Страница 7 из 17
Многие книги и выставки документально запротоколировали отношения между Берлином и Санкт-Петербургом, Парижем и Римом, даже Римом и Эдо, однако исследований, посвященных Парижу и Лондону, до сих пор нет. Каждому из этих городов в отдельности были посвящены тонны литературы, но на протяжении нескольких веков ни одному историку почему-то не пришло в голову провести их сравнительный анализ.
Именно это я и постараюсь сделать на страницах книги. Я не ставил целью написать научный труд об исторической трансформации двух городов или в деталях сравнить пути их развития: для этого потребовалось бы поместить читателя в некую третью точку, равно отделенную от обоих полюсов, чтобы объективно оценить их сходство и различия. Нам также пришлось бы, затормозив бег времени, вырвать из него отдельные мгновения, а потом сравнивать застывшие «снимки». Нам пришлось бы утвердить ряд устойчивых терминов для четкого определения всех явлений, которые мы собираемся сравнивать: от «кладбища» до собственно «города». Мы должны были бы выбрать точки отсчета, определить направления взаимного влияния и так далее. Даже если бы мы набрали достаточно доказательств того, что определенный атрибут лондонской истории был заимствован из Парижа, за это открытие мы заплатили бы высокую цену: нам пришлось бы определить понятия «парижский», «урбанистический» и т. д.
В этой книге в духе histoire croisée (перекрестной истории) основное внимание уделяется процессам взаимопроникновения культур и культурного обмена и город рассматривается как бесконечный перекресток дорог, ведущих в разные стороны. При этом я признаю, что многие используемые термины являются артефактами описываемого здесь процесса. Цель данного дискурса – не сражение и не выбор победителя; я не собираесь решать, возникло ли то или иное историческое явление изначально в Париже или в Лондоне. Конечно, можно было бы превратить историю двух городов в подобие игры в большой теннис через Ла-Манш: один город подает, а другой отбивает, и так далее. В теннисе подачу можно отбить, принять, или просто проигнорировать, испортив тем самым всю игру, однако в этой книге исторические пересечения столь сложны, запутаны и рефлексивны, что такое сравнение вряд ли поможет. Ведь в нашем случае они представляют собой нечто гораздо большее, чем просто обмен ударами. Париж не стал больше походить на Лондон, а Лондон – на Париж в результате культурных пересечений; но оба города превратились в великие космополитические мегаполисы, которые мы знаем и любим сейчас, подарив друг другу новые идеи, новые виды деятельности и новое представление о самом понятии «город».
Бульвар в Мэрилебоне
Летний вечер в " саду развлечений» в Мэрилебоне, 1776 г.
Были и менее утомительные способы добраться до Парижа, чем вытрясти из себя всю душу на ухабах в дилижансе, а затем – на морских волнах по дороге из Дувра в Кале.
Летом 1774 года устроители «сада развлечений» в районе Мэрилебон [рис. 5] напечатали и расклеили объявления, уведомлявшие публику, что всего за один пенни в их садах можно ощутить прелесть «парижских бульваров». Предыстория этого места для увеселений такова: в 1738 году владелец таверны «Нормандская роза» Даниэл Гаф расширил территорию своего заведения, присовокупив к ней «сад развлечений» – засаженную травой площадку для игры в шары. За вход в «сад» Гаф брал шиллинг: здесь, помимо еды и алкогольных напитков, гостям предлагалось послушать «концерты, увертюры и арии» в исполнении профессиональных музыкантов. Заведение находилось на Мэрилебон-Хай-стрит и занимало около восьми акров; сейчас на этом месте расположены улицы Девоншир-стрит и Уэймут-стрит. Хотя и не такой обширный по территории, и не такой модный, как «Воксхолл-Гарденз»[16], раскинувшийся в южной части Лондона, «сад развлечений» в Мэрилебоне тоже предлагал лондонцам прогуляться по тенистым, обсаженным деревьями аллеям, отдохнуть в просторной, уютной гостиной и потанцевать в " Большом зале». Как и Воксхолл, он находился на окраине города; правда, проложенная в 1757 году на север новая магистраль Мэрилебон-роуд фактически отрезала его от полей, ранее предоставлявших посетителям приятные для глаз пейзажи.
Собственно «парижские бульвары» состояли из ряда открытых киосков, имитировавших торговую улицу в Париже, и назывались – по ассоциации с общиной французских гугенотов, чья церковь (Св. Мэрилебон) возвышалась рядом с «садом» – мэрилебонскими. По отзывам газет, экстравагантная роскошь «сада развлечений» пользовалась у горожан заслуженной популярностью: «попытка представить на наш суд копию этого оживленного уголка торговли удалась вполне и по праву заслуживает полученные на ее счет аплодисменты». Изначально к наружной стене гостиной таверны было пристроено несколько небольших отдельных кабинетов, в которых гости заведения могли выпить и закусить, наблюдая за гуляющими. Эти кабинеты переделали в подобие магазинчиков, которыми, по общему мнению, пестрели парижские бульвары, а нанятые актеры играли роль владельцев магазинов и продавцов. «Парижские магазины» были представлены музыкальным салоном «Каприз», мастерской белошвейки «Блондинка», магазином игрушек «Топ-шоп», парикмахерской «Tête» и так далее.
Рис. 5. Вид на Мэрилебонский сад. Джон Доноуэлл. 1761 г.
Правда, вначале актеры играли «без огонька» – до тех пор, пока начальство не решило поднять им настроение при помощи спиртного.
Помимо того что в названиях магазинов были использованы французские слова (например, парикмахерская называлась «Tête» – «Голова»), их выбор был явно продиктован общепризнанным мнением, что Париж – столица «игрушек» в «лондонском» смысле этого слова: игрушками в то время называли любые безделушки, не имевшие практического применения и ценные лишь внешним видом. В одном киоске на пустую стойку положили лишь два воздушных змея – возможно, просто в шутку, поскольку запуск воздушных змеев тоже ассоциировался у англичан с глупыми и бесполезными «французскими» занятиями. Париж изобретал свои «французские штучки» быстрее, чем мог придумать им названия, что привело к появлению английского слова kickshaw (от французского quelque chose, «кое-что»), означавшего пустячок, легкомысленную безделушку. Французское слово nouveauté (новинка), вошедшее в обиход в девятнадцатом веке, еще лучше передало суть «штучки», ценность которой состоит лишь в ее необычности и новизне.
Гостиную в Мэрилебоне освещали люстры с разноцветными абажурами: один уголок был обставлен мебелью à la «английское кафе» в Париже. Однако «мадам», игравшая роль хозяйки заведения, подверглась критике со стороны публики за отсутствие должной живости в общении. По словам газетных журналистов «даже квакер мог бы поклясться[17], что она никогда в жизни не видела Кале». В течение следующих недель устроители дополняли «шоу парижских бульваров» все более «достоверными» деталями. Гостям представили другой Париж: Бульвар дю Тампль, входившие в моду улицы Сент-Оно ре и Елисейские Поля – с их прямыми, как стрела, перспективами, широкими мостовыми, новомодными магазинчиками, кафе и другими местами отдыха. По свидетельству очевидцев, один французский джентльмен подтвердил сходство декораций с оригиналом, воскликнув при виде макета родного города: «Мой бог! Я дома!». Правда, он тотчас же добавил: «Впрочем, мне это показалось лишь на первый взгляд – все выглядит немного не так, как дома». Для Мерсье, Рутлиджа и других просвещенных литераторов 1780-х годов, идеальным городом представлялся некий гибрид Лондона и Парижа, а возможно, и некий гипотетический мегаполис, несший в себе черты и того, и другого. И по мере того, как путешественники все чаще курсировали от одного города к другому, два города, изначально выступавшие ярыми соперниками, постепенно начали сливаться в один как в реальности, так и в печатных изданиях, и даже в умах горожан. Мерсье в своих «Параллелях» жонглирует названиями городов так стремительно, что читателю приходится лишь задаваться вопросом: а что же такое есть на самом деле «Лондон» и «Париж»? Точки на карте? Дворцовые ансамбли? Или общность людей, объединных историей и культурой?
16
Воксхолл-Гарденз был развлекательным садом в Лондоне, одним из главных мест общественного отдыха и развлечений города с середины xvii до середины x ix века. Расположенный в Кеннингтоне на южном берегу Темзы, он до самого конца существования находился вне зоны застройки столицы. Сейчас – небольшой публичный парк под названием «Спринг-Гарденз.»
17
Квакеры отказывались произносить слова клятвы в судах, поскольку вос при нимали библейские заповеди буквально и считали, что все произносимое должно быть правдиво.