Страница 14 из 18
Любители церковных служб были покорены. «Вот это да!» – восхищенно произнес один из певчих, выражая этой короткой фразой чувство слушателей. Это было признание.
Когда о. Сергий еще только начал вставать на клирос, там к нему отнеслись со сдержанным недоверием: деревенский, что он понимает! Да он и не старался лезть вперед; он стоял, пел и прислушивался. И скоро убедился, что на клиросе достаточно неплохих голосов, есть и хорошие, но нет руководителя, и потому нет хора. Начинать пение не умеют. Еще Михаил Васильевич в свою неделю может, как регент, задать правильный тон, и, оказывается, он неплохо знает гласовые напевы, а без него – некому. Каждый запевает самостоятельно, и если выйдет дружно, так выйдет, а не выйдет – победит тот, у кого сильнее легкие.
Руководитель должен учитывать возможности каждого певца, – говорил о. Сергий дома семейным или новым знакомым, чаще всего тому же Михаилу Васильевичу – Сам он должен вести мелодию, т. е. теноровую или дискантовую партию. Если запевает бас или альт, другим очень трудно попасть в тон, да иногда, как запевают здесь, и не по силам: слишком высоко или слишком низко. Вот у Димитрия Васильевича вырабатывается прекрасный голос, но петь он не умеет, он не поет, а подпевает (об этом, конечно, при посторонних не говорилось). А ведь у него альтище… запоет, унесется под небеса, а остальные справляйся, кто как может.
Выждав момент, о. Сергий запевал сам. Сначала никто, кроме разве Михаила Васильевича, не заметил его вмешательства. Чувствовалось только, что на этот раз всем легко петь и хорошо получилось. Потом обратили внимание: деревенский-то, оказывается, кое-что понимает! Наконец, однажды Михаил Васильевич тихонько назвал «Херувимскую», которую собирался запеть, а о. Сергий так же тихо предложил: «А что, если спеть простую?»
Михаил Васильевич смущенно кашлянул, видно не был уверен в себе, и ответил: «Может быть, вы запоете?»
«Простая» Херувимская понравилась и вошла в употребление.
Позже, когда в город уже вернулся епископ Павел, он однажды должен был служить в какой-то небольшой праздник среди недели. Многие певчие работали и не могли прийти. Тогда представители церковного совета явились к епископу и к о. Сергию с просьбой: пусть о. Сергий не служит, а поет на правом клиросе басовую партию. При небольшом хоре он и это мог. «Я ведь партитурой пою», – шутил он по этому поводу.
Признание признанием, а борьба по разным поводам продолжалась: не такие люди стояли на левом клиросе, чтобы беспрекословно подчиняться кому бы то ни было. Правда, борьба эта, что ни дальше, становилась менее напряженной.
Великий пост. По городу разносится медленный, печальный звон. В церкви – такие же печальные и торжественные, пробуждающие душу покаянные напевы. Еще не забытая прекрасная старинная манера делает то, что все голоса, не только певчих, но и священника, и дьякона, звучат как-то своеобразно, необычно музыкально, мягко, задушевно. Кажется, если бы человек много лет провел в темнице, так много, что потерял счет не только дням, но и временам года; если бы такой человек неожиданно, всего на несколько секунд попал в церковь, он и тогда, услышав переливы одного слова «а-аминь» или первые нотки «Херувимской», понял бы: сейчас Великий пост.
Продолжительные чтения тоже как-то по-особенному трогают сердце. Даже знакомые слова звучат совсем no-иному а незнакомые иногда являются целым откровением. Конечно, если их хорошо можно разобрать. А если не разбираешь, сразу становится заметно, что читают очень долго, что в соборе страшный холод и мучительно мерзнут ноги. Хорошо еще, если немного людей и ноги можно укутать несколькими стегаными половичками, которые приносят и оставляют по углам заботливые старушки. А если этого нельзя, люди нетерпеливо топчутся и… уходят в Старый собор. Значит, вдвойне нужно отчетливое чтение, оно согревает не только душу, но и тело. А как его добиться?
На масленицу служил Моченев, первая неделя должна быть о. Сергия, но о. Александр объяснил ему, что принято первую и Страстную неделю служить настоятелю. Значит, о. Сергию придется отслужить подряд две недели – вторую и третью. Опять, как на Рождество и другие большие праздники, о. Сергий столкнулся еще с одним неудобством положения второго священника: он лишен возможности сам совершать службу в наиболее дорогие ему торжественные дни. Положим, Великий канон они читают по очереди, но это еще не все. Считается, что настоящая, полная служба должна быть только на первой неделе, а дальше можно дать себе поблажку. Особенно чтецы, которым тяжело достается Великим постом, норовят, где только удастся, сократить. Нельзя совсем выбросить кафизму, так прочитать вместо нее один псалом покороче, а то и всего несколько стихов. Да и петь, если возможно, поменьше.
Сначала о. Сергию неудобно было настаивать, но скоро он возмутился и заявил, что если они – второй штат, это не значит, что служение их должно быть второго сорта. Да и люди, которые не смогли поговеть на первой неделе, имеют такое же право и так же хотят помолиться на любой другой. Постепенно, конечно не в первый год, он добился, что на клиросе привыкли: нет второстепенных недель, служба всегда должна идти одинаково. Впрочем, уступки пришлось делать с обеих сторон. Скрепя сердце согласились, что на второй неделе, как и на первой, кафизмы будут вычитываться полностью, а на остальных – по псалму на «Славу». «Все равно ведь никто ничего не разбирает», – защищались чтецы.
Что «никто» и «ничего» – это неправда. А что мало, к сожалению, правда. Так нужно добиться, чтобы разбирали. И о. Сергий сам брался читать, брал то один, то другой темп, выходил то на середину, то поближе к клиросу, то дальше. Своих близких он просил тоже вставать то на одно, то на другое место, спрашивал, как слышно. Выяснилось, что нужно читать не на распев, а старательно отделяя каждое слово – так слышимость лучше. Но этого мало. Требовалось что-то еще.
Глава 10
Еще углы
Исповедь нравственно самая тяжелая из обязанностей священника, и в то же время дает самое глубокое внутреннее удовлетворение. Так не раз говорил о. Сергий, так переживал он дни Великого поста. Опять и здесь разница с прежним была громадна. В Острой Луке он изучил души своих прихожан, знал каждое изменение этих душ в течение двадцати лет, все колебания и падения, трепетную надежду возрождения и тяжелые срывы. Знал и тихий мир тех, кто не устает следить за своей внутренней жизнью и приходит на исповедь, внимательно рассмотрев каждый уголок души. К этому о. Сергий особенно заботливо приучал своих духовных детей, приучал с их первого появления у аналоя, когда внимание малыша разделяется между страшными грехами ребяческих ссор и непослушания и зажатой в кулаке копейкой, которую нужно не забыть положить на столик. Зато и сам батюшка подмечал даже те перемены, которые были еще не ясны самому исповедующемуся; не забывал спросить и о том, о чем начинали говорить по селу и в чем самим кающимся так трудно признаться. И лекарство он предлагал каждому свое, считаясь со скрытыми опасностями и дремлющими духовными силами, присущими именно этому человеку. Такое знакомство с прошлым каждого он считал необходимым и даже порекомендовал тем, кто кается у нового духовника, рассказывать все грехи, начиная с первой исповеди. Не потому, что они требовали вторичного прощения, а чтобы этот духовник знал, с кем имеет дело, как врач, расспрашивающий обо всех болезнях, которыми когда-то страдал его пациент.
В Пугачеве все исповедники были незнакомы о. Сергию, со всеми приходилось разговаривать дольше обычного. Таким образом, стоящая около левого клироса, где он исповедовал, группа людей убывала очень медленно. Отец Александр исповедовал на правом клиросе, там подвигались гораздо быстрее.
Никто не мог бы обвинить о. Александра в том, что он небрежничал или торопился. Нет, он напоминал обо всех часто встречающихся грехах, спрашивал, не знает ли человек за собой еще чего-то, в нужных случаях давал советы. Но он говорил сам, быстро, привычно перечисляя грехи, а о. Сергий стоял и ждал, пока подошедшая к нему медленно и с сокрушением повторяет: «Сердилась… завидовала… на базаре, когда молока мало было, лишнюю цену брала…»