Страница 61 из 78
Савельев продолжал методично уточнять детали, переспрашивал, записывал, снова переспрашивал. Шамову скоро это надоело, и он спросил напрямик:
— А задушил ты ее до тряпки или после?
Я еще не видел, чтобы человек мог так краснеть, как краснел Буланов, — казалось, вот-вот брызнет кровь из всех пор.
— Кого задушил? — спросил он севшим голосом.
— Кого, кого. Ту самую, беленькую. Зачем ты, туды твою растуды, жизни ее лишил?
Только теперь кровь у Буланова ушла куда-то вглубь, и стал он серым.
— Да вы что, товарищ майор?!.
— Нет тебе в армии товарищей! — закричал Шамов. — И не смей никого товарищем называть. Хватит врать! Признавайся, что она сопротивлялась, гнала тебя, а ты, пьяная шкура, придушил ее. Вот так будет точно. А то наплел: тряпка, харя… Будешь признаваться?
Буланов обреченно обвел нас глазами и глухо, но твердо сказал:
— Пальцем я ее не тронул.
Шамов открыл дверь в приемную, вызвал автоматчиков, приказал увести арестованного. Когда мы остались одни, долго никто не решался заговорить первым.
— Что будем делать дальше? — спросил наконец Шамов у Савельева. — По-моему, все ясно.
— Как вам сказать, — уклончиво ответил Савельев. — Следствие только началось. Прямых улик пока нет.
— А погона вам мало?
— Мало…
— А как ты думаешь? — спросил Шамов у меня.
— Не знаю, — признался я. — Возможно, что придумал… А вдруг правду говорит?
— Разрешите, товарищ майор, сказать свое мнение, — шагнул вперед все время молчавший Стефан.
Шамов иронически оглядел его, как будто только сейчас заметил его присутствие, и милостиво разрешил:
— Говори, полиция, говори. С тебя, кстати, больше, чем с кого другого, спросить нужно.
— Я так полагаю, — твердо сказал Стефан. — Сержант не убивал. Не мог такой человек убить.
— А кто убил? Дух святой?
— Не святой, а фашистский. Сержант не врет. Это провокация.
Шамов слушал Стефана с интересом, а последним словам даже как будто обрадовался. Он подошел к окну и стал думать вслух:
— Провокация… Сам же признался, что бабник… А к тому же еще и напился до помрачения…
— Напился он накануне, — напомнил я. — Возможно, что утром добавил. Но чтобы задушить…
— Давайте шевелить извилинами, — почему-то вдруг повеселел Шамов. — Предположим, не врет. Подослали гитлеровские агенты к нему бабу, поймали на крючок, одурманили. Сняли гимнастерку. Терезу эту в котором часу убили?
— Нашли ее в двенадцатом. Врач, который вскрыл, говорит, что умерла она часа за три до этого. Выходит, в девятом. И вышла она из дома в это же время.
— А если верить этому парню, — заключил Шамов, — все произошло в восьмом. Значит, тот, кто снял гимнастерку, побежал встречать эту Терезу, задушил ее, сунул ей в руку погон и сбежал. Так?
— Возможно, и так.
— Но Терезу-то встречал ее муж. Которого она из клиники, а фактически из плена вызволила, от которого у нее двое детей. Что же он, ради провокации будет родную жену убивать? В такую глупость и куры не поверят.
Мы опять задумались.
— А зачем Буланову нужно было с себя гимнастерку снимать? — спросил Стефан. — Сорванный погон он легко мог другим заменить. А без гимнастерки идти — сразу себя с головой выдать.
— А им она для какой нужды? — подбросил вопрос и я.
— Ну, им пригодиться может, — сказал Шамов. — Гимнастерка с медалями, документами — это вещь, на дороге не валяется… Я так думаю: Буланов, когда опомнился или когда его спугнул кто, побежал, потом увидел, что один погон у убитой остался, сразу понял, что это улика страшная. А если всю гимнастерку потерять по пьяной лавочке — простое чепе, можно отвертеться. Хитрый, бродяга.
— Куда он ее мог деть? — спросил Савельев.
— Закопал. А медали и документы припрятал. Нужно бы его вещички перетряхнуть.
— Убить мог и не муж, — заметил я, думая о другом.
— А он куда девался? — задал Шамов вопрос, который досаждал нам с первой минуты. — Он-то и должен был первый на ее труп наткнуться. Навстречу ведь шел. Он бы и тревогу поднял. Чего ему было бежать, если с твоего разрешения из клиники выписался?
На это никто ничего ответить не мог.
— Провокация, — словно сам с собой спорил Шамов. — Хорошо бы… А как докажешь? Никто из местного населения не поверит. Скажут, что своего злодея под защиту взяли. А мне нужно, чтобы они нам верили. Чтобы твердо знали: за каждое преступление против них мы караем без пощады. Понимаешь ты это, товарищ полиция? — повернулся он к Стефану.
— Так точно, товарищ майор. Виноват, что сразу по этому следу не пошел и много времени потерял, сам поверил, что какой-то сержант виноват. Разрешите мне идти, я весь Содлак переверну, а провокаторов найду.
— Не беги поперед батьки. — Шамов уже разговаривал с ним, как со своим. — Пока у нас реальная синица, а провокация — это еще журавль в небе.
— Во всяком случае, от этой версии отказываться нельзя, — сказал Савельев.
— Была бы провокация, они бы ее задолго готовили. А откуда они могли знать, что этот дурак окажется на шоссейке как раз в тот день и час, когда Тереза пойдет в клинику? А подошла бы пораньше попутная машина, и вся провокация накрылась бы. Отпадает!
— Но вы сами посудите, — отстаивал свою позицию Стефан, — кому от этого выгода, что убили немку? Зачем ее было убивать Буланову, когда кругом полно женщин, которым только мигни? А для провокации ничего лучшего не придумаешь.
— Товарищ майор, — сказал Савельев, уже собравший свои бумаги, — пока мы можем только гадать. Я предложил бы поехать на место, где Буланов, по его словам, встретился с немкой, и осмотреть. Пусть покажет бугор, кусты — станет виднее.
Шамов сразу же согласился. На двух машинах мы спустились к тому повороту на шоссе, который указал Буланов. Вылезли. Бугорок нашелся. Пошли к кустам. Впереди Буланов, резко изменившийся за этот час — появилась в его движениях неуверенность, в глазах плескался страх.
— Вот здесь, — сказал он, показывая на зеленый пятачок, со всех сторон окаймленный кустами.
Савельев дотошно осмотрел примятую траву, обошел кусты. Заставил Буланова лечь так же, как он лежал вчера утром. Видно было, что сержанту очень стыдно проделывать эту процедуру, и не столько перед нами, сколько перед автоматчиками. Побагровев, он опустился на траву, приладился и лег на бок, даже на локоть оперся, в точности восстанавливая положение.
— Вот так и лежал, — сказал он. — А здесь, — он положил руку рядом, — она.
Савельев зашел за кусты, чтобы оказаться позади Буланова, и показал нам несколько веток со свежими надломами. Очень было похоже, что здесь прятался человек. Шамов тоже посмотрел, но зашагал к другим кустам и пригласил нас убедиться, что ветки поломаны всюду. Ясно было, что на этом месте пристраивалась не одна парочка.
Савельев что-то записывал, даже зарисовывал, но мнения своего не высказывал.
— Встаньте, — сказал он Буланову. — Пройдите, как шли к шоссе, и покажите, где вас увидел заправщик.
Буланов послушно зашагал и остановился у белого дорожного столбика.
— Нужно попытаться найти эту машину и допросить шофера, — сказал Савельев, когда мы отошли в сторону. — Заправщиков БАО не так много… И еще — съездить в этот населенный пункт, где он отстал, проверить, много ли выпил, когда ушел…
— Это мы сделаем, — пообещал за меня Стефан. — Но главное…
— Занимайся чем хочешь, — не дослушав, рассердился Шамов. — Главное, найти убийцу!
Уже покидая комендатуру, Шамов остановился в дверях и громко, как будто отдавал распоряжение, которое чуть было не забыл, сказал:
— Да! Аппарат своей комендатуры ты все-таки почисть… Гони к чертям этого старого белогвардейца. Воздух чище будет.
Это было одно из тех распоряжений, которые отдаются для очистки совести. Не мог он уехать, не приняв никаких мер. Хотя эта мера никакого отношения к расследованию убийства не имела, но все же выглядела как своевременное вмешательство начальства в неразумную деятельность подчиненного.