Страница 77 из 89
— Откуда это у вас? — поинтересовался я.
— Да так, — замялся Неудачин. — В прошлую зиму подвернулся.
Я слыхал, что Неудачин помимо поэзии увлекается еще фотографией, но чтобы сделать такой снимок…
— Это ваш?
Он кивнул.
— И вы один? — не верилось мне.
— Вообще-то в тайгу мы пошли вдвоем, с майором Шостиным. Напали на след кабанов, целое стадо, — начал рассказывать Неудачин. — Решили сфотографировать их. Пошли по следу. По разрытой земле было ясно, что кабаны недалеко.
— У вас оружие-то было? — Я вспомнил, что прошлая зима была многоснежная и морозная, а из-за того что тайга летом не уродила, многие медведи не залегли в берлоги и бродили по тайге в поисках пищи.
— А как же? — отозвался Неудачин. — Без хорошего винтореза в тайге делать нечего. Хотя, скажу откровенно, человека любой зверь боится. Стоило нам заночевать где-то, на другое утро вокруг километрах в трех ни одного живого существа не встречали. А первую ночь я ой как дрейфил, думал: ну что за убежище от волка или медведя палатка? А Шостин дрыхнул как убитый. Потом и я привык, когда убедился, что от человека все бегут. Так вот, идем мы, значит, по следу, ждем, когда стадо на корневища съедобные нападет: голодные, они и о бдительности забывают, все набрасываются на еду и могут подпустить на полсотню метров. Вдруг смотрим, к кабаньим следам прибавился медвежий. А через некоторое время следы разделились надвое, одни влево пошли, по балке, другие вправо, на бугорок. Шостин, знаете, охотник старый, каждую балочку, каждый бугорок на сотню верст помнит. Это, говорит, они медведя учуяли и разделились, чтобы с панталыку его сбить: сильные на взгорок подались, а молодые и слабые — понизу; примерно через километр они сойдутся. Вот и ты, говорит, помоложе, давай поверху, а я, потяжелее, тут за ними приударю. Так и сделали. Только, не успел я на бугорок взобраться, смотрю, еще след прибавился — теперь тигровый. Откровенно говоря, под ложечкой у меня засосало: тигр — не медведь, может из-за куста или с дерева на плечи прыгнуть. Вернуться — Шостин засмеет, да и попробуй его теперь догнать. Ну, думаю, была не была, загнал патрон в патронник — и айда по следу. Не знаю, сколько прошел, с версту или более, вижу — снег словно бульдозером взрыт и кровь на снегу. Я чуть было и про фотоаппарат не забыл. Покрутил головой — Шостина нигде не видно. Я поближе к кустарнику и потихоньку вперед. Верчу головой на сто восемьдесят, как курсант в полете на выпускном экзамене, и вот вижу сквозь кусты: медведь тигра потрошит, а рядом кабанья туша распластана. Вот когда я пожалел, что чуть опоздал. Эх и зрелище было, представляете? Тигр с медведем схватились! Раньше я думал, что тигр сильнее. А оказалось, наоборот. Медведь оскальпировал тигра. Видно, когда он прыгнул тому на шею, медведь и подцепил его своими когтищами.
— Ну, Степа! — захохотал вдруг Дровосеков. — Никогда не думал, что ты врать так здоров.
— Ничего не вру, — смутился Неудачин. — Вот посмотрите. — Он выбрал из пачки еще три фотокарточки и протянул капитану. — Это вот я щелкнул его, когда он справлял победную тризну. Это вот — когда услышал, видно, щелчок затвора фотоаппарата и повернул ко мне голову. А это вот — уже увидел меня и приготовился броситься.
— И как же было далее? Конечно, догнать такого спортсмена медведю не под силу.
— Вас точно догнал бы, — отрезал с издевочкой Неудачин. — А у меня на шее карабин висел, и я успел медведю три пули в грудь влепить. Вот тому подтверждение.
Дровосеков повертел фотокарточку. Я протянул к ней руку, и он молча отдал. На снимке действительно рядом с тушами кабана и тигра лежал медведь.
— А что было потом? — спросил я.
— Ничего особенного, — смущенно пожал плечами старший лейтенант. — На выстрелы мои примчался Шостин. Мы разделали тушу, сварили шурпу из медвежатины. Никогда не ели? Неимоверная вкуснятина. А шкуру я домой приволок. Кто не верит, можете прийти посмотреть.
— А скажешь, сколько заплатил? — снова подначил Дровосеков.
— Скажу, приходите, — не растерялся Неудачин. Убрал фотокарточки и пошел бриться.
Несмотря на то что мы встали ранее обычного и весь день были на ногах, немало истратили сил и нервов при постановке задачи и ответе генералу Гайдаменко, я долго не мог уснуть. Вспоминал рассказ Неудачина и думал о нем. Вот ведь какое откровение — все считают его белоручкой, интеллигентиком, а он на медведя с фотоаппаратом пошел. Я ставил себя на его место и ломал голову, как бы поступил; скорее всего, схватился бы за карабин, а не за фотоаппарат. А Неудачин молодец. Не зря я отстаивал его, и не напрасно инструктор в училище втолковывал нам одну из летных заповедей: о летчике судят не по внешнему виду и годам, а по летному почерку и делам.
Первой на вылет получила команду первая эскадрилья. Ей поручалось произвести разведку военно-морского порта «противника» и нанести по нему ракетно-бомбовый удар. Поскольку эскадрилья находилась под моей опекой, на разведку решил лететь сам. А для отвлечения ПВО «противника» послать пару Пальчевского.
По условиям задачи порт охраняется истребителями и ракетами класса «земля — воздух». Надо как-то обмануть «противника», выйти на объект незаметно, сфотографировать его и уносить ноги.
Мы с Пальчевским обсудили детали полета. Он взлетит позже и пойдет над морем вдоль острова строго на север. Потом разворачивается, подходит к материку и идет вдоль побережья на малой высоте, прикрываясь засветками от сопок, до самого порта. Конечно, вряд ли паре истребителей удастся пройти над морем, хотя и под прикрытием сопок, незамеченно. Но другого, лучшего варианта вроде бы и нет. И «противник» должен клюнуть, сосредоточить все внимание на этой паре. А я тем временем, пройдя сотни полторы километров на юг, устремлюсь в глубь материка (тоже на предельно малой высоте), развернусь над рекой на сто восемьдесят градусов и пойду вдоль реки, затененной с обеих сторон сопками, до траверза порта. А там, по долине, маневрируя между сопок, выскакиваю на цель. Взмываю ввысь и на кабрировании фотографирую ее. Сразу же сваливаюсь на крыло, чтобы не сбили ракетами, и ухожу тем же маршрутом, срезав его невдалеке от слияния долины с рекою, домой.
Сверили часы, и я пошел к своему истребителю.
Утро только занималось, легкая изморозь размазывала горизонт и подножия сопок, дальние постройки и лесные массивы — все казалось серовато-голубым, каким-то нереальным, нарисованным. Снова вспомнилась Инна — в такие осенние морозные утра мы любили с нею бродить по окрестностям нашего Вулканска, рыбачить на Кривой протоке, у самого впадения ее в Тунгуску. Очень мне не хватает моей любимой, единственной женушки, и порою тоска до боли сжимает сердце, гонит меня черт-те куда, но нигде не нахожу я места. Лесничук — тонкий психолог — сразу же догадывается о моем состоянии и все грозится найти зазнобу получше Инны. Нет, лучше не бывает, и никого я полюбить так не смогу, потому и избегаю всяких знакомств. Трудно одному, но еще труднее будет мучиться самому и мучить другого…
Техник доложил, что самолет к полету готов. Я проверил заправку топливом, осмотрел несколько неуклюжего, с двумя горбами, моего конька-горбунка и невольно ласково погладил его по холодной стальной обшивке. Он остался моим единственным верным другом, кто, кажется, понимает меня, сочувствует. Есть, разумеется, еще друзья — Григорий Лесничук, Иван Дятлов, я с ними обсуждаю все житейские и служебные проблемы, но чего-то в наших отношениях не хватает, и между нами существует какая-то невидимая непреодолимая грань, не позволяющая распахнуть настежь душу, как, скажем, было у меня с Юркой. Нет, я ничего не утаиваю ни от Лесничука, ни от Дятлова, но поделиться с ними самым сокровенным желания и охоты нет.
Кабина встретила меня знакомым приятным запахом эмалевой краски, специфическим, чисто самолетным запахом, действующим на меня, как эликсир бодрости, и я, забыв обо всех земных печалях, запустил двигатели. Полет, утреннее заревое небо развеяли окончательно мою хандру, и мысли, как подойти к объекту «противника» незамеченным, обмануть его ПВО и выполнить задание, заполнили голову.