Они… они ушли, Снорри?

— Доминиканцы? Сбежали, как трусливые гиены, дом Саади. Ну, натерпелся же я страху от их зеркал… Вы видели, дом Саади, эти чернокнижники научились старить на десятки лет. Прежде, я слышал, их отражениям не удавались такие фокусы…

Рахмани с трудом поднялся, разминая затекшую шею, собрал в пучок дыхание, поприседал, с тревогой вглядываясь в зыбкие полотнища горячего тумана.

— Снорри, ты готов?

Кипящие озера представляли собой грандиозное зрелище. Температура воды у каменистого берега позволяла купаться, а дальше темная масса извергалась пузырями, клокотала и бурлила до самого горизонта, закованная в ложе из горячего гранита. Впрочем, горизонта видно не было, в десяти шагах колыхался густой, как патока, туман. Когда Рахмани впервые прибыл в Ютландию, он приехал как раз с юга, на почтовой карете из славного города Киля. Будущий ловец Тьмы не спал все восемь часов, пока карета катила, подпрыгивая на торчащих корнях, вдоль берегов Кипящих озер. Колоссальный водный массив охватывал Брезе подковой, из него на юге брали начало несколько рек, и все они оставались теплыми, даже в своем среднем течении, где уже могла водиться рыба. Эта часть озерной страны потому так и называлась — Северной дельтой.

Между началами трех крупных рек, на сотни миль раскинулось невысыхающее, горячее болото, с которого и поднимались убийственные стригущие смерчи, также не находящие объяснения у современной науки. На севере, над семью Кипящими озерами, вечно висели влажные перины низких облаков, сквозь которые было невозможно рассмотреть, что делается в ста локтях от берега. Считалось, что озер всего семь, но активность подземных источников каждое лето менялась, и порой озера сливались в одно кипящее море. Тогда вода из гранитных чаш выплескивалась на землю, губила леса, птиц и живность, а иногда даже перекрывала дороги, ведущие из Брезе на юг, во владения галлийских баронов и романских колдунов. Считалось, что темные воды подпитываются горячими ключами, но никто не мог это доказать или опровергнуть. При попытке измерить глубину любой естествоиспытатель неминуемо бы сварился. Также считалось, что в центре озерного края существуют вполне прохладные острова, и находились безумцы, улетавшие туда на воздушных шарах, либо на ящерах, завезенных с Великой степи, но никто из них назад не вернулся. Составители атласов при дворе Его величества раз в несколько лет пускались в опасное сухопутное путешествие вокруг озер, дабы хоть как-то улучшить карты, но всякий раз возвращались понурые.