Страница 30 из 68
– Какого рода признание?
– В котором заявлялось, будто мать соблазняла его, а сестра и принцесса Елизавета, тетка по отцу, растлевали. Документ хотели использовать на суде над королевой.
– И Луи-Шарль подписал его?
– В конце концов, да, подписал.
– Но ведь никто не поверил в подобную чушь?
Серена пожала плечами.
– Большинство людей готовы поверить в любые мерзости о тех, кто им ненавистен, несмотря на явную абсурдность обвинений или заведомую сфабрикованность. А для революционеров Бурбоны являли собой воплощение зла.
– Что же случилось после того, как дофин удовлетворил требование и поставил свою подпись под этим поклёпом?
– Говорят, тюремщики пообещали, что если он подпишется, то ему разрешат вернуться к оставшимся в живых членам его семьи. Но обещание, конечно же, не сдержали. Надзирателем у дофина поначалу был член Парижской Коммуны, некий башмачник по имени Антуан Симон. Он получил указание истребить в мальчике любые признаки знатного происхождения и воспитания. В хорошем расположении духа башмачник с женой обучали подопечного вульгарному просторечью, поили вином, нахлобучивали ему на голову красный колпак и заставляли петь «Марсельезу». А в плохом избивали, просто ради забавы.
Себастьян отпил еще глоток, но эль показался ему безвкусным, даже горьким.
– Как бы ужасно все это ни было, дальше стало еще хуже. Симона с женой заменили новыми тюремщиками, которые морили ребенка голодом и отказывались выносить помойное ведро. Окно его камеры заколотили, лишив света и воздуха. Дофин все сильнее заболевал. За ним никто не ухаживал, его просто оставили лежать в собственных нечистотах. В конце он уже не мог ни ходить, ни говорить. – Серена покосилась на виконта: – Вы уверены, что хотите дослушать?
– Да.
Серена кивнула.
– Мы знаем эту историю, поскольку после событий девятого Термидора[29] было проведено расследование. Национальный Конвент отправил своего представителя Барраса осмотреть королевских детей в Тампле. Баррас обнаружил дофина на грязной кровати в темной камере, такой зловонной, что туда невозможно было войти. Кожа мальчика сделалась зеленовато-серой, его тряпье и волосы кишели паразитами, живот распух от голода, а полуголое тело покрывали синяки и рубцы от бесконечных побоев.
– А его разум?
– Он боялся всех и каждого, кто приближался к нему, и совсем не мог говорить.
– И что же было дальше?
– По настоянию Барраса, к дофину приставили нового надзирателя, человека по имени Лоран, дав приказ следить, чтобы мальчика купали и кормили, а его камеру убирали. Говорят, будто Лоран даже время от времени выносил подопечного на зубчатую стену башни, чтобы тот мог подышать свежим воздухом и посмотреть на парящих в небе птиц. Но слишком поздно. Луи-Шарль уже был неизлечимо болен. Вскоре он умер.
– А как все это время относились к Марии-Терезе?
Серену вопрос, похоже, озадачил.
– Она оставалась в комнате, которую делила с матерью и тетей, прежде чем тех казнили. Да, это была тюремная камера, довольно убогая, однако не шедшая ни в какое сравнение с той дырой, куда бросили гнить ее брата. Оклеенные обоями стены, кровать с балдахином, отделанный мрамором камин – хотя очаг часто оставался холодным. Какое-то время принцессе запрещали иметь свечи и трутницу.
– Ее не морили голодом, не били?
– Кормили не слишком сытно, но она не голодала – и не подвергалась побоям.
Себастьян молчал, уставившись в сумрак возле лестницы, где каменщик и его бывший партнер по танцу сливались в страстных объятиях.
Минуту спустя Серена спросила:
– По-вашему, история двадцатилетней давности как-то связана с убийством того французского врача?
– А по-вашему, нет?
Она облизнула пересохшие губы.
– Я слышала – не уверена, что это правда, заметьте, но…
– Да? – вопросительно глянул Себастьян.
– Говорят, будто один из врачей, выполнявших вскрытие, завернул сердце дофина в носовой платок и унес с собой.
– Милостивый Боже. Зачем?
– Во Франции существует традиция бальзамировать сердца членов королевской фамилии. Тела королей и королев Франции погребают в аббатстве Сен-Дени. А сердца и прочие органы хоронятся в торжественной обстановке в другом месте, как правило, в часовне Валь-де-Грас.
Себастьян пытливо всмотрелся в изящные черты «молли».
– К чему вы клоните?
Однако Серена только покачала головой, плотно сомкнув губы, словно предположение было слишком ужасным, чтобы произнести его вслух.
* * * * * * * *
Вернувшись на Брук-стрит, Себастьян нашел жену в библиотеке. На столе рядом с ней высилась стопка книг, у камина, свернувшись калачиком, спал черный кот. Когда Геро подняла голову, золотистые отсветы пламени замерцали в ее волосах и бросили мягкие тени на спокойные черты лица. Она выглядела такой живой, такой полной сил и здоровья. Невозможно было поверить, что в считанные дни она может умереть.
– Прекрати смотреть на меня так.
Себастьян ошарашено хмыкнул:
– Как «так»?
– Ты знаешь, о чем я. Судя по всему, ты встречался с Гибсоном?
– Встречался. Он пообещал завтра же навести необходимые справки. – Приблизившись, Себастьян положил руки жене на плечи, погладил большими пальцами основание ее шеи. Минуту спустя добавил: – Та раненая француженка, Александри Соваж, получила в Италии образование врача, а сейчас практикует в качестве повитухи. Она говорит, есть способ повернуть младенца в утробе матери, который заключается в особом надавливании на живот. Утверждает, будто делала подобное прежде.
Геро напряглась под его ладонями.
– Гибсон считает это возможным?
– Он точно не знает. Да она и сама признает, что манипуляция может быть опасной, если выполнить ее неправильно.
–Ты доверяешь этой женщине?
– Нет. – Себастьян опустил руки. – Когда-то я убил дорогого ей человека.
– В Португалии?
– Да.
Геро захлопнула книгу, которую читала, и положила ее к остальным.
– Возможно, ребенок повернется сам.
– Возможно. – Себастьян наклонил голову, чтобы разобрать заглавие тонкого томика. – «Réflexions Historiques sur Marie Antoinette». Зачем тебе это?
– Знакомлюсь с различными изложениями случившегося с королевской семьей во время Террора.
– И?
– Леди Жизель сказала тебе правду: у принцессы действительно есть окровавленная рубашка, в которой ее отец взошел на гильотину. Духовник короля сохранил ее и передал Марии-Терезе.
– Жутковатый поступок.
– Да уж. И все же, по моим ощущениям, принцесса высоко его оценила. Не правда ли, это заставляет задуматься об исторической роли королевского исповедника?
– Щекотливая должность, требующая, надо полагать, немалого такта. Впрочем, не столь сложная, когда имеешь дело с правителем наподобие Людовика XVI, который, по всеобщему мнению, был преданным, любящим мужем и отцом и старался быть справедливым и честным королем. Но каково, положа руку на сердце, отпускать грехи Людовику XIV или, скажем, Ричарду III? Правителю, чьи деяния явственно и неоднократно нарушали предписания его веры.
– Не понимаю, как подобные правители могут всерьез мнить, будто получают от духовника отпущение грехов. Должно быть, они на самом деле не верят в исповедуемую ими религию.
– Не исключено. Но вероятнее всего, они убеждены в дарованном им свыше божественном праве.
Геро вскинула глаза на мужа.
– Праве всячески грешить и убивать без зазрения совести?
– Именно.
– Тогда зачем вообще утруждать себя исповедями?
– Этого я не знаю. Хотя можно попробовать спросить лично у Марии-Терезы.
Геро негромко хмыкнула:
– Было бы забавно.
Себастьян присел рядом с котом. Тот приподнял голову и посмотрел на хозяина с утомленно-терпеливым видом. Кот жил в их доме уже четыре месяца, но до сих пор не получил имени. Из множества выдвинутых предложений ни одно в полной мере не воздавало должное уникальному сочетанию высокомерия и скучающего безразличия в этом животном.
29
9 термидора II года по республиканскому календарю (27 июля 1794) во Франции произошел Термидорианский переворот, приведший к аресту и казни Максимилиана Робеспьера и его сторонников, плюс положивший начало сворачиванию режима революционного правительства и периоду Термидорианской реакции. Этим переворотом завершилась Революция и началось государственное становление Республики.