Крушение надежд

— Ой-ой-ой, как пахнет! Это даже не то слово, извиняюсь за выражение, — воняет.

Человек обстоятельный, он стал объяснять:

— В 1952 году, как раз посередине нашей учебы, видных профессоров-евреев обвинили в заговоре: они, дескать, готовятся убить членов правительства неправильным лечением; и, как известно, назвали эту историю делом «врачей-отравителей»[28]. Многих евреев уволили и на их места посадили молодых карьеристов, обязательно русских и обязательно членов партии. Арестованных освободили только после смерти Сталина. Но уволенных не вернули. И теперь у новых набранных русских имеется монополия определять, кто станет успешным в научной карьере. Не в науке, а именно в карьере. Они набирают себе подобных. Я называю это «разбавлением мозгов»: поставят малограмотного заведующего кафедрой, он наберет еще менее грамотных доцентов и ассистентов. Ну, и дальше то же самое. Настоящей медицинской интеллигенции становиться все меньше, вырастает стена дискриминации против евреев-ученых.

Рассказывая, Руперт возбудился, покраснел. Лиля примирительно сказала ему:

— Но ты самый способный и настойчивый, ты своего добьешься.

— Ой-ой, — вставил он по привычке, — надеюсь добиться. Вот отработаю три положенных года в Карелии и буду поступать в аспирантуру. Все равно пробью эту стену.

Павлу понравилась настойчивая целеустремленность Руперта:

— Я уверен, что вы добьетесь своего. Медицина всегда была традиционной еврейской специальностью, с древних времен евреи признавались лучшими врачами во всех странах, им доверяли лечение чуть ли не все властители. Желаю вам удачи. — И Павел повернулся к жене: — Машенька, нам пора в кино, опаздываем на сеанс.

Они ушли, а вся компания продолжала веселиться.

Девушки говорили:

— Ты, Лилька, счастливая, уезжаешь за границу, будешь жить у теплого Адриатического моря, увидишь другой мир. А нам прозябать в своих русских берлогах. Присылай нам красивые заграничные открытки.

Позднее пришел Сережа Гинзбург, свой музыкант-аккордеонист. Много лет он подрабатывал, играя в клубах с небольшим оркестром. Под аккомпанемент хором запели любимые студенческие песни. Сережа заиграл лезгинку, Тариэль приподнял в танце локти, встал на носки и, мелко перебирая ногами, подошел, приглашая Инну Гурьян. Она поплыла вокруг него, поводя руками, танцевали они самозабвенно.

Потом Сережа заиграл фламенко. Все закричали:

— Фернанда, Фернанда, испанскую!

Глаза Фернанды загорелись, она выгнулась, встала в гордую позу, вскинула руки, имитируя щелканье кастаньет, и исполнила весь танец, закончив его головокружительным вращением.

И тогда Сережа заиграл еврейскую хору, или «семь-сорок», как этот танец называли. Под зажигательный ритм ребята и девушки мгновенно образовали круг, сплели руки на плечах друг у друга и бурно и пошли по кругу, выбрасывая ноги вперед. Даже неловкие Рупик и Боря Ламперт пустились танцевать. Только китаец Ли не встал в круг: говорить по-русски он научился, марксизм-ленинизм выучил, а с «семь-сорок» так и не справился.

Павел и Мария вышли на улицу, но идти в кино им не хотелось, они уселись на скамейке в сквере у Патриарших прудов.

Мария задумчиво сказала:

— Что ждет их всех?

Павел был в приподнятом настроении:

— И я думаю о будущем Лилиных друзей. Этому поколению предстоит испытать и сделать очень многое.

— Почему ты так считаешь?

— Должно удаться. Наше поколение не смогло закончить того, что начало. Нам помешала наша отсталость в развитии, мы оказались не готовыми к переменам. А все эти ребята уже ушли намного вперед. Ведь какой интересный калейдоскоп повидал я сегодня — русские, грузин, евреи, испанка, китаец. А сколько интересных идей и разговоров — о карьере, о дружбе народов, об антисемитизме. Этот Руперт Лузаник очень целеустремленный, он видит свою цель ясно и обязательно станет ученым. Ну, подруга Лили, эта Римма, мне не очень понравилась, но она тоже видит свою цель ясно, будет менять мужей и жить все лучше.

— А что ты думаешь о грузине, о Тариэле?

— Он, может, хороший парень, но слишком наивно верит советским догмам о дружбе народов, в будущем его могут ожидать большие разочарования. А вот хорошенькой испанке Фернанде, конечно, суждено вернуться в Испанию. Но для этого нужна переделка мира, и это как раз то, что предстоит совершить им.

— Павлик, но когда? — Мария испытующе смотрела на него, будто ждала пророчества.

— Ох, Машенька, предсказать это трудно, но они это сделают, я уверен. Этому Борису Ламперту, американцу по рождению, вероятно, предстоит когда-нибудь вернуться в Америку, но не раньше, чем Фернанда сможет уехать в Испанию. А китаец Ли, такой способный и такой… верноподданный, непременно должен добиться хорошего положения в Китае. Но при их диктаторе это может продлиться очень недолго. В общем, я предвижу, что поколению этих людей предстоит жить в новом мире.

Мария усмехнулась:

— Дело в том, что ты всем предсказал будущее. А что будет с нашей Лилей?

— Ох, Машенька, вот этого-то я как раз и не могу предсказать.

20. Путешествие Лили и Влатко

На Киевском вокзале Лилю и Влатко провожали только родители. Мария просила Лилю не звать никого, последние минуты побыть с ней без посторонних. Они грустно стояли у вагона с медными буквами «Международный» и белой же эмалированной табличкой «Москва — Варна».

Мария старалась держаться, но от горя была очень слаба. Павел, склонившись, поддерживал ее под локоть, часто протягивал носовой платок — вытирать слезы. Мать смотрела Лиле в лицо и повторяла одно и то же:

— Ты пиши нам… пиши чаще… почаще пиши…

Лиля тоже плакала, и ее тоже поддерживал муж. Всхлипывая, она говорила:

— Я буду писать каждый день… обязательно буду писать каждый день…

Вокруг них уезжающие и провожающие громко и весело разговаривали, смеялись и время от времени сочувственно оглядывались на группу из четырех опечаленных людей.

Пока женщины разговаривали о своем, Павел успел спросить Влатко:

— Это правда, что министр Шепилов говорил о помощи Албании?

— Да, это очень хорошая новость. Мы ведь окружены капиталистическими странами и очень нуждаемся в помощи и поддержке.

Павел сказал задумчиво:

— Все зависит от того, какая будет помощь.

Когда поезд тронулся, Мария быстрыми шагами прошла несколько шагов рядом и все продолжала приговаривать:

— Пиши нам чаще…

И Лиля, стоя у открытой двери тамбура, махала рукой и плача повторяла:

— Я буду писать каждый день…

Когда они вошли в свое купе, грустная Лиля кинулась на шею Влатко, и пара слилась в долгом поцелуе. И как-то сами собой высохли слезы — нужно было начинать новую жизнь, собственную.

Лиля занялась осмотром купе: два дивана, крытые бархатом бордового цвета, элегантно оформленные зеркала в медных рамках, полки с медными карнизами, туалет за узкой дверью. Она весело повернулась к Влатко:

— Знаешь, я ведь до сих пор ездила только в обычных плацкартных вагонах с деревянными полками. Здесь мне все внове.

Лиля двигалась по узкому проходу между диванами, игриво задевала мужа боком и смеялась:

— Неужели это не сон — мы начинаем нашу новую жизнь?

Каждый раз, когда она касалась Влатко, он старался поймать и задержать ее для поцелуя. Что делают молодожены в медовый месяц? Они так устали ждать, когда смогут свободно заниматься любовью. От счастья, что наконец остались вдвоем, обоим остро захотелось близости. Лиля игриво улыбнулась:

— Влатко, а помнишь, как мы плыли два дня в каюте? Там я впервые была твоей… А теперь мы в купе…

Им показалось интересным и необычным заниматься любовью в купе поезда. Она потянула Влатко на себя и упала на узкий диван. Влатко раздевал ее, она тяжело дышала, поворачивалась, чтобы ему было удобней, приподнималась, когда он нетерпеливо снимал с нее трусы. И потом, лежа под Влатко, обхватив его ногами и руками, она льнула к нему всем телом и двигалась в такт его движениям под ритмическое покачивание вагона. Стараясь вжать его в себя как можно глубже, Лиля шептала:

28

Дело «врачей-отравителей» описано во второй книге «Саги» («Чаша страдания»).