Весенние ласточки

— Она умерла на моих глазах, в Освенциме.

— Они ее убили?

— Да. Изнурительная работа, голод, побои… Вела она себя очень мужественно…

Луи больше ни о чем не стал спрашивать, но долгое время его преследовала одна и та же картина — обнаженное тело его жены бросают в огонь. Они поженились в начале 1940 года. Им вдвоем было сорок лет. Недолго им пришлось прожить вместе. Луи арестовали первым, осенью, за распространение листовок на заводе Рено. В лагерь Мозак, куда его посадили, жена присылала ему письма и посылки, но потом она исчезла. Луи ничего о ней не знал до весны 1943 года, когда от нее пришла первая и последняя записочка из форта Роменвиль. Она нацарапала карандашом всего четыре слова: «Нас увозят в Германию». У Луи не было родных, и он жил в полном одиночестве, посвящая все свое время заводу и партийной работе. С Ирэн он познакомился много позже. Началась его новая любовь.

В одно воскресное утро Луи, надев спортивную куртку, в которой он обычно продавал «Юманите», постучался в квартиру к Ирэн.

— Мадемуазель, эта ваша анкета для приема в партию?

— Моя.

Ирэн явно стеснялась, что ее застали в халате, за приготовлением завтрака. Ее крошечная квартирка состояла из комнаты и чулана, в котором находилась плита и раковина. Бедно обставленная комнатка создавала ощущение наивной молодости; белоснежный паяц сидел на диване, обитом светлым кретоном; на столе лежала вышитая скатерка; несколько картинок, вырезанных из журнала мод, приятно оживляли бежевые стены; кустик настурции вился по решетке окна.

— Так вот, я из парторганизации, к которой вас прикрепили. Прежде чем вызвать нового члена, принято повидаться с ним на дому. Где вы работаете?

— На «конвейере безумных».

Ирэн объяснила Луи, что так работницы завода называют конвейер, на котором девушки в течение девяти часов в день наполняют флаконы шампунем.

— Вы знаете наш шампунь? Рекламу о нем можно увидеть на всех парижских автобусах.

— И сколько же вы наполняете бутылочек?

— По двадцать тысяч в день, а иногда и больше. За это мы получаем всего около шести тысяч франков в неделю.

— На вашем заводе существует парторганизация?

— Нет, насколько мне известно.

— Вы член профсоюза?

— Да, вот уже четыре года состою в профсоюзе ВКТ.

Второй раз Ирэн и Луи встретились в парторганизации и познакомились ближе. Ирэн почти не помнила отца, он умер в 1928 году от ранений, полученных в первую мировую войну. Мать Ирэн вышла замуж за машиниста метро и жила в домике под Парижем с детьми от второго брака. Ирэн, достигнув совершеннолетия, предпочла поселиться отдельно. Ей посчастливилось найти эту квартирку за двести тысяч отступных, которые она вносила в течение двадцати шести месяцев.

Ирэн была несколько тщедушна, но хороша собой. Ей было двадцать пять лет. Луи — тридцать. Они словно были созданы для взаимной любви и очень подходили друг другу. С тех пор как они поженились, прошло уже шесть лет, они были счастливы и жили все в той же квартирке, где впервые увиделись. По настоянию мужа Ирэн окончила курсы стенографии и машинописи и с недавних пор работала машинисткой в профсоюзном комитете металлистов. Луи перешел на завод счетчиков в Монруже.

Примерно в тот же период, когда Луи женился, он снова встретил Рожэ Беро. Это произошло в Бержераке на предвыборном собрании, организованном коммунистической партией. Когда собравшиеся уже начали расходиться, какой-то человек, небольшого роста, небритый, с худым и загорелым лицом, подошел к столу президиума и, улыбаясь, посмотрел на Луи.

— Послушай-ка, во время Сопротивления у тебя была кличка «Париго»?

— Правильно.

— Не узнаешь? Мушкетеры[7]…

Они бросились друг другу в объятия.

— Так легко не отделаешься, поехали ко мне, — заявил Рожэ.

— Я должен попасть на утренний поезд.

— Переночуешь у нас, и мы как-нибудь доставим тебя на вокзал.

После войны было несколько урожайных лет, вино хорошо продавалось, и Беро удалось накопить немного денег. Благодаря ссуде, которую он уже почти полностью вернул, он смог наконец приобрести собственную ферму и не возобновлять аренду у своего хозяина, некоего Рапиньяка, который, несмотря на закон, утвержденный парламентом, отказывался оставлять Беро две трети урожая. Луи, расставаясь с семьей Беро, дал слово, что приедет к ним в отпуск с женой. После этого они обменялись несколькими письмами, из года в год откладывали свидание и наконец договорились провести вместе первую половину августа.

С тех пор как Ирэн с Луи приехали на ферму, все их время было поглощено прогулками, гостями, трапезами… Луи от радости, что снова попал в места, с которыми у него было связано столько воспоминаний, был неутомим. Ирэн, будучи слабее его физически, непривычная к деревенской жизни, уставала от походов. Сегодня они отправились на первую рыбалку.

Завтрак прошел весело. Спокойствие было нарушено всего один раз: поплавок удочки для линей внезапно ушел под пень. Луи бросился к реке, но опоздал.

— Что это было? — спросила жена.

— Наверняка крупная рыба.

— Линь?

— Нет, они не так клюют. По-видимому, уклейка, их здесь полно. Я попытаюсь их поудить на кузнечика.

Луи еще постоял около удочки в надежде, что рыба вернется, и наконец доел свою краюху хлеба. Они взглянули друг на друга и расхохотались.

— Хорошо, что мы взяли столько еды, — сказала Ирэн. — Мы все прикончили, за исключением колбасы.

— И все выпили? Да, посмотри на бутылку. Ну ничего, повыше есть источник.

С чувством полного удовлетворения Луи встал, потянулся, снял рубашку, до пояса оголив загорелое мускулистое тело, и потер руки.

— Теперь мы им покажем. Да, господа, вам сейчас покажут, как рыбу ловят. Если вы хотите поразвлечься, так это от вас не ушло. Я вам обещаю…

Страсть к рыболовству у Луи сохранилась с детства. Он был сыном сельскохозяйственного рабочего, родом из деревушки на берегу Луанга, в департаменте Сены и Марны. Это было очаровательное местечко, там у него не сохранилось ни родных, ни жилья. Но все же он любил, когда представлялась возможность, а это бывало крайне редко, съездить на воскресенье в свою деревню и провести весь день на старой лодке — единственное, что ему досталось в наследство от отца.

Ирэн, не охваченная, как он, священной страстью рыболовства, сняла туфли, надела трусы, чтобы загорали ноги, и, вытянувшись на траве, вскоре заснула…

* * *

Сидони плакала.

— Подождите, — сказал ей Луи, — расскажите все по порядку. Явились жандармы?

— Да, двое из Бержерака. Один худой и долговязый, с ним ефрейтор. Сперва я их приняла за жандармов из Палисака. Мы их хорошо знаем, они иногда, объезжая округ, заходят к нам выпить вина. Я было подумала, что они пришли за Милу, он ведь скоро должен уйти в армию, и у меня забилось сердце. Они спросили, дома ли мой муж. Рожэ был в сарае. Он их увидел и, ничего не подозревая, вышел к ним. «Вы мсье Беро?» — спросил ефрейтор. — «Так точно». — «Нам приказано доставить вас в бержеракскую тюрьму». — «Вы что, смеетесь?» — сказал им Рожэ. Тогда начальник, который явно был смущен, достал какую-то бумажку. «Вот, на вас подана жалоба. Вы обвиняетесь в том, что в 1944 году взорвали дом и приняли участие в расстреле некоего Дюрока». — «Дом принадлежал мерзавцу, который был заодно с оккупантами, — сказал им в ответ Рожэ, — а Дюрок был сволочь и предатель, и из-за него погибло немало французов». Наверное, ему не следовало это говорить, потому что долговязый озлобился и сказал: «Нас это не касается, вы объяснитесь со следователем». Тут Рожэ вышел из себя, подозвал собак и крикнул: «Вы меня отсюда не уведете». — «Беро, не дурите, — сказал начальник, он вообще выглядел более разумным, чем второй, — вам лучше пойти с нами». — «Ни за что!» — «Поймите, мы же ни при чем. А если вы окажете сопротивление, мы вынуждены будем применить силу, прислать за вами охранников, а уж с ними все будет по-другому». — «Пусть явятся, я их встречу с винтовкой в руках, и я буду не один, предупреждаю вас. Я здесь у себя дома». — «Успокойтесь, не прибавляйте к своему делу отягчающих обстоятельств. В конце концов, все это пустяковая формальность. И если вы будете правильно защищаться, ваше дело, возможно, будет прекращено». — «Мне незачем защищаться. Не подходите. Собака перегрызет вам горло». Долговязый отступил, и мне даже показалось, что они уйдут, но ефрейтор снова принялся за свое: «Последнее предупреждение, Беро. Пойдете вы с нами?» — «Нет, я не преступник». — «Слушайте, мы же не собираемся обращаться с вами, как с злоумышленником. Вы поедете впереди на своем велосипеде. А мы издали будем следовать за вами. Я вам доверяю». Рожэ попросил время, чтобы подумать, и позвал меня в комнату. Он был белый, как полотно. «В общем-то они не могут долго меня продержать. При поджоге дома и расстреле Дюрока со мной были только Пораваль с Луи, и никто нас не видел». — «Так ты с ними поедешь?» — «Ну а что я могу сделать? Немедленно предупреди Луи, его тоже могут арестовать». Я ему дала хороший костюм и тут же послала Милу за вами.