Виргинцы (книга 2)

Известный вам господин из Маунт-Вернона по-прежнему остается закадычным другом Гарри, и в ассамблее Гарри действует по указке своего советчика. Почему он должен так скаредничать, мне совершенно невдомек: рассказывают, что из пяти негров, сопровождавших его экипаж, когда он был с визитом у милорда Боттетура, только двое были обуты. Имея двух сыновей, о благосостоянии коих мне надлежит печься, я, естественно, должна соблюдать экономию, у него же детей нет, что спасает его от многих печалей и огорчений, хотя, без сомнения, господь в неизреченной мудрости своей желает нам только добра, ниспосылая нам тяжкие испытания через наших детей". "Его теща, - писала она в другом письме, - занемогла. Мой бедный Гарри с первого дня своей женитьбы был пешкой в руках этих хитрых женщин, и они вертят им, как хотят. А что, спрашиваю я вас, моя дорогая дочь, может быть более противно здравому смыслу и Священному писанию? Разве не сказано: жена да покорствует мужу своему? Будь мистер Уорингтон жив, я бы положила все силы на то, чтобы следовать священному наставлению, зная, что ничто так не красит женщину, как смирение и послушание".

А затем мы получили запечатанное черным сургучом письмо, извещавшее нас о смерти доброй Маунтин, к которой я был (Искренне привязан, и утрату которой оплакивал от всего сердца, памятуя, как нежно любила она нас, когда мы были детьми. Гарри тоже сильно горевал на свой бурный лад, письмо его было прямо-таки закапано слезами. А госпожа Эсмонд, касаясь этого события, писала так: "Моя бывшая экономка миссис Маунтин, узнав, что ее болезнь неизлечима, прислала за мной, прося навестить ее на ложе смерти и желая, без сомнения, вымолить у меня прощение за свое вероломство. Я отвечала ей, что как христианка готова ее простить и от всего сердца надеюсь (хотя, признаться, испытывала большое сомнение), что она должным образом прониклась сознанием преступности своего поведения по отношению ко мне, но свидание наше, на мой взгляд, не может принести никакой пользы, а лишь будет нам обеим тягостно. Раскаяться никогда не поздно, хотя бы даже в свой смертный час, и я искренне надеюсь, что так оно и будет. И поверите ли, сколь ужасно зачерствело ее сердце, если она сообщила мне через Дину, мою служанку, которую я послала к ней с лекарствами для исцеления ее души и тела, что она не совершила по отношению ко мне ничего, в чем могла бы раскаиваться, и просит, чтобы ее оставили в покое! Добрая Дина раздала мои лекарства неграм, и все они пользовались ими с большой охотой, а миссис Маунтин, будучи предоставлена самой себе, скончалась от лихорадки. Вот она, извращенность человеческой натуры! Эта несчастная женщина была слишком горда, чтобы принимать мои лекарства, а теперь никакие лекарства и никакие врачи ей уже не нужны. Вы пишете, что ваш маленький Майлз подвержен приступам колик. Посылаю вам рецепт моего лекарства и очень прошу, непременно сообщите, помогло ли оно..." и так далее. К письму был приложен рецепт лекарства, которого ты, о мой сын, мой наследник, моя гордость! - никогда не принимал, ибо обожающая тебя маменька предпочитала давать тебе любимые порошки своей маменьки и послушно пичкала ими нашего первенца при любых его младенческих недугах. Не вкрались ли в переписку наших дам слова, не вполне соответствующие истине? Боюсь, что леди Тео была не совсем правдива - чем иначе объяснить такую фразу в одном из писем госпожи Эсмонд: "Я очень рада, что мои порошки помогли дорогому малютке. Если не с первого, то со второго, с третьего раза они помогают почти безотказно, и это замечательное средство облегчило страдания очень многим из моих ближних - как детям, так и взрослым, как белым, так и цветным. Посылаю моему внуку индейский лук со стрелами. Неужто моим старым глазам так и не суждено увидеть его в Каслвуде и неужто сэр Джордж так погружен в свои книги и политику, что не может выкроить два-три месяца для своей матери в Виргинии? Я теперь осталась совсем одна. А в комнате моего сына ничто не изменилось с того дня, как он ее покинул: все его книги стоят на своих полках, его охотничье ружье и нож висят над изголовьем кровати и портрет его деда - над камином. Я приказала ничего не трогать как в его комнате, так и в комнате его брата. Порой мне грезится, что здесь вокруг меня играют мои дети, я вижу перед собой своего дорогого папеньку - вижу, как он дремлет, сидя в кресле. Мои волосы стали уже почти такими же белыми, как у него. Неужто мне так и не доведется свидеться с моими детьми, прежде чем я отойду в мир иной? Да исполнится воля божья".

Глава LXXXVI

На родине

Подобного рода материнский призыв мог бы смягчить даже куда более твердокаменные сердца, нежели наши, и мы тут же заговорили о скорейшем отъезде в Виргинию и о том, что надобно зафрахтовать все каюты на "Юной Рэйчел". Но тут случилось заболеть нашему малышу, брать его в плаванье было бы опасно, а разлучиться с ним маменька, разумеется, не могла, и "Юная Рэйчел" совершила в этом году свое плавание без нас. Однако на следующий год возникли новые препятствия в виде первого приступа подагры у вашего покорного слуги (что причинило мне весьма много хлопот, а когда они остались позади, я, естественно, воспрял духом и повеселел), после чего возникла еще более печальная причина для отсрочки нашего путешествия, - мы получили очень грустные вести из Ямайки. Два года спустя после того, как мы обосновались в поместье, наш добрый генерал возвратился в Англию более богатым человеком, чем был при своем отъезде, но понеся утрату, возместить которую не могло никакое богатство и после которой он не пожелал оставаться в Вест-Индии. Маменька моей бедной Тео - самый нежный, самый добрый мой друг (если не считать еще одной особы) - скончалась на чужбине от лихорадки. Перед смертью она, сожалела только о том, что ей не довелось увидеть нас и наших детей в полном благополучии и довольстве.

- Она смотрит на нас оттуда, хотя нам и не дано ее видеть, и благословляет тебя, Джордж, за то, что ты всегда был добр к ее детям, сказал генерал Ламберт.

Мы чувствовали, что и он вскоре последует за своей супругой. В ней он видел смысл своей жизни и свое счастье. Разлука с ней была для него равносильна смерти. Невозможно было без слез смотреть на этого беднягу, когда он сидел с нами. Моя Тео, голосом, манерами, всей своей повадкой беспрестанно напоминала ему покойницу-жену, и это разрывало сердце безутешного вдовца. Мы старались, чем могли, утешить беднягу в его горе, но главной опорой и утешением оказалась для него малютка Этти. Генерал сообщил нам, что на Ямайке много достойных людей искали ее руки, по она отвечала всем отказом, а уже здесь, в Англии, ей сделал предложение наследник лорда Ротема. Но Этти сказала, что она хочет остаться с отцом. Пока она ему не надоест, сказала Этти, никакие мужья ей не нужны.