Страница 2 из 4
Самодовольный голубь спланировал на мелкий гравий дорожки прямо перед Керей. Он отряхнулся, заворковал и начал прохаживаться туда и обратно, делая вид, будто занят поисками съестного. Керя прикипел к месту, все возможные качества и характеристики голубя затмились в его сознании единственным фактом: глупая птица двигалась. Он чувствовал, что в настоящий момент движение как таковое является для него самой важной на свете вещью. Голубь притворялся, это было ясно и дураку. Чего он вдруг, ни с того, ни с сего, надумал ворковать? Поблизости не было никакой живности, за исключением Кери. Значит, это ради Кери распушилось голубиное жабо, тускло сверкающее бензиновыми красками?
Керя вскочил на ноги, и перепуганный голубь моментально взвился в небо - утешение сомнительное, ибо Керя ощутил в себе способность слышать непрекращающуюся музыку жизни, кипевшей в траве, зарослях кустарника, воздухе. Под тонким слоем земли с мягким шуршанием скользили влажные кольчатые черви с красноватой кожей. В лучах заходящего солнца роилась недолговечная мошкара, почти до невесомости легкая, охочая в последние часы своей жизни до всевозможных плотских утех. В листьях прятались пухлые воробьи, чирикавшие застенчиво и невинно. Керя вытер пот со лба и поспешил куда подальше от этого непристойного ужаса. "Сука, он меня загипнотизировал,- билось у него в голове. - Сучара, сучара, он меня заколдовал".
Вскоре начался город; первые же явления цивилизации едва не лишили Керю жизни: трамвай, кокетливо вильнув кормой, чуть было не швырнул его к устам второго, встречного, что из последних сил спешил на свидание. Керя, не помня себя, бегом пересек проезжую часть и втиснулся в старый автобус, где его сдавили жарким и душным кольцом. Пассажиры пробирались к выходу, шарили в карманах в поисках мелочи, чесались и поудобнее устраивались, однако для Кери вся их деятельность сводилась к недвусмысленному механическому трению о разные части его тела. Готовый расплакаться, он испытал невольное возбуждение, которое, увы, не сопровождалось обычным в таких случаях разгулом фантазии. Керя понял, что краснеет. Такого за ним не водилось; сквозь зубы он выматерился и стал отчаянно проталкиваться к дверям. Он проехал всего лишь одну остановку, но и ее оказалось достаточно, чтобы дать себе слово никогда впредь не ездить в общественном транспорте.
Стараясь не смотреть на выхлопные трубы автомобилей, порождавшие нежелательные ассоциации, Керя отправился домой пешком. Он умышленно выбирал самые темные, самые безлюдные переулки, с облегченным сердцем пересекал заболоченные пустыри, хотя даже в этих обойденных жизнью местах нет-нет, да находилось что-нибудь, способное передвигаться. На одном из пустырей Керя стал свидетелем собачьей свадьбы; при виде незнакомца партнеры как по команде прекратили свое занятие и выжидающе уставились на него. Стиснув кулаки, Керя степенно прошагал мимо них, помня, что от собак ни в коем случае нельзя убегать. Когда он смог вздохнуть спокойно, откуда-то вырулил маленький трактор с огромным ковшом и заинтересованно протарахтел в направлении Кериного дома. Керя вновь разволновался, и не зря: на подступах к дому он увидел, что распутная машина остановилась прямо напротив его подъезда и многозначительно попыхивает дымком. Подобно молнии ворвавшись в двери, он прыгнул в лифт и впился в кнопку неверным пальцем. Двери сомкнулись, лифт начал подъем. То, что лифт способен двигаться, дошло до Кери только когда лифт остановился между этажами. С оглушительным хлопком лопнула лампочка, в кабине стало темно. "О черт,- забормотал Керя.- Ты, придурок, какого хрена ты встал, давай поезжай." Лифт не шевелился. Он определенно ждал каких-то Кериных действий, и застрявший в изнеможении опустился на пол, догадавшись. "Крыша поехала",- подумал Керя безнадежно и расстегнул штаны. Поскольку вовлечь саму кабину в сексуальные игры не было никакой возможности, Керя с великим трудом сосредоточился на каком-то абстрактном, слабо эротичном объекте и приступил к заведомо бесплодному занятию. Дело не клеилось, Керя взмок от напряжения, вызванный образ оказался нестойким и постоянно заменялся какими-то прессами, ходовыми частями непонятных механизмов, парящими птицами и падающими звездами. В конце концов пытка закончилась, и лифт, вздохнув с неподдельным человеческим удовлетворением, доставил Керю на нужный этаж. В пути пассажиру стало плохо: он представил, что с ним будет, если все прочие предметы, умеющие перемещаться, потребуют от него внимания в такой же форме.
Очутившись в квартире, Керя перво-наперво наглухо запер дверь, зашторил окна и принялся бродить в квартире, разыскивая признаки малейшей двигательной активности. Вспомнив об электронах из школьного курса физики, он отключил холодильник и погасил свет. С замиранием сердца щелкнул кнопкой телевизора и в панике отшатнулся: украинский фольклорный ансамбль лихо отплясывал национальный танец, усатый хохол в шароварах пошел вприсядку столь откровенно, что Керя обесточил прибор и повалился на кушетку. С улицы просачивался многообещающий шум троллейбусов и легковых автомобилей, в поднебесье застрекотал вертолет. "Этот-то откуда взялся, - Керя стиснул голову в ладонях.- Отродясь тут не летал". Скрипнул потолок: соседу сверху, похоже, не спалось, и он нарочно мерил свою комнату шагами - взад-вперед, взад-вперед. За стенкой отвернули кран, и полилась вода - сперва, как точно понял Керя, очень холодная, потом добавили горячей, и сделалась тепленькая, приятная, и так бы ей литься и литься всю жизнь, покуда не иссякнут истомившиеся резервуары водохранилища...Керя заскрипел зубами, нашел снотворные таблетки и проглотил одну за другой целых три штуки. Круглые колесики, сталкиваясь и отскакивая друг от дружки, покатились к желудку, порождая нестерпимое желание проникнуть в собственный нагретый, протяженный пищевод и там догнать шаловливые кругляшки, а после их...а после...с ними...Керя сидел, раскачиваясь, и глядел в темноту слепыми глазами, стараясь пореже моргать: короткое, упругое движение век деликатно напоминало, что оно, какое-никакое, но тоже движение, и склонно заявить свои права на должное отношение...в какой-то раз моргнув, когда уже не оставалось мочи терпеть, веки не разомкнулись, и Керя провалился в сон.