Страница 39 из 89
Ганжа подумал.
— Ничего удивительного. Фильтр такая штука, постепенно засоряется.
И все же мне не верилось, что причиной этого тяжелого происшествия явился фильтр. Если бы двигатель стал давать перебои или упали обороты, Октавин непременно доложил бы на КДП.
Вернулся Мельников. То ли он видел Вологурова, то ли настолько задумался, что не обратил на него внимания и не поздоровался. Прошел в угол к своему креслу и, опустившись в него, поднял голову.
— Побеседовали? И что думает командир эскадрильи?
Вологуров вытянулся.
— Возразить тут трудно. Петр Фролыч, пожалуй, прав.
— Н-да. — Мельников задумался. — А что скажешь об Октавине?
— Хороший был летчик. — Вологуров вздохнул, — Скромный, дисциплинированный. Подготовлен до уровня первого класса.
— Твоя эскадрилья отличная?
— Третий год.
— И все летчики первоклассные?
— Один Октавин не сдал еще экзамен.
— Он летал хуже?
— Никак нет. Просто так обстоятельства сложились. В отпуске он был, когда погода благоприятствовала.
— А как ты думаешь, что могло произойти?
Лицо Вологурова сосредоточилось. Майор не торопился с ответом.
— Судя по схеме проводки самолета, вполне вероятно, что дело в фильтре, — сказал он после длительной паузы.
Мельников ничего не ответил, опустил голову. Похоже было, что он чем-то остался недоволен.
— Об этом говорят документы. — Ганжа взял рабочую тетрадь Парамонова и журнал кладовщика и потряс ими.
— Документы, конечно, вещь серьезная, — согласился Мельников скорее с самим собой, чем с Ганжой. — Кстати, там, — он поднял голову и указал рукой на папку, — есть еще одна любопытная бумажка: полетный лист старшего лейтенанта Октавина за двадцать пятое апреля. Дай-ка его майору.
Ганжа нашел лист и протянул Вологурову. Тот долго изучал его.
— И что вас в нем заинтересовало? — спросил Вологуров.
— Подойди сюда, — подозвал его Мельников и, когда майор приблизился, взял у него полетный лист. — Вот эта закавыка, — показал он пальцем. — По-моему, «сто тринадцать» исправлено на «сто пятнадцать».
Вологуров снова стал изучать полетный лист.
— Может быть, Октавин ошибся и потом исправил запись? — высказал он предположение. — Или так пятерку пишет?
— Может быть, может быть, — задумчиво повторил Мельников. — Сто тринадцатое упражнение — это перехват в простых метеоусловиях, сто пятнадцатое — в облаках. По какому летал Октавин?
— Надо посмотреть в графике.
— Я ходил, смотрел. — Мельников помолчал. — По сто пятнадцатому.
— И что из этого? — Вологуров разговаривал свободно я невозмутимо, хотя, конечно, отлично понимал, куда клонит полковник. Он подозревает, что в эскадрилье занимаются очковтирательством, и Октавин, не выполнив сто тринадцатое упражнение, был допущен к перехватам в облаках, чтобы быстрее получить первый класс. Нарушение методики обучения и явилось одной из причин происшествия. Если это так, Вологурову не поздоровится. Потому, видимо, Мельников и вызвал командира эскадрильи, а не стал вести разговор об этом со мной.
На вопрос Вологурова Мельников не ответил, и стало ясно, что ответить на него должен сам комэск: этого ждет полковник.
— Может быть, на маршруте все же были облака, — высказал предположение Вологуров.
— Нет, — категорично возразил Мельников. — И на маршруте облаков не было, я справлялся на метеостанции.
— Вы полагаете, что старший лейтенант Октавин был недоучен и не справился с пилотированием в облаках? — прямо спросил Вологуров.
— Разве такое исключено? — Мельников глянул на Вологурова чуть прищуренными глазами. Нет, полковник не спал, когда Ганжа допрашивал Парамонова. У него было свое на уме, своя версия. Он уже тогда знал о полетном листе, но молчал. И делает вид, что только предполагает, а я уверен, что он убежден в своей правоте не менее, чем Ганжа в виновности Парамонова. Кто же из них прав?
У меня голова шла крутом. Если Вологуров выпустил Октавина без достаточной подготовки в облаках, тот и в самом деле мог потерять пространственное положение. В тот день Октавин летал плохо, очень плохо, за что Синицын и отстранил его от полетов. А я сунул свой нос куда не следовало. И сердце у меня снова защемило.
— Судя по схеме, почти исключено, товарищ полковник, — решительно возразил Вологуров. — Октавин снижался около пяти минут. Если бы он потерял пространственное положение, времени оценить обстановку было предостаточно, и он катапультировался бы.
Убедительно. Мне нравилась твердость и уверенность Вологурова. Он не спускал настороженных глаз с Мельникова, словно готовясь отразить неожиданный выпад.
— Н-да, — неопределенно промычал Мельников и погрузился в размышления. Потом посмотрел на Вологурова и разрешил ему уйти.
— Что бы там ни было — фильтр или недоученность, — ясно одно: причина — в организации. — Ганжа стал складывать бумаги в папку. — Погоня за классностью, за славой. Вот вам и отличный полк.
Мельников не ответил. Казалось, он снова дремлет.
— Надо доложить о наших выводах начальству, — предложил Ганжа.
Мельников открыл глаза и, опершись руками о подлокотник кресла, встал.
— Торопиться с выводами не будем, — сказал он таким тоном, как будто этот вопрос давно уже решен и не требует обсуждения. — Пройдусь немного. Сидеть еще хуже.
— «Торопиться с выводами не будем», — грустно повторил Ганжа, когда за полковником захлопнулась дверь. — Ему куда торопиться. А с меня спросят… Строит свои догадки на кофейной гуще, когда все ясно. И еще назад оглядывается — как бы чего не вышло! — Ганжа завязал папку и сердито швырнул ее в сейф. — Не рвусь я на его место, но если назначат — все переверну. Пора кончать с этой рутиной. Всех этих стариков разгоню. — Он подошел ко мне вдруг повеселевший и по-приятельски тряхнул за плечи. — Вот таких, как ты, наберу. Горы свернем!
Я усмехнулся и встал.
— Знаете, Петр Фролыч, — я специально назвал его по имени, чтобы напомнить сочинское — то, что, по-моему, заставляло его заискивать передо мной, — один мой приятель, по имени Геннадий, утверждал, что в глаза хвалят только дураков. Я с ним вполне согласен. — И повернулся, чтобы уйти, но Ганжа схватил меня за рукав:
— Ну что ты, что ты! Я с тобой по-дружески. Откровенно. Ты сомневаешься, что заберу тебя? — Я отстранил его руку. — Хорошо, хорошо, не будем об этом. Но ты мне нравишься, в самом деле. Еще там, в Сочи, я первый протянул тебе руку. Помнишь?
Еще бы! Я помнил не только это.
СОЧИ. ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД
Однажды Петр вернулся с радоновых ванн и заявил, что покончил с лечением и приступает к развлечениям. Варя, сидевшая с нами на пляже, усмехнулась:
— Кажется, радон на пользу тебе пошел?
— На десять лет помолодел, — согласился Петр, обращая насмешку в шутку. Он умел разряжать обстановку, и за это я тоже уважал его. — Я вам сюрприз приготовил. — Петр открыл томик детектива, который читал в перерывах между картами и анекдотами, и достал четыре билета. — Завтра едем на экскурсию, посмотрим сказочную Рицу. Говорят, там неплохой ресторанчик…
Мне уезжать от моря не хотелось, и я сказал, что не поеду.
— Почему? — удивилась Варя.
— Другие планы.
— Ну, если планы, — Петр развел руками, — ломать, конечно, их нельзя.
Геннадий тоже начал было отказываться, но Петр его уговорил.
Они встали рано утром, и Петр сразу позвонил жене в гостиницу. Однако Варя сказала, что у нее разболелась голова, и просила ехать без нее. Петр не стал менять решения, и они уехали с Геннадием.
Целый день я провалялся на пляже, загорал и читал, а вечером, едва вышел из столовой, меня окликнула Варя.
— Моя мигрень прошла, и я решила развеяться, — сказала она, мило улыбаясь. — Пройдемся немного?
Мы направились по малолюдной и неширокой аллее к морю. Вечер был тихий и прохладный, деревья источали сильный аромат, волнующий и навевающий приятные воспоминания. Мы молчали, думая каждый о своем. Я вспоминал Инну, первые с ней встречи и жалел, что нет ее рядом.