Мир уршада

Но я не возгордилась, хотя наставницы гордились мной. Я не могла возгордиться, поскольку каждый день, прожитый в седле летучей гусеницы, открывал новые горизонты и новые волшебства. Никто меня не удерживал насильно, но с каждым циклом Смеющейся луны мне все реже вспоминались хижины на сваях, брачные вопли ленивцев и добыча паука-птицелова, которую следовало у него отбирать по утрам…

Мир был чудесен и полон тайн.

Мне довелось принять участие в учебных боях лучших нукеров Орды. Дело происходило в песках Карокорума, юнцам завязывали глаза и заставляли драться затупленными мечами и пиками на слух. Темник Серебряного тумена почтительно бросил шапку к ногам ламы Урлука, когда тот привел меня и еще двоих мальчиков. К тому времени я уже умела пробегать по водяной струе, летящей из бамбукового желоба, правда, недалеко и недолго. Я умела уже прятаться за спиной противника и притворяться пыльным вихрем, заметающим глаза…

Однако, оценив ярость дерущихся нукеров, я предположила, что погибну в первые же мгновения боя и вряд ли подниму тяжелое оружие. Лама шепнул мне пару слов. Он напомнил мне, что лучший боец не нуждается в зрении и могучих мышцах. Я выбрала пику, вышла в центр утрамбованного круга, где дрались уже сорок поколений, и сорок поколений не росла трава. Гибкое древко пики пело мне песню о погибших мечтах и пронзенных насквозь желаниях.

Я пригвоздила к земле двоих, а третий, в бессильной злобе, кинул в меня ножнами и рассек мне бровь. Кажется, его сурово наказали.

Безусловно, я добилась бы гораздо большего, чем умею сейчас. Лама был уверен, что научит меня обороняться вообще без оружия в руках, с закрытыми глазами, как это умеет хитрец Рахмани. Но мне было отпущено слишком мало времени. Никто не мог предвидеть, как печально завершится первый цикл моего постижения пути…

Наступил день, когда лама Урлук показал мне Янтарный канал. Видимо, я ожидала чего-то грандиозного, вроде огнедышащей норы в земле или морского водоворота, потому что желтые шапки засмеялись, наблюдая мою разочарованную физиономию.

— А Мать Красная волчица говорила мне, что в древности женщины умели…

— Твои наставницы — мудрые женщины, — светло улыбнулся лама Урлук. — В древности человек умел многое, поскольку рождался, любил и умирал, как счастливый зверь. Человек проходил Янтарные каналы так же легко, как змея скользит в воде. Затем человек придумал жадность и зависть, придумал гордость и похоть. Чем больше человек изобретал слов, тем плотнее затыкал он этими словами дорогу к блаженству… Ты понимаешь, что я хочу сказать, Дочь волчица?

— Наверное, понимаю, — осторожно ответила я. — Мои Матери говорили, что мне предстоит искать четвертую твердь всю жизнь. Это значит, что я никогда не найду ее?

— Если ты приблизишься к ней хотя бы на шаг, ты уже не зря проживешь отмеренное, — мягко произнес лама.

— Но почему? — горько выдохнула я. — Почему другие будут просто веселиться, прыгать через костры на праздниках Гневливой луны, будут нянчить малюток, а я…

— Потому что ты помечена, — старый Урлук раскрыл пустую ладонь, и, не успела я моргнуть, как на ладони возник крохотный светлячок. Светлячок рос, шевелил лапками, а затем взвился во мраке и приклеился к звездному небу. Я могла поклясться, что крохотное насекомое только что превратилось в недостижимую звезду; несколько песчинок у звезды шевелились лучики-крылышки.

— Несложно родиться с внутренним светом, — сняв желтую шапку, старый Урлук вместе со мной разглядывал сияющий звездами небосклон. — Но кто-то, вспыхнув, гаснет, уткнувшись в холодную лужу. Кто-то взлетает, но не хочет дождаться ясной погоды. Он поджигает сухостой своим жаром и погибает вместе с мертвым лесом. А кому-то доведется освещать путь другим. Это самое трудное, особенно когда другие внизу даже не смотрят на тебя. Они веселятся на праздниках, нянчат малюток и считают, что свет — он всегда свет. Но света не будет, если кто-то не отважится взлететь в ясную погоду, взлететь до самого верха… Ты понимаешь, что я хочу сказать, маленькая волчица?

— Наверное, понимаю, — мне очень хотелось заплакать, но я сдержалась.

Спустя год я умела гораздо больше, чем тогда, когда Мать волчица забросила меня в мешке на спину летучей гусеницы. А еще спустя год, в ночь весеннего камлания, я встретила нюхача. Что-то случилось тогда, но никто не объяснил. Словно земля заходила ходуном, тысячи ног забегали, затопали по сырому, лежалому снегу, языки костров задрожали, как раздетые девственницы на помостах работорговцев. Тысячи белых юрт расположились кругом у отрогов Сихотэ, всем должно было хватать места и мяса. Ночью ревели привязанные к столбам медведи, гудела тайга от воплей, а ветра приносили дыхание далекого сиплого океана. Шаманы готовили бубны, зарывали столбы, развешивали обереги, и никто им не мешал, даже самые ревностные последователи чужих богов.. А ведь в становищах торгутов к тому времени, кроме желтых шапок, собиралось немало последователей «большой колесницы», а еще жили сотни беглых из северных провинций страны Хин, поклонявшихся драконам, и белолицые косматые склавены, падавшие ничком к столбам их божества Сварога…

Но высокий лама Урлук умел мирить иноверцев.

Я проснулась и побежала вместе со всеми, туда, где сотни факелов освещали недостроенное здание храма. Неровные камни лежали в основании, а в пустых проемах окон гомонила толпа. Потом толпа раздалась в стороны, как рассыпается стая карасей при приближении матерой щуки, и на неровных плитах, среди опрокинутых ведер со свежей замазкой я увидела женщину с порванным животом.

Сначала я предположила, что это роженица, но очень скоро стало ясно, что у рожениц живот не достигает таких размеров. Он буквально привалил хрупкую плачущую женщину к каменному полу, он шевелился и рвался сразу в нескольких местах, похожий на синий кошмарный пузырь. Платье женщины разорвалось уже давно, ее ноги тоже вздулись, став похожими на копченые окорока, голова запрокинулась в беззвучном крике.

— Уршад… уршад… — пугливо шептались вокруг, но никто не смел возвращаться во тьму.

— Где она? Где она? — выкрикивали другие голоса. Всадники с оружием и шаманы метались среди раздетых людей, заглядывали в лица, распихивали полусонных. Потом из мрака, под охраной восьми вооруженных воинов, выплыл лама Урлук, и на плече он держал желтое чудовище, похожее на раздувшуюся пупырчатую тыкву. Между коротких кривых ножек чудовище было обернуто тряпкой, зато передние конечности — мосластые, пронизанные сосудами, выглядели излишне сильными и крепко цеплялись за шею старика. Сначала я приняла чудовище за неизвестное мне магическое животное, но тут покрытый черными точечками мешок повернул лицо к толпе, и я ахнула. У зверя были невероятно красивые, осененные густыми ресницами девичьи глазки и невероятный, сплющенный, качающийся, как бурдюк с салом, нос.

— Нюхача спасает… Правильно, спасти нюхача… — пронеслось по рядам стриженых голов.

Нюхач распахнул широкую безгубую пасть и ловко закинул в нее половинку манго. Он непрерывно что-то жевал, срыгивал и бормотал на ухо ламе, а я глядела на чудо, не в силах отвести взгляда.

— Люди, не расходитесь! — прогремел голос нашего предводителя, и его приказ тут же повторили ближние темники. — Разбейтесь на свои арваты, пересчитайте родственников и скажите немедля, не пропал ли кто… Среди нас — бородавчатый уршад, он поразил нашу сестру. Двух последышей мы убили, но еще два прячутся где-то в стойбище. Берегите детей, детей посадите себе на спины!..

Старухи и девчонки принялись голосить, но в целом народ торгутов встретил беду сплоченно. Вокруг меня тоже столпилось около дюжины сверстников; так уж получалось, что возле меня всегда теснились обожатели и прилипалы. Все вопили одновременно. Одни вспоминали отрывки молитв и заговоров, другие выкрикивали имена родственников, третьи дрожащими голосами припоминали судьбу покинутого города Баян-Цэцэ, где сто восемьдесят лет назад уршады извели всех жителей. По слухам, из города Баян-Цэцэ выбрались четырнадцать жителей, они долго брели вдоль реки, голодали и теряли зубы, пока не вышли к людям. Но шаманы уже разнесли молву, и уцелевших несчастных встретили палками и камнями. Их гнали отовсюду, калечили, убивали и тут же сжигали, забрасывая горящей листвой. Никто не верил, что после нашествия уршадов оставшиеся в живых не заражены смертью.