Весенние ласточки

Луи с Ирэн одни остались сторожить дом, Милу на соседней ферме помогал молотить хлеб. Сидони сварила гостям полную кастрюлю супу, достала гуся, законсервированного в собственном сале, и оставила все необходимое для ухода за скотом.

Они чудесно провели время, весь день не видели ни души, даже почтальон не заходил на ферму. Они так рьяно работали, что в увлечении даже забыли включить радио в час последних известий. Когда Милу к вечеру зашел, чтобы покормить скот на ферме, работа кипела. Ирэн мыла пол в кухне, Луи выпалывал траву вокруг дома.

— Мать еще не вернулась?

— Нет.

— Она должна была приехать с шестичасовым поездом. Боюсь, что ей трудно будет оттуда выбраться. Говорят, в Бордо забастовка расширилась.

Луи успокоил Милу — ничего серьезного там не происходит, и она, по-видимому, сядет в следующий поезд. А ее задержка, возможно, хороший признак…

Сидони вернулась, когда уже стемнело. Милу первый услышал шум велосипедного моторчика. Сидони была вся в поту и в очень взбудораженном состоянии.

— Ну, друзья, какие у меня были происшествия — думала, никогда не доберусь!

— А Рожэ вы видели?

— Да. Вообще много всего повидала.

Едва отдышавшись, она принялась рассказывать о своей поездке.

— С утра все и началось. Хорошо, я приехала на вокзал заранее, а то и места не достала бы. Пассажиры так скандалили, что заставили прицепить еще один вагон. Приехали в Либурн, стоим и чего-то ждем. Вдруг появляется железнодорожник и объявляет: поезд дальше не пойдет. Вы бы видели, какой поднялся шум! Пассажиры пошли к начальнику поезда. Я стояла среди толпы. Наконец один вокзальный служащий, очень славный, сказал мне, что, если меня устраивает, я могу поехать товарным поездом. В вагоне нас было человек двадцать, и мы в конце концов добрались до Бордо.

— Долго ехали?

— Больше двух часов, представляете себе? Какой-то паренек всю дорогу шутил и смешил нас. Он уверял, что повторяется тридцать шестой год. Вы помните, что тогда было?

Так начался наполненный волнениями день Сидони. Сперва она потеряла адрес адвоката, который ей дал Луи, потом совершенно случайно нашла его контору. Адвокат еще не пришел. Сидони предложили зайти попозже. Она решила воспользоваться этим временем и позавтракать на террасе маленького кафе на набережной; там ей подали вино, которое не идет ни в какое сравнение с ее собственным. В конце концов она добилась, чтобы ее пропустили в тюрьму…

— Нас заставили ждать в коридоре, и все говорили шепотом, как в церкви. Какой ужас, подумать только, что мой Рожэ должен там сидеть, словно он какой-то жулик… Подойти к нему мне не разрешили, и я говорила с ним издали, через решетку. До чего мы дожили! Вы бы видели, как он был доволен. Когда он меня увидел, у него потекли слезы. Он не знал, что мне сказать. Больше всего его беспокоило, кто будет работать вместо него. Но он считает, что его продержат недолго. Его адвокат, молоденький, но очень милый, рассказал ему, сколько народу за него хлопочет.

Сидони пространно описала свидание. К сожалению, оно было очень коротким. Рожэ уже три дня не брился и показался ей похудевшим. И все же настроение у него бодрое. Он сидит в камере с каким-то забавным, по его словам, человеком, который арестован за долги. Курице и остальной еде он обрадовался. А вот вино ей запретили передать. Ему оставили немного денег, и он может покупать в тюремной лавчонке всякую мелочь: мыло, бумагу, табак. Он просил передать Ирэн и Луи, чтобы они о нем не беспокоились. Его адвокат подал прошение об освобождении его на поруки. Рожэ просит, чтобы Милу ему писал ежедневно. После свидания с Рожэ Сидони немного успокоилась, но вот тут-то и начались главные трудности…

— Я пришла на вокзал к поезду, а там настоящее столпотворение. Вы бы видели, дорогие мои, какая тьма народу! На доске, к которой все подходили, было написано мелом: «Все поезда отменяются. Обслуживаться будут только прибывающие поезда». Какой-то человек в красивой белой фуражке, видимо начальник вокзала, объяснил всем, что железнодорожники бастуют. Я все-таки пошла в справочное, но мне ответили то же самое. Даже на перрон не выпускали, будто бы из соображений безопасности.

Одни ждали, другие возмущались, а большинство молча уходили. Я сделала, как они, у меня уже был утренний опыт, и я не собиралась снова застрять в пути. Но домой-то надо вернуться! Как бы вы поступили? К счастью, я вспомнила об автобусах. Совершенно не могу вам сказать, по каким улицам я плутала, но все же нашла автобус на Бержерак. Вокруг машины стояла толпа. По-видимому, не мне одной эта мысль пришла в голову. Каким-то чудом я все же влезла в автобус. Но не думайте, что на этом все кончилось. Под самым Сент-Эпильоном дорога перекрыта виноградарями. Там мы проторчали около часа. Словом, до самого вечера. Мы все измучились. Но они правы, так не может продолжаться. Уже было темно, когда я добралась до Бержерака. Дорогие мои, я падаю от усталости, но очень довольна.

После ужина Луи и Ирэн вышли посидеть около дома. Стояла невероятная духота. Милу ждал грозы и заготовил заряды против града. Сидони, впервые за долгое время, ушла спать раньше всех.

— Как же мы отсюда уедем? — сказала Ирэн.

Вопрос был задан с оттенком грусти, и Луи задумался…

В самом деле, пора позаботиться об отъезде. Радио сообщало, что приняты крутые меры и забастовки кончились, но газеты перестали прибывать. Из рассказа Сидони вырисовывалась довольно ясная картина. Луи был одним из руководителей профсоюза, он не мог оставаться в стороне от борьбы. А в то же время здесь разворачивалась битва за освобождение Беро…

— Послушай, мы тут еще пробудем завтрашний день, а потом попытаемся как-нибудь выбраться.

— Раз нужно уезжать, ничего не поделаешь, — проговорила Ирэн. Шел десятый день их отпуска. Забастовки только начинались.

IX

Не они одни беспокоились о том, как вернуться в Париж. Жак Одебер тоже подумывал о возвращении. У него кончался отпуск, который он провел в отцовском доме в Бержераке. Эти три недели ему показались бесконечными. Большую часть времени Жак просидел у реки, предаваясь размышлениям. Он был очень огорчен, не показывался в городе и избегал встреч со своими сверстниками: Жаклина перестала писать.

В первом письме из Бордо она пространно изложила ему создавшееся положение. Мать нуждалась в серьезной операции позвоночника, хирург ручался за положительный результат, но после этого больной потребуется длительный отдых, и желательно — у моря. Отец при помощи своего профсоюза связался с семьей рыбаков, которые согласились поселить мать у себя. Это очень утешительно, но Жаклина не сможет уехать из дому раньше, чем через два-три месяца. Это ее огорчало, и в конце она писала: «Может быть, тебе трудно столько ждать? Я предпочитаю, чтобы ты сказал сразу». Жак ответил немедленно. Его письмо было настоящим объяснением в любви: он думает только о ней, в разлуке она стала ему еще дороже… он будет ее ждать хоть вечность… И он предлагал ей, что приедет в Бордо повидаться. Прямого ответа на это он не получил, но ее письма стали еще нежнее.

Жак и Жаклина делились своими самыми сокровенными мыслями, называли друг друга незатейливыми, нежными, вечно новыми именами, рассказывали о своих страстных порывах, старых, как мир, хотя им казалось, что одни они испытывают такое огромное счастье, и им хотелось радостно петь о нем…

Они обменивались письмами почти ежедневно, и благодаря этому время шло быстрее. Однажды Жак закончил свое послание следующими словами: «Я хочу, чтобы ты стала моей женой, и так же страстно, как люблю тебя, молю выйти за меня замуж». Ответ Жаклины был в том же духе: «Я не могу поверить в свое счастье. Я буду твоей и буду тебе верна». С тех пор все их письма были заполнены мечтами о будущем. Жак, рассчитывая на помощь отца, предлагал купить маленькую кондитерскую, неважно в каком городе, лишь бы они с Жаклиной были вместе, вдвоем и только вдвоем… Жаклина ни слова не писала об этих планах и говорила только о их совместной жизни. Ничего нет прекраснее их любви… Молодость дороже всякого состояния… Ей так хочется вечерами сидеть рядом с ним в их гнездышке, которое она уже представляет себе, и, положив голову ему на плечо, вместе читать одну и ту же книгу… Время от времени Жаклина расспрашивала о комитете мира, куда она с ним заходила. Бывает ли он там? Видится ли с друзьями? А может быть… с подругами? Какие перемены в ресторане? Жак сообщил ей, что комитет — его единственное развлечение. Он посещает все собрания. Ирэн все так же мила. Но пусть Жаклина не беспокоится, та замужем за очень симпатичным парнем. Он однажды пришел с нею на собрание и выступал так хорошо, что слушать его было одно удовольствие… Огюст Пибаль по-прежнему смешит их, рассказывая свои приключения. В комитете появились люди, которых он раньше не видел, в частности профессор Ренгэ. О нем никогда не скажешь, что он ученый, так он просто держится. На работе жизнь идет своим чередом. Старик Жюль все так же ворчит… Сюзанна теперь гуляет с кондитером, который недавно поступил. Жак реже стоит у раздаточного стола… По настоянию Анатоля, бригадира мойщиков, он наконец вступил в профсоюз… Жаклина поздравила его и посоветовала дружить с такими людьми, как Анатоль. Однажды, когда он снова написал, что хочет приехать в Бордо, она ответила согласием, но предложила отложить поездку на отпуск. Ее мать скоро вернется, и у нее будет больше свободного времени… Полный отпуск полагался Жаку только в сентябре, но ему не терпелось увидеть Жаклину, и он уехал, не дожидаясь даже конца июля…