С двух берегов

Люба снова ухватилась за мою шею и разрыдалась еще громче.

— Хватит реветь! — сердито приказал я. — Слышишь? Успокойся. Останешься пока у меня, в комендатуре. Согласна?

— Согласна, — всхлипывая, повторила Люба.

— Вытри нос, познакомься с домом, найди кухню, сейчас будем тушенку разогревать.

Но искать кухню не потребовалось. Раздался робкий стук в дверь, и на пороге появилась дородная женщина в белом переднике, кружевном чепчике на голове и с добрейшей улыбкой на лице. Она что-то сказала, как пропела, и Люба перевела: «Кушать приглашают».

— Видишь, как здорово! Ты заодно и переводчицей будешь. Иди, я сполоснусь и тоже приду.

В столовой, рассчитанной человек на шестьдесят, все было из черного дерева, даже потолок. На больших картинах в золоченых рамах аппетитными красками была разрисована всякая снедь: овощи, фрукты, битая птица. Поглядел я на посуду, которой заставили край стола, вспомнил бухарестский ресторан и решил, что здесь побогаче.

Люба успела помыться, прибрала волосы и глядела на все с тревожной радостью, словно не веря своему счастью. Она бегом притащила из кухни горячий судочек под крышкой, всякую закуску, да еще водрузила хрустальный графин с вином. Но сама не села, стала в сторонке.

— Это ты, — спрашиваю, — привыкла с утра вино лакать?

— Что вы, Сергей Иваныч! — испугалась она. — Мне что дали, то принесла.

— А чего ты не садишься?

— Кушайте, я потом.

— Садись, приказываю.

Она послушно села, и видно было, как проглотила комок слез, всегда бывших у нее наготове. Есть стала степенно, отламывала хлеб маленькими кусочками, делая вид, что не очень голодна. А по бескровным губам и прозрачной шее нетрудно было догадаться, что досыта есть ей давно не приходилось. Руки ее с побитыми ногтями были красные, в трещинах, припухшие от тяжелой работы.

— А эта женщина откуда? Не узнавала?

— Как же не узнала? Все выспросила. Их там еще трое, — вызвались вас кормить.

— Ну вот что. Скажешь там, что для меня эта столовка не по росту — великовата. Здесь мы питательный пункт организуем для наших, кто проездом или раненый придет. А для нас с тобой найдем закуток попроще. И никаких хрусталей. Ты, может, к ним привыкла, а мне одно беспокойство — боюсь, разобью.

Люба слушала меня, от большой серьезности приоткрыв рот, как будто в каждом моем слове была труднопостижимая мудрость. Даже догадываясь, где у меня шутка, улыбалась неуверенно.

7

— Товарищ майор! Докладывает комендант города Содлак, капитан Таранов.

После того как я по бумажке прочитал телефонистке заковыристое название другого города и добавил слово «комендант», прошло не так много времени, но я успел малость понервничать. Своего прямого начальства, «окружного» коменданта Шамова, я ни разу не видел, ничего, кроме имени, отчества и звания, о нем не знал, и каков будет наш первый разговор, можно было только гадать.

Теплилась еще у меня надежда, что он сразу поймет мою непригодность к занимаемой должности и пришлет взамен кого-нибудь другого. Я все еще был уверен, что комендантов где-то специально готовят и обучают разным премудростям, а меня прислали по явному недоразумению.

— Содлак? — недоуменно повторил молодой, с заметной хрипотцой голос. — Погоди, сейчас с картой сверюсь… Ага! Точно! Поздравляю, капитан Таранов! С прибытием! Принял хозяйство?

— Принимать-то не у кого, товарищ майор. Приехал я…

— Помещение отвели? — прервал он меня. — Им команду дали.

— Помещения хватает, могу армейский КП развернуть.

— Чего ж тебе еще? Осваивайся, живи.

— Так у меня же никого нет, ни комендантского взвода, ни переводчика.

— Неужели нет? — с искренним удивлением подхватил Шамов.

— Никого, — подтвердил я, — один как перст.

— Эх, как обидели тебя, капитан Таранов, — сокрушенно поддержал Шамов. — И заместителя по иностранным делам нет? И духового оркестра нема?

Я молчал.

— Слушай, друг сердечный. Вот передо мной шпаргалка лежит. В ней и о твоем городе… Во всех отношениях благополучное место. На курорт тебя послали. Крупной промышленности нет… Население смешанное, процентов на восемьдесят славянское… Нацисты сбежали… Тебя там как отца родного оберегать будут, и ничего тебе не грозит.

— Да не угроз я боюсь, а дела, которого не знаю. И прошу только то, что положено.

— А у тебя, когда ты воевал, всегда было все, что положено?

Я опять замешкался с ответом, и он, видимо, решил, что загнал меня в угол.

— Молчишь? Если бы перед каждым боем дожидались всего, что положено, где бы мы с тобой сейчас куковали?

В его словах, кроме правды, мне послышалось еще явное желание свести серьезный разговор на шуточный лад, и я решил не поддаваться.

— Я, когда воевал, знал что к чему. А комендантскому делу меня никто не обучал, и без помощников мне не обойтись, товарищ майор.

— Опирайся на массы. Слышал такой лозунг?

— Без переводчика и на массы не обопрешься.

— А ты разве языков не знаешь? — опять так искренне удивился Шамов, что я стал горячо доказывать:

— В том-то и беда! Я же кадровикам говорил. И в личном деле у меня записано. — Я цеплялся за последнюю возможность доказать свое несоответствие.

— Плохо. Очень плохо, капитан Таранов, — сочувственно сказал Шамов. — Языки знать нужно. Как же так, комендант, а языков не знает. Должно быть, гувернантка у тебя никудышная была. Наверно, та же самая, что и у меня. Ничему, кроме «хенде хох», не обучила. — И довольный, что я снова попался на удочку, рассмеялся. — Неужели во всем твоем, как его… Содлаке не найдешь человека, который по-русски кумекает? Не верю. Это у тебя в первый день, да еще с утра, в глазах рябит. Действуй по инструкции, приказ выпусти…

— Получается, что мне в штабе фронта очки втерли, когда команду обещали, — подытожил я.

— Тут уж моя вина, — признался Шамов. — Твоих солдат я у себя задержал. Временно. Для неотложного дела понадобились… А пока взамен двух орлов послал — не нарадуешься.

— Каких орлов?

— Увидишь. Сегодня прибудут. В случае чего, я на помощь тебе все силы брошу, можешь не сомневаться. А сейчас прямой нужды не вижу. Ты ведь больше из перестраховки людей просишь. Верно?

Я вынужден был согласиться, что в немедленной помощи не нуждаюсь, и Шамов опять рассмеялся.

— Не зря мне тебя нахваливали, — врать не умеешь. Справишься. Звони чаще.

Я вспомнил о Любе.

— Здесь одна девушка объявилась, из наших, угнанных, у кулака работала.

— Ну?

— Нельзя ее временно у себя оставить? Она пока и за переводчицу…

— Ох и хитер! Только что говорил — «никого нет». А девка хороша? В смысле физкультподготовки?

В тоне Шамова появилась игривость, которая мне не понравилась.

— Ей еще девятнадцати нет, товарищ майор. Натерпелась она немало…

— Строгий ты мужик, Таранов. Можешь зачислить в штат. Возьми у нее данные, потом оформим. Все?

— Так точно!

— Хоть не вижу тебя, но представляю — хорошего коменданта в Содлак послали.

— Спасибо за аванс, не знаю, отработаю ли. Можно быть свободным?

— Погоди, пожми прежде трубку.

— Зачем?

— Вместо руки. И я пожал. Вот и поздоровкались. Теперь приступай к делам.

После этого разговора ясней не стало, как приступить и к какому делу, но зато пора надежд и сомнений для меня кончилась. Шамов прав: есть приказ, и мое дело выполнять. Знать бы только, с чего начинают коменданты свою деятельность? Само собой напрашивалось — прогуляться по городу, познакомиться с «хозяйством», но и это пришлось отложить.

Высоченная, обитая тисненой кожей дверь моего кабинета, напоминавшая поставленный на попа диван, открылась, и я увидел вчерашнего знакомца Петра Гловашку. За ним теснилось еще несколько человек. Я обрадовался. Ведь это и были те массы, опираться на которые советовал Шамов.

Кроме тех, кого я видел ночью, пришли и новые. Они подходили, называли свои имена, которые я старался запомнить, и чинно усаживались в глубокие кресла. Кабинет был просторным, как все в этом доме, и рассчитанным не столько для работы, сколько для сборищ. Кроме моего тяжелого стола на резных тумбах, в углах и у огромного камина размещались столики пониже, со своими лампами, пепельницами. Украшали еще кабинет разные фигурки из мрамора и бронзы.