Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 65 из 66

- Убавляйте.

- Восемь, - изрек я. - Пусть будет восемь.

Шмыгов ярился в модных очках. - O, greatly! Денег не жалко! Перлу этичности и профнавыков - полста тыщ всего? Лучше дай ему сто тыщ!.. Но, прощелыга, - мой телефон вам, а не владельца. Лучше уж вы - мне. Вся информация принципалу - через меня лишь, славный наш, благонравнейший... Как вас там? Николай Николаевич? Я легóк: нынче здесь, завтра там. И ищи-свищи. А ещё... - Шмыгов щерился куньим ликом, - я и письмо слеплю, даже два; мол, убьют меня либо Павла Михайловича - все к Пáсынкову, кто-де Кнорре и кто работает там-то там-то, внешность такая-то, а прописанный... где - посмотрим... - Он, открыв, начать тыкать в штамп. - Fuck! Герой наш здесь временно?! И прописан бог весть где?!

- Ладно вам! - Кнорре-Пáсынков встал. - Не парьтесь... Пусть через вас, что ж. Ладно. И... процент снизьте, если вам надо... Мне пять довольно... в дело.

Выходцы из Силезии, в девяностых годах (прошлый век, девятнадцатый) Кнорре вздумали перебраться, где будет лучше, но не в Америки: денег не было, либо в сердце извечное 'drang nach Osten'. Жили в Эстонии. Вдруг втемяшилось, что пусть им хорошо теперь, но не очень; дальше к Востоку, может быть, выгодней, Кнорре мыслили, раз они до Силезии жили западней. Поселились в Поволжье, грезя Востоком, но с парадоксом, что, если двигаться за Иркутск к Хабаровску и в Америку (а оттуда в Европу), встретится вновь Эльзас, в каковом было плохо. Стало быть, в 'drang nach Osten' некие козни?.. Но время смяло парус стремления; начались революции. Кто погиб, кто стал нищ, кто бежал на Восток. Разумные, вроде Кнорре, пятились к Западу. Фюрер звал их; фатерланд, клялся он, ждёт сынов!.. Из Силезии вновь отправились на Восток - с войной. Клаус Кнорре попал в плен, сослан был в глушь, в леса, там понравился медсестре; ребёнок... Раз они встретились, сын с отцом... Медсестра убралась в г. Грозный и увезла медальон с письмом, где возлюбленный описал свой род. Мальчик, Пáсынков, звался 'Коля' (что значит 'Клаус'). Сам Клаус сгинул: то ли угаснул, то ли ещё что. Внук весь был в деда: росл и пригож, ариец. Школу окончил он при Дудаеве - гегемоне Чечни, преуспевшей в разбое. Русских тиранили. Шариат с круговыми поскоками, исступлённые митинги да психозы фанатиков, возглашавших 'Аллá акбар!' Дома слушали бред Москвы про богатства, секс, нуворишей, акции, плюс про 'ваучер, вашу долю в имуществе всей страны'. 'МиМиМи', 'Эксемер', 'Газ-Энвест', 'ОргъБанк', 'Сéлинга', 'Первый ваучерн', 'Властелина', 'Фан-попечитель', 'Ваш честный брокеръ', также 'Гирмес' с 'Диржавой' грабили вкладчиков - и в офшоры. Мнение Грозного отвечало 'аллой акбар' и чредою парадов. Раз Москва крикнула: цыц там! Ей в ответ - газаватщина. Их с отцом гнали в горы, то ли рабами, то ли к расстрелу; но он смотался, сжулил на выезде, что отправился за невестой, и, подтвердив ислам, был помилован - с мыслью взять по возврату с женскою прибылью... Гол-сокóл, в феврале девяносто четвёртого прибыл в Ставрополь, где пристроился в частной фирме. Жил и работал, часто просматривал медальон с письмом деда Клауса; сердце ныло; а в ноябре, когда пьяный Кремль рявкнул, что вправит мозг Чечне, он сказал, хочет в армию, чтоб 'спасти своих'... Влезли в Грозный, где и попались. Ночью он выбрался с офицером-старлеем; прочих порезали. Он участвовал в паре рейдов, снова попался, но был отпущен в качестве 'Кнорре' - как внук того, кого в прошлом ждала Чечня избавителем. Офицер, им спасённый, сын генерала, был благодарен, свёз в Подмосковье, спрашивал, чем ещё помочь. Антикварным училищем, знал он (может быть, медальон тот, Клауса-деда, гладкий, серебряный, был причиною?). В девяносто седьмом он уже был оценщиком. Кириенковский кризис подшиб его. Чуть помыкавшись, оказался на Трубной, пусть недоходной, но с перспективами по наплыву мажоров. Он ждал лишь случаев, что потворствуют юности, разве что не любовных: выгодных браков. Он хотел стать self-made'овым, себя сделавшим. Тут вдруг я с моей брáтиной.

- Я решил вскоре вновь в Чечню, - он сказал. - Грозный пал, дальше горы. Взять их пусть трудно, но... В общем, там я найду отца, или выкуплю. Мне проценты - на выкуп. Я напрягусь для вас!

- В Грозном были московские?

- Я из роты южан.

- Черт, хватит вам!.. - Вскрикнув, Шмыгов умолк, поняв: не досуж мой спрос.

- Пленным казнь?

Кнорре-Пáсынков хрустнул длинными пальцами.

- А дойдут до Шароя? - вёл я нелепо. - В этот раз?

- Вы что, жили там?

- Нет, я так.

Шмыгов встрял: - Сын, любезнейший, у фактотума пал в Чечне. Да, судьба... - он вздохнул. - Всё, вещь нам!

- Вы извините, - и Кнорре-Пáсынков подал мне документы. - Пару минут - отснять.

- Для чего? - Шмыгов злился.

- Право на съёмку, это в контракте. Для покупателя. Я не вещи ношу ведь. Фото.

Он вынес снимки: брáтина под юпитером на малиновом бархате и на чёрном; дивна, величественна, горда, как царь. Инкрустировать, сделать крышку - ставь хоть в Алмазный фонд. Шмыгов вытер лоб. Он потел.

- Dear, в банк, - бормотал он.

Пáсынков-Кнорре нам говорил, отпирая дверь: - Притворитесь, типа не в тему и недовольны. Я скажу, было олово с серебром, дрянь, шýшваль, и вы скандалили... Держим в тайне. Ок? Вы ведь шанс мой; батю мне выкупить... Что сказать хочу? У вас ценности. Спрячьте в банк; затаитесь. Также ваш друг пускай. (Шмыгов хмыкнул). И - заключение, что я дал вам, письма и копии вам заверить бы. Там нотариус... у метро он. Ну, для свидетельства, что владелец - Квашнин, вы... Я позвоню вам.

- Мне! - бросил Шмыгов.

- Да. Извините. - Юноша глянул сверху на Шмыгова. - Да, конечно же... А ещё, извините, все мы не вечные. Завещание, что - куда вашу братину и её документы, кто ваш наследник. Не поскупитесь. Это для вас же. Ну, мы на связи. - Он распахнул дверь.

- Гляньте-ка! - начал Шмыгов для зала. - Он мне: подделка?! Лавочка, не салон... Нет ценности?! Дилетанты! Завтра же выставим на Тверской!!

Мы вышли, он прекратил играть.

- Чуть не сдох... Душно... Ишь, неуч-неуч, а ведь не прост! 'Нотариус'... - Шмыгов хмыкнул. - Так и пойдём к метро... У него там свои все. Он, поверь, телефонит: будут к вам челы... Нет, мы себе в уме! троглодитов иМЕли! Шмыгов, чёрт, пожил, даже собаку съел... Кой чёрт съел?! - отмахнулся он. - Вру... Идём, сэр! - Он потянул меня мимо шумных, спрятанных под стройсетками, зданий к Сретенке; а в такси глазел на ползущие близ машины. - В банк сперва. Как наш вьюнош ждал. Дескать, мы её в сейф кладём. Вдруг пасёт нас? Стойте-ка! - Тормознув такси, он купил апельсины. - Сумочка с фруктами-с. Обмануть его.

- Он обычный, - вёл я. - Малокультурен, но и не зол: держался, хоть ты язвил его.

- Dear! - Шмыгов хехекнул. - Я прежде злился, что он невежда, но после рад был. Я ведь фиглярил, большею частью, чтобы раскрыть его. Мне всегда везёт, пусть не сразу, но - в результате. Феликс Счастливый!.. Бледен ты... - Он тряхнул меня за рукав над сумкой. - Знаешь, что было бы, угоди мы к матёрому, кто учтив бы был, образован, жуть компетентен, кто бы просёк: ослы пришли. Он бы спрашивал про твою родословную, он бы сетовал на судьбу, дивясь, что ваш род сохранил вещь. Он голосил бы, что просто перл, не вещь, вообще жить умели, что, как бальзам, ему; серебро высшей пробы! скань шедевральная! И ты сам бы подсказывал про Амвросия или письма. Он бы поохал, и нам чайкý дал, и согласился бы, что вещь стояща, но сыграл бы, что - мрак в стране, нету спроса; их таких, спел бы, множество: третьеводни-де принесли от Волконских; да и сапфирчиков тю-тю с крышечкой, и за всё про всё... - Шмыгов взял сигарету и, раскурив её, чиркнул ногтем по сумке, где была брáтина, - тысяч пять всего. Ну, и что бы ты? Вновь о древности, о пятнадцатом веке? Ведь про двенадцатый ты и сам не знал. А он слушал бы, и надбавил нам, предоставь ему письма, парочку тысяч; он, уверял бы, нас понимает, но ведь народ каков! И сломал бы нас, - тем сломал, что и видь подвох, но от столькой галантности, - Шмыгов хекнул, - и при отчаянной конъюнктуре, им сочинённой, мы бы поверили!