Другой класс

– Доброе утро, Дивайн! – Я мгновенно спрятал обгорелую спичку и сигарету под крышку стола.

– Доброе утро, Стрейтли. – Он возмущенно дернул носом, но от комментариев воздержался.

– Хорошо провели каникулы?

– Да, спасибо. – Мы оба отлично знали: доктор Дивайн каникулы просто ненавидит. Однако, будучи человеком женатым, он (как я предполагаю) испытывает определенную ответственность перед миссис Дивайн, а потому раз в год, ворча, пакует чемоданы и на две недели отбывает на Французскую Ривьеру. Там он обычно сидит в тенечке и составляет план уроков на следующий триместр, а его жена – неплохо сохранившаяся пятидесятилетняя особа – тем временем загорает, играет в теннис и принимает спа-процедуры.

– А вы? – спросил у меня Дивайн.

– О, я тоже чудесно. Вы давно вернулись?

– Да, и с прошлой недели снова каждый день сюда таскаюсь. – Он сказал это таким легким тоном, что я тут же исполнился подозрений. – Дел, знаете ли, много.

Ну конечно же, знаю. Для Дивайна годится любой повод – лишь бы снова прийти в школу. Он – человек весьма честолюбивый и, несмотря на возраст (уже шестьдесят, черт возьми, а выглядит значительно моложе), питает определенные амбиции; он наверняка догадывается, что вскоре можно будет попытаться выяснить в Совете, нельзя ли занять место третьего директора или же получить какую-то еще новую высокооплачиваемую должность в школьной администрации. Кроме того, нынешнему директору, конечно же, понадобятся «друзья из местных», и Дивайн отнюдь не уверен, что именно Боб Стрейндж должен быть единственным претендентом на место такого «друга».

– Вводите в курс дела новых сотрудников? – задал я коварный вопрос.

Я знаю, что в этом году новые назначения в основном происходили под эгидой нового директора, а также Боба Стрейнджа и нашего казначея; знаю я и то, что заведующий кафедрой германистики, доктор Дивайн, полагает, что и ему следовало бы играть одну из центральных ролей в распределении рабочих мест и должностей. Он, например, счел назначение Китти Тиг на должность заведующей французской кафедрой абсолютно неразумным и был весьма огорчен, когда двух новых преподавателей взяли, опираясь в основном на ее рекомендации. Мне-то самому мисс Тиг очень даже нравится; я знаю ее давно, еще с тех времен, когда она проходила у нас практику. По-моему, она будет прекрасно руководить своей кафедрой, и старый Дивайн, как мне кажется, тоже это понимает.

А вот что касается его собственной кафедры… не знаю, не знаю. Новый преподаватель немецкого, протеже Дивайна, уже не раз поражал меня своими сомнительными качествами. Я без конца слышу его фамилию – Маркович, – однако, несмотря на «чрезвычайную загруженность работой» и плотное расписание, в школе он появится в лучшем случае на следующей неделе. Мне хорошо известен такой тип преподавателей – для них административная работа всегда на первом месте, тогда как свою профессиональную деятельность, то есть обучение детей, они считают чем-то неважным, второстепенным. И я совсем не уверен, что на репутации доктора Дивайна как заведующего кафедрой так уж хорошо отразится то, что именно он взял на работу этого Марковича.

– Я еще толком не успел познакомиться с новыми сотрудниками, – ледяным тоном ответил Дивайн. – Даже с директором… – Он презрительно фыркнул. Некоторые считают, что зеркало души – это глаза, однако у Дивайна это, безусловно, нос; именно нос способен максимально полно выразить любые его эмоции, даже тщательно скрываемые. В данный момент нос Дивайна явственно порозовел, став того же цвета, что и носик кролика-альбиноса, и презрительно дернулся.

– Возьмите лакричный леденчик, – предложил я.

Он посмотрел на меня так, словно я предложил ему понюшку кокаина.

– Нет, спасибо, – ответил он. – Не хочу себя баловать.

– Жаль, – сказал я, выбирая желтый леденец. – А мне всегда казалось, что возможность капельку себя побаловать очень важна для любого человека.

Дивайн презрительно на меня глянул и сказал:

– Вам – возможно. Ну а вы-то его видели? Нового директора?

– Нет, и уже начинаю думать, что это человек-невидимка. Однако сегодня он все же должен быть здесь к одиннадцати часам, дабы провести брифинг с преподавательским составом. Могу лишь представить себе, до чего все горят желанием узнать, каким образом он намерен разрулить сложившуюся ситуацию. Да и потом, не каждый день все-таки удается познакомиться с супердиректором.

Дивайн несколько раз судорожно фыркнул, и я тут же спросил:

– А вы, насколько я понимаю, уже успели с ним познакомиться?

– Мы всего лишь обменялись несколькими словами.

Только тут до меня дошло, что он как-то странно себя ведет. Доктор Дивайн никогда не отличался особой откровенностью, особенно когда речь заходила о начальстве. Интересно, подумал я, какие это «несколько слов» сказал ему новый директор, если это вызвало у него такое раздражение?

– И что же дальше? – решил я его подтолкнуть.

Однако Дивайн уже вновь обрел привычную сдержанность. Его лояльность по отношению к руководству всегда заключалась в том, что, какое бы сильное недовольство он сам лично ни испытывал, он никогда не стал бы обсуждать эту тему с простыми учителями.

– Вы все увидите сами, – сказал он и вышел из класса, оставив после себя легкий, но безошибочно определяемый аромат святости.

Следующие два часа я просматривал свои старые записи, а потом исписал несколько страничек в дневнике, время от времени балуя себя лакричным леденцом. В «Сент-Освальдз» существуют свои собственные дневники; их вручают как ученикам, так и преподавателям. Мальчики записывают в них задания на дом и кое-какие лекции; учителя – план уроков. Точнее, они это делали, пока три года назад наш казначей не объявил, что расходы на дневники являются для школы непосильным бременем, и еще одна наша традиция мгновенно исчезла. Впрочем, у меня в кладовой сохранился небольшой запас таких дневников – так сказать, для личных нужд. И огорчение мое вызывает не «непосильное бремя расходов», а то, что у меня дома на полке, где уже аккуратно выстроились в ряд тридцать с чем-то дневников с нашим сине-золотым гербом и девизом школы «Сент-Освальдз», появятся дневники какого-то иного, чужого, дизайна. Мне это кажется до некоторой степени аморальным – особенно сейчас, под конец моей карьеры. Ученики, разумеется, могут писать в чем угодно, но я достаточно старомоден и считаю, что преподаватель «Сент-Освальдз» должен пользоваться дневником именно этой школы, а не каким-нибудь органайзером фирмы «Филофакс» или (как один из моих учеников, Аллен-Джонс) ярко-розовым, оттенка шокинг, блокнотом, где на обложке написано «Привет, Котеночек!».

Завтра мои мальчики возвращаются в школу. Этого момента я ждал все лето. В отличие от Дивайна, который, как известно, без тени иронии утверждает, что школа работала бы куда эффективней, если бы в ней совсем не осталось мальчишек, я своих ребят очень люблю и именно по этой причине всегда отказываюсь брать на себя дополнительные административные обязанности, предпочитая ограничиваться преподаванием своего предмета в своем старом классе № 59, а не перебирать в офисе бумажки. В этом году, однако, первый день триместра будет занят в основном всевозможными брифингами, совещаниями и бесконечным обсуждением особенностей нового расписания занятий, продолжительности перемен, количества свободных дней и всевозможной внеплановой работы.

Я уже с неодобрением заметил, что мое новое расписание выглядит непривычно «жидким»; всего двадцать один урок в неделю по сравнению с обычными тридцатью пятью. Всем, конечно, давно известно, что Боб Стрейндж (преподаватель физики) не только с большим подозрением относится к урокам латыни, но и с удовольствием вообще исключил бы этот предмет из расписания. До сих пор, однако, мне удавалось как-то контролировать ситуацию, тем более на своей кафедре я единственный преподаватель, и, вопреки подозрениям некоторых, мои ученики всегда показывали весьма хорошие результаты. Однако в этом году, похоже, Бобу (и, несомненно, при поддержке нового директора) наконец удалось (причем используя государственный учебный план в собственных низких целях!) низвести латынь до уровня факультативного предмета; мало того, его усилиями латынь оказалась в прямой конкуренции с немецким языком, а это означает, что у тех, кто хочет серьезно заниматься иностранными языками, то есть свободно пользоваться ими «на уровне свободного владения» и выше, выбора не будет: им придется взять в качестве второго иностранного немецкий, а дальнейшее изучение классических языков либо отложить до старших классов (полный абсурд!), либо (что еще хуже) выбрать латынь в качестве факультатива и заниматься ею в обеденный перерыв.