Весенние ласточки

— Господин депутат, мы прибываем.

— Послушайте, ваш поезд опаздывает не хуже писем.

— А что, может, и мы еще…

Последние дни почта приходила с перебоями. Это явление становилось закономерным и служило поводом для шуток. Газеты начали поговаривать об осложнениях с почтовыми чиновниками, о том, что некоторые из них бастуют. Накануне вечерние газеты сообщили о новой очередной забастовке в Бордо и уверяли, что она отразится только на обслуживании департамента Жиронды, в других районах страны никаких нарушений графика не произойдет. Когда Морен сошел с поезда, несколько пассажиров почтительно раскланялись с ним, а один из железнодорожников подошел к нему, как к старому знакомому.

— Ты уже слышал?

— Нет, я только что приехал.

— Почтовики бастуют по всей Дордони.

— Когда это началось?

— Сегодня ночью в ноль часов. Они подхватили движение, начатое в Бордо.

Морен не стал задерживаться и поспешил домой.

Он жил в нескольких шагах от вокзала. Роз, его жена, была еще в постели. Это его не удивило. Роз привыкла ложиться поздно и утром с большим трудом заставляла себя встать. Кроме того, в те дни, когда он приезжал, она даже не заводила будильник, зная по опыту, что муж и так ее разбудит рано. Правда, в этот раз он прибыл позже обычного, но все равно ходил на цыпочках. Он подогрел кофе, стоявший на плите, и принес его Роз вместе с двумя горячими рогаликами, которые купил в буфете на вокзале. Но ему не пришлось ее будить, она уже проснулась.

— Дорогой ты мой, как это мило!

Обычно в подобных случаях она пыталась выиграть время и зарывалась в подушку, но на этот раз сразу вскочила и нежно обняла его за шею.

— Присядь на кровать, мне надо с тобой поговорить.

— А ты знаешь, что уже восемь часов?

— Ничего. Я должна тебе сообщить приятную новость.

— Я знаю, почтовики забастовали.

До чего же мужчины глупый народ!

Она улыбнулась ему с таким счастливым видом, что у него мелькнула догадка, но он боялся поверить.

— Шарль, тебе ничего не приходит в голову?

— Ну-ка, скажи…

— Все в порядке. Мне не терпелось с тобой поделиться этой радостью.

— Ты беременна?

— Да.

Шарль почувствовал, как у него замерло сердце. Это такое счастье! Вот уже девять лет как они мечтают о ребенке. Первое время они часто говорили об этом, потом, когда увидели, что желание их не исполняется, обратились к доктору; тот успокоил их, но с тех пор прошли годы… Ежемесячно, приблизительно в одни и те же числа, Роз в течение двух-трех дней ходила грустная. Шарль знал, чем вызвано ее дурное настроение, и старался ее отвлечь. Но он же сам ей сказал. «Если это случится, ты мне не говори, пока не будешь совершенно уверена, а то разочарование будет слишком жестоким». Они не хотели огорчать друг друга и старались об этом не говорить. Роз теперь было тридцать два года, Шарлю — под сорок. Сейчас опять-таки он попытался оградить ее от возможного разочарования.

— Послушай, может быть, мы слишком рано радуемся?

Но ничто уже не могло поколебать уверенности Роз.

— Знаешь, я решила рожать без боли.

Роз быстро оделась. Они позавтракали на кухне, обсуждая начавшуюся забастовку и арест Беро. Шарль Морен был полон радужных надежд.

— Я не я, если при таких условиях наша кампания против перевооружения Германии не примет большого размаха.

Перед уходом он обнял жену и хотел было поднять ее кверху, как любил это делать, но она остановила его.

— Сумасшедший, меня тошнит.

Морен сбежал по лестнице, перескакивая через ступеньки и напевая песенку, модную в дни его юношества:

Все хорошо, прекрасная маркиза,

все хорошо, и жизнь легка…

— В веселом настроении сегодня, — сказала ему соседка, подметавшая тротуар.

— А как же, радостные события.

Другая, незнакомая женщина остановила его на улице:

— Мсье Морен, как вы относитесь к тому, что происходит?

— Очень хорошо, сударыня.

У входа в помещение федерации его ожидали Луи и Ирэн.

— Плохи дела, — сообщил Луи.

— А что такое?

— Беро вчера вечером перевели в Бордо.

— Сейчас займемся этим делом. Зайдем ко мне в кабинет.

Морен попросил извинения, что придется немного обождать. В это время явилась Симона, машинистка. Он не дал ей даже сесть и сразу же потребовал:

— Немедленно вызови товарища Гонтрана из профсоюзного объединения.

Машинистка покрутила ручку телефона.

— Странно, там никого нет…

— Где именно?

— На станции.

— Черт побери, я же забыл о забастовке. Ну-ка, дай мне трубку.

Морен услышал обычный щелчок, прошло несколько секунд, и далекий женский голос, не дожидаясь, пока назовут номер, объявил:

— Всякие соединения прекращены до особого распоряжения. Вызываем только больницы и врачей.

— В таком случае соедините меня с доктором Сервэ в Палисаке, номер тринадцать.

Морен подождал еще некоторое время и повесил трубку, потирая руки.

— В порядке? — спросил Луи.

— В полном порядке. Палисак не отвечает. Ладно, необходимо разыскать и притащить сюда Гонтрана или еще кого-нибудь. Симона, садись на велосипед и поезжай в объединение. А теперь давайте поговорим.

Луи рассказал все, что знал. Накануне, вернувшись из Перигё, они подъехали к бержеракской тюрьме справиться о Беро. Сперва надзиратель ответил, что под такой фамилией в тюрьме никто не числится, но потом под их напором все же сообщил некоторые подробности. В этой тюрьме Беро находился всего несколько часов, пока выполнялись всякие формальности. Из Бордо прибыли два инспектора, они занялись им и в начале дня увезли с собой. Надзиратель не высказал никаких предположений, но все же дал понять, что Беро, по-видимому, отправлен в форт Ха.

— Как хотите, а это уж слишком! — воскликнул Шарль, ударив кулаком по столу. — Освобождают бывших эсэсовцев и арестовывают партизан. Возможно, Беро сидит в той же камере, в которой несколько недель тому назад находился кто-нибудь из палачей Орадура. Надо драться и отстаивать Беро, чем бы они ни объяснили его арест. Ясно, они его увезли в Бордо, чтобы не судить в департаменте. Здесь это наделало бы слишком много шуму. Вот они и отправляют его подальше. Они попытаются выиграть время, и если мы замешкаемся, могут и засудить. Послушай-ка, кстати, ты ведь входил в его отряд?

— Правильно, и даже вместе с ним выполнял это задание. Мы расстреляли предателя Дюрока, а нашим начальником был Пораваль.

— Ты повидался с Поравалем?

— Да, он меня хорошо принял.

— Какого он придерживается мнения?

— Трусит.

— Не верю.

— Во всяком случае, было видно, что ему неприятна вся эта история. Прежде всего он хочет посоветоваться с тобой и с Вильнуаром.

— По-моему, они не будут настаивать на деле о Дюроке. Против этого предателя у нас слишком много материала. И им пришлось бы арестовать также Пораваля, а это не так-то просто, тем более что их цель нас разъединить. Думаю, они будут напирать на дело о ферме Борденава. Беро, перед тем как выйти из макИ, взорвал дом Борденавов и, к сожалению, хвастался этим.

— Ты думаешь, они к этому прицепятся? Ведь Борденавы сотрудничали с оккупантами и их все ненавидели.

— В те времена — да, но сейчас многие позабыли обо всем этом. Старик вернулся и разыгрывает из себя жертву, утверждая, что его дом был сперва разграблен и только потом подожжен. Он умалчивает о своем сыне, служившем в милиции, и уверяет, будто упросил немцев не преследовать жителей Палисака. Конечно, те, кто помнят, как все было, отворачиваются от него, но старик действует умело, и некоторые попадаются на его удочку. Кроме того, Борденав — друг Рапиньяка, а владелец замка из тех, благодаря кому в парламент попадают всякие Вильнуары. Как видишь, все связано между собой. С их точки зрения, Беро опасный человек — он бедняк, пользуется влиянием в профсоюзе и слывет ярым коммунистом. Да и вообще они хотят, засудив его, бросить тень на все движение Сопротивления, и это в тот момент, когда делается все для того, чтобы Франция снова капитулировала…