Страница 75 из 89
— Если считать художниками тех, кто рисует стенгазету, боевые листки, троих наскребем, — ответил замполит.
— Я не спрашиваю, сколько «наскребем», — резко оборвал Лесничук, — а спрашиваю, сколько имеем. Всех, кто рисует.
— Человек пять, наверное. — У Дятлова даже голос задрожал от обиды, хотя внешне выглядел он спокойно.
— Замполит должен знать точно, а не «наверное». — Командир говорил тихо, но внушительно. — В общем, всех, кто рисует, офицеров, солдат, служащих, посадить в класс тактики и подготовить такие схемы, чтоб глаз не отвести. Ясно? Выполняйте.
За полчаса до встречи с посредниками я зашел в класс тактики и еще раз удостоверился в организаторском таланте командира: за столами сидели восемь художников, военных и штатских — двое из Дома офицеров, — и заканчивали схемы. Точнее сказать, даже не схемы, а красочно написанные картины: с серебристыми перехватчиками, с темными на фоне океана кораблями и авианосцем, с прикрытым сопками портом и высаживающимся морским десантом. Красные извилистые линии показывали, где, над какой целью и какой надо произвести маневр, чтобы успешно атаковать. Сбоку слева черной тушью в столбец шли цифры: высота, скорость, угол атаки и прочие данные. Летчику, идущему на то или иное задание, оставалось лишь запомнить эту схему и действовать по ней.
Ровно в 18.00 эскадрильи полка в полном боевом составе были выстроены на линейке напротив штаба. Но генерал дал новую вводную: начальникам служб и командирам не ниже эскадрилий с полетными картами следовать на аэродром; оттуда вертолет доставит их на КП соседей, где решение задач будет принимать сам командующий авиацией округа.
Подали автобус. Лесничук, назначив меня старшим, посадил в свою «Волгу» посредников и укатил. Мы ехали неторопливо и молча; каждый был погружен в свои мысли; доклад самому командующему авиацией округа — не рапорт командиру полка на дежурстве; кто из нас не знал, что мнение о человеке, о его способностях порой складывается от одной встречи, от одного слова — с большими начальниками часто встречаться не приходится, — и потому каждому не хотелось ударить в грязь лицом. Волновался и я; хотя лично мне докладывать не предстояло, но кто знает, как обернется дело — вдруг командующий даст вводную: командир полка убит, — значит, докладывать, принимать решение мне и мне за все отвечать.
Я еще раз мысленно прокрутил предстоящие действия. Первая эскадрилья — майора Пальчевского. Ей предстоит главное — вести разведку, наносить удары по наземным целям, военно-морскому порту, ракетным установкам. Задачи самые сложные: подойти к объекту, прикрытому сильнейшими радиолокационными станциями, которые проглядывают каждый клочок неба и способны «увидеть» истребителей за сотни километров и нацелить ракеты, — по плечу только асам. Надо выбрать такой маршрут полета и такую высоту, чтобы «противнику» не удалось обнаружить самолеты до самого момента удара. Первая эскадрилья по условиям игры — под моим непосредственным контролем, и, если никаких дополнительных вводных не поступит, поведу на цель ее я.
Вторая эскадрилья — майора Журавлева. Ее цели — надводные корабли. Попутно тоже будет производить воздушную разведку и доразведку. За нее я почему-то беспокоился менее всего: и командир эскадрильи там думающий, толковый офицер, и летчики по уровню подготовки поровнее, и задача, может, и не проще, но для мирного времени менее безопасна, что ли, — в смысле безопасности полета над местностью (не то что между гор и сопок, где, чуть собьешься с курса или не выдержишь заданную высоту, не успеешь и ойкнуть) и над целью, где маневр не столь виртуозен и энергичен. Ко всему эскадрилью курирует самый опытный из нас командир и летчик — замполит подполковник Дятлов.
Третья эскадрилья — майора Октавина — будет осуществлять перехваты воздушных целей, стратегических бомбардировщиков и истребителей. Летчики там менее опытные, а Супрун к тому же немного поотстал, но он, можно надеяться, постарается и не подведет.
Подполковник Дятлов сидел рядом, отвернувшись к окну, смотрел вдаль, а думал, наверное, о полете: лицо сосредоточенно, глаза прищурены.
Отношения между нами по-прежнему сугубо официальные, о чем я очень сожалею, но твердо знаю — поправить их пока нельзя. Удастся, может быть, только после учений, если они пройдут успешно и Дятлов убедится, что с нашими летчиками можно бороться за звание полка мастеров боевого применения. И я не тороплю события. Как говорят, поживем — увидим. Надеюсь, с заданием справимся. Правда, когда вспоминаю Супруна и Неудачина, отчего-то по спине пробегает холодок.
Октавин категорически отказался включить Неудачина в свою группу, поэтому я взял его к себе и беспокоюсь за него больше, чем за кого бы то ни было.
Так вся дорога и прошла в раздумьях. И в автобусе, и в вертолете.
Ми-6 опустился у крутобокой сопки, поросшей низкорослыми дубками с еще неопавшей листвой, березками и колючим кустарником, словно обрезанной с одной стороны. Срез был не похож на естественный, будто у слоеного пирога отхватили острым ножом кусок для пробы, — видны прожилки пород, различные по цвету и структуре пласты. И несмотря на то что подножие у сопки было каменистое, я заметил ведущий к самому центру среза след — чуть блестящую, отшлифованную обувью тропинку. А потом на фоне пластов увидел часового, стоявшего с автоматом на груди чуть ли не по стойке «смирно».
Нас встретил дежурный офицер с красной повязкой на рукаве и повел к срезу сопки. Часовой вытянулся при виде генерала и проводил нас взглядом.
Ранее я слышал об этом современном укрытии, но ни разу здесь не бывал и теперь видел все воочию: каменная, может из самого гранита, сопка; при нашем приближении в срезе вдруг появилась большая дыра — открылась каменная дверь, — и мы вошли в длинный, освещенный электрическими лампочками тоннель. Слева и справа виднелись металлические двери, на которых белой краской были написаны цифры. Что они обозначали, знали только те, кто нес здесь службу.
Шли минуты три — прямо-таки какой-то фантастический лабиринт, — наконец свернули вправо, влево и очутились в большом, с различной радио- и электронной аппаратурой помещении. У стены, где висела карта с нанесенной обстановкой, стояла группа офицеров, среди которых возвышался Обламонов, тучный, с вырисовывающимся животиком полковник — настоящий бомбер, вряд ли поместившийся бы в кабине нашего истребителя. Увидев нас, он повернул свой тяжеловесный корпус и забасил насмешливо, развел в стороны руки:
— А еще хвастают, что у них скорость выше. Мы тут уже по два захода сделали, вдрызг порт разнесли, а они только пожаловали.
— Куда нам! — не полез в карман за словом Лесничук. — Особенно когда дело касается начальства и довольствия, тут вы и в самом деле парни прыткие. А вот посмотрим, какие вы в небе. Уверен, хвосты мы вам надерем.
Обламонов округлил свои выпуклые болотного цвета глаза: он не ожидал от Лесничука, в общем-то сдержанного офицера, уклонявшегося ранее от подобных стычек, такого выпада. Откровенно говоря, и я не ожидал. Видно, допек его Обламонов в прошлый раз, когда мы обращались к нему с предложением о взаимодействии. Полковник долго шевелил губами, наконец выдавил:
— Грозила теляти волка спиймати.
Офицеры, стоявшие вокруг, захохотали, разумеется, не над Лесничуком, а над Обламоновым, и полковник смутился еще более, опустил свою большую, с толстой шеей, голову. Он хотел еще что-то сказать — когда поднял голову, глаза его насмешливо щурились, — но вошел генерал-лейтенант Гайдаменко, командующий авиацией округа, и смех мгновенно оборвался, офицеры подобрались, вытянулись в струнку.
— Товарищи офицеры! — первым нашелся Лесничук, подавая команду и без того застывшим по стойке «смирно» летчикам.
Гайдаменко махнул рукой:
— Вольно!
— Товарищи офицеры! — до конца выполнил ритуал Лесничук, и летчики захрустели кожей сапог, расступаясь, чтобы пропустить к карте генерал-лейтенанта.
— Все уяснили задачу? — весело спросил Гайдаменко, кивнув на карту. — Работенка, скажу вам по секрету, предстоит пресложнейшая. — Перевел взгляд на Обламонова: — Как, Анатолий Адамович, приготовил перехватчикам сюрпризец?