Нонкина любовь

Нонка взяла своего племянника, подняла над головой и стала подбрасывать. Коленце радостно взвизгнул, опять все засмеялись, и комната снова наполнилась веселым шумом. Сели ужинать. Нонка наспех поела и убежала в другую комнату. Тетка Колювица тоже выскочила из-за стола, вошла к Нонке и, вытирая ладонью рот, опять ее побранила:

— Ах ты, непоседа! Ты что это сегодня сама не своя? А ну-ка, иди, поешь, а потом одевайся. Вечеринка не убежит!

— Ух, ма-а-ма! Я не голодная.

— Ведь врешь же!

— Я поела с дедом Ламби на ферме перед уходом.

Тетка Колювица добродушно погрозила ей и ушла.

Нонка вытащила из сундука ворох нарядов и положила на кровать. Надела темно-синюю плиссированную юбку, взяла зеленую блузку и приложила к груди. Посмотрелась в зеркало затуманенным взглядом, задумалась о чем-то и бросила блузку на кровать. Не понравилась ей и темно-красная. Одно плечо отвисало, да и цвет этот не шел к синей юбке. Наконец она примерила белую кофточку и решила, что эта будет самой подходящей. Опять стала перед зеркалом и так сама себе понравилась, что невольно показала язык смуглой девушке с длинными ресницами, смотревшей на нее из зеркала.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла Раче.

— Ну, красавица, до каких пор мне тебя ждать? — сказала она, подбоченившись и внимательно осмотрев Нонку с ног до головы. — Ого, матушки, как же ты расфуфырилась!

Но и сама она была разряжена не хуже Нонки. Надо лбом вились уже не модные влажные волны, а довольно большой рот с тонкими губами рдел от помады, как гвоздика, Видно было, что Раче немало повертелась перед зеркалом, но сознаться в этом не хотела. Была она высокой, сухощавой, стройной девушкой, и наряд ей очень шел.

— Ой, Нона, какая же ты красивая сегодня! — воскликнула она с искренним восхищением и всплеснула руками. — Как увидит тебя Петр Пинтезов, совсем голову потеряет, вот посмотришь!

Нонка покраснела и, чтобы скрыть смущение, обняла Раче. Нахохотавшись вдоволь, обе подруги выбежали во двор, взялись за руки и понеслись по улице. Тетка Колювица вышла за ними в сени, наказала беречься, не простуживаться и вернулась обратно.

Нонка уже много раз ходила на вечеринки, но никогда еще так не волновалась, как в этот вечер. Большие сугробы, позолоченные светом уличных фонарей; музыка, раздающаяся из громкоговорителей; легкий морозец, пощипывающий щеки; звезды на высоком небе, как вишневый цвет, — все казалось ей необыкновенно прекрасным, а сердце ее замирало от неясного, счастливого предчувствия. Она смеялась и разговаривала с Раче, но мысли ее были далеко. «Будет ли Петр на вечеринке? — спрашивала она себя, хотя отлично знала, что будет. — А что, если он подойдет и пригласит ее потанцевать? Что он за человек?» Когда он пошел в солдаты, она была еще девочкой и только слышала, что сын Пинтеза служил где-то на границе.

По окончании службы его сразу назначили бригадиром. Работал он хорошо, даже в газетах однажды написали о его бригаде. Ничего другого не знала Нонка об этом человеке и, может быть, никогда бы и не подумала о нем, если бы Раче как-то ей не сказала:

— Нона, уж больно ты приглянулась Петру Пинтезову. Как встретит меня, так о тебе спрашивает и приветы передает.

И с тех пор стоило девушкам встретиться, Раче все заводила разговор о нем.

— Опять тебе привет.

— От кого? — спрашивала Нонка, и ее лицо покрывалось румянцем.

— От Петра, а то от кого же. Ах, Нона, позавчера он продержал меня целых полчаса на улице. Вертел, крутил и, наконец, опять: «Кланяйся подруге. Почему, говорит, она не приходит на село почаще?» — «Э, говорю ему, девушка занята». — «А что, спрашивает, не придет ли она на вечеринку?» — «Да, может, и придет, говорю». — «Пускай непременно приходит». — «Посмотрим, говорю». Ну, а тебе, Нона, нравится он? Красивее парня нет на селе. Только вот уж больно он серьезный какой-то… И, сказать тебе по правде, я как будто даже побаиваюсь его немного. Видела я его раз злым — распекал кого-то из бригады. Ой, матушки, как ощетинился, желваки как заиграли, глаза прищурил и так и ест ими, так и ест. Ты, Нона, с ним поосторожнее, он человек опасный, по-моему!

— Да мне он совсем и не нравится! — заявила Нона. — Я с ним двух слов не сказала, видела его только издали. Говорят, он очень задается.

Так говорила Нонка, но когда Раче не передавала ей поклонов от Петра, она целый день бывала невеселой, а по вечерам допоздна думала о нем. Представляла его себе таким, каким видела издали — тонким, стройным, с кудрявыми светло-каштановыми волосами. Ей казалось, что она слышит его голос, которого никогда хорошенько не слышала, ощущала ласку его глаз, а в снах своих, робкая и взволнованная, ждала его на тайные свидания…

Литературно-музыкальная часть уже началась. Нонка и Раче на цыпочках пробрались в глубь зала и сели в самом заднем ряду. Когда кончился последний номер и занавес опустился, к ним подошел Яцо. Это был плотный, почти полный парень, с крупным, щекастым лицом, с огромными ручищами, очень добрый, веселый, простодушный и необыкновенно работящий. Он всегда играл в пьесах комические роли, хорошо пел и был душою всех молодежных вечеринок. Как только заиграли первый вальс, он схватил Раче за руку и потащил на середину зала. Сжав девушку в своих крепких объятиях, он понес ее, как перышко, и закричал:

— Доро-о-гу! Ноги оттопчу, берегись!

Пошли танцевать и другие пары, и вечеринка началась.

Нонка сидела одна в глубине зала, смотрела на танцующих и все еще не могла отделаться от того неясного предчувствия, которое держало ее в напряжении целый день. Чтобы рассеяться, она решила подойти к сцене, где собралась вся молодежь, но в это время увидела, что к ней пробирается Калинко. Он шел вдоль стены, опустив голову, медленно и осторожно, как будто приближался к запретному месту. Может быть, потому, что память ее была очень обострена и напряжена в этот вечер, Нонка в один лишь миг припомнила, как она познакомилась с Калинко, свиноводом из соседнего села Житницы. В прошлом году, летом, он пришел как-то раз под вечер на ферму, снял кепку и, комкая ее в руках, застенчиво улыбнулся:

— Я слышал, что ваша ферма лучшая в околии и пришел поучиться кое-чему.

Дед Ламби сразу полюбил парня. Как всякий охотник поболтать, он искал себе слушателей, а лучшего, чем Калинко, трудно было найти. Старик важно водил его по ферме и с чувством превосходства знакомил с мельчайшими подробностями выращивания свиней; потом он заводил свои бесконечные забавные рассказы, которые Калинко терпеливо и с большим почтением выслушивал до самого конца. Но больше всего пленил он деда Ламби своей музыкой. Калинко пел и играл на аккордеоне с тем чудесным проникновением таланта-самородка, которое называется божьим даром. Сколько раз проливал слезы дед Ламби над его грустными, подкупающими песнями, сколько раз по вечерам Нонка засыпала под волшебные звуки его аккордеона. А какой красивый этот Калинко! Волосы черные, как воронье крыло, голубые, чистые и глубокие глаза, детская, невинная улыбка, тихий, бархатный голос и женственно-мягкая, артистическая душа. Он стал очень часто приходить на ферму, проводил здесь целые часы и иногда засиживался до полуночи. Скоро Нонка догадалась, что не интерес к работе, не приятные разговоры деда Ламби привлекают Калинко, а она сама. В каждой его песне, в каждом взгляде угадывала девушка невысказанную любовь, а бывали минуты, когда казалось, что он готов был ей открыться. Нонка не знала как держать себя с ним. «Почему я не могу полюбить его? — спрашивала она иногда сама себя. — И красивый, и добрый, и милый, а сердце мое закрыто для него». Много вечеров его песни волновали ее и будили в душе сладкие мечты, но стоило только сомкнуть глаза, как перед ней вставал образ другого мужчины, сильного, беспокойного и властного. Молчаливое ухаживание Калинко мучило ее и, разговаривая с этим тихим и красивым парнем, она всегда испытывала странное чувство неловкости и вины перед ним. И теперь, видя, как нерешительно он идет, Нонка сразу угадала женским чутьем, что в этот вечер Калинко объяснится ей в любви. Она прервала нить своих размышлений и обернулась, чтобы посмотреть, кто сел на стул слева от нее. Это был Петр. Нонка успела заметить только белый воротник его рубахи и ярко-красный галстук и, быстро отвернувшись, стала смотреть прямо перед собой. Она много раз переживала в воображении эту встречу, но не ожидала, что почувствует такую слабость, от которой закружится голова, захватит дыхание, потемнеет в глазах. Танцующие пары, разноцветные бумажные гирлянды, украшающие зал, большие плакаты по стенам, написанные крупными, яркими буквами — все слилось в пестрое пятно, и она уже ничего не видела перед собой. «Какая я жалкая, почему я трепещу, как лист, перед этим человеком!» — говорила она себе с укором и в то же время чувствовала, как кончики ее пальцев горят и дрожат.