С двух берегов

Томашек не помнит, сколько времени рука сына лежала на шее отца. Когда Хубе решил, что дело сделано, он отшвырнул сына в сторону. Захлебнувшийся старик упал на пол. Он был мертв. Вот тогда его сын схватил огромный половник и бросился на Хубе. Адъютант убил его выстрелом в живот. Обоих поволокли к рву, где тогда сжигали трупы.

А вот как допрашивали Томашека по этому эпизоду. Сначала уже знакомые тебе вопросы о том, когда, какого числа, в каком часу это происходило. Затем — на каком расстоянии стоял свидетель? Убежден ли он, что молодой адъютант и господин Хубе одно и то же лицо?

Томашек за это время оправился от голода и болезней, стал более походить на нормального человека, чем тогда, когда ты с ним познакомился, но ужас, в свое время пронизавший все клетки его мозга, живет в нем до сих пор. Он долго отказывался ехать в ФРГ, пока его не убедили, что Гитлера и гитлеровцев здесь давно нет и бояться ему нечего. И вдруг он увидел рядом с собой не только страшного Хубе, развалившегося в кресле, но и людей в судейских нарядах, смотревших на него теми же гитлеровскими глазами.

А д в о к а т. На каком языке говорил адъютант с теми заключенными, о которых идет речь в обвинительном акте?

Т о м а ш е к. На немецком.

А д в о к а т. Как же вы понимали смысл их разговора, если и сейчас объясняетесь с судом с помощью переводчика? Может быть, вы тогда отлично знали немецкий язык, а за это время забыли?

Т о м а ш е к. Я знал много слов. И сейчас знаю много, но не все. Мне без переводчика нельзя.

А д в о к а т. Но тогда у вас переводчика не было. Значит, вы не могли понять каждое слово, которое произносил адъютант. Я правильно вас понимаю?

Т о м а ш е к. Каждое я не понимал, но…

А д в о к а т. Подождите. Господин председатель, прошу запомнить: свидетель признался в том, что не мог понять, о чем разговаривали адъютант и заключенные во время рассматриваемого инцидента. Свидетель! На каком же основании вы утверждаете, что адъютант приказывал одному заключенному топить другого?

Т о м а ш е к. Это можно было понять без слов. Он бил по лицу и показывал руками, как нужно делать.

А д в о к а т. Господин Хубе! Чем вызвал ваш гнев заключенный, работавший на кухне?

Х у б е. Я уличил его в попытке утаить часть продуктов, предназначенных для кормления заключенных, и возможно, что, не сдержавшись, я ударил его.

А д в о к а т. Благодарю вас, господин Хубе. Свидетель! Вам перевели ответ подсудимого? Теперь вы понимаете, как превратно истолковали разговор адъютанта с заключенными?

Т о м а ш е к. Он бил его, чтобы тот утопил отца. Продуктов еще в котле не было. Вода только начала нагреваться.

А д в о к а т. Это не имеет значения, какова была вода. Важно другое: вы ничего не поняли из того, что видели. Кто же, в конце концов, держал голову заключенного, посмевшего окунуть свое грязное лицо в воду, предназначенную для изготовления пищи?

Т о м а ш е к. Он держал, Хубе.

А д в о к а т. Я вас спрашиваю, чья рука была на шее заключенного, окунувшего свою голову в воду?

Т о м а ш е к. Рука была сына, но…

А д в о к а т. Достаточно! Рука сына! Вы подтверждаете, что этот озверевший заключенный своей рукой держал голову отца под водой, пока тот не захлебнулся.

Т о м а ш е к. Но его руку прижимал Хубе. Если бы не Хубе…

А д в о к а т. Как вы могли видеть, прижимал ли адъютант руку изверга или, наоборот, пытался оторвать ее от шеи отца? Господин Хубе! Разве вы не пытались спасти несчастного старика?

Х у б е. Конечно! Но этот преступник был в таком состоянии, как вы правильно выразились, озверения, что я ничего не мог с ним сделать. Поэтому он потом и бросился на меня.

А д в о к а т. Благодарю вас, господин Хубе. Картина ясна. После убийства отца заключенный пытался убить вас, и вы были вынуждены применить оружие.

Факт убийства молодого чеха на кухне был зафиксирован в одном из документов, найденных нами в архиве. Только поэтому Хубе не мог его отрицать. Адвокату пришлось найти версию, чудовищную по нелепости, но вполне устроившую судей.

Т о м а ш е к. Это неправда! Хубе утопил! Хубе убил! И вы! Вы вместе с ним. Вы такой же, как он! Фашист!

Томашек кричал во все горло. На его губах выступила пена. Он потрясал кулаками в бессильной ярости и кричал, кричал, пока председатель суда не приказал вывести его из зала.

Процесс продолжался восемь дней. Хотя многие пункты обвинения остались неопровергнутыми, Хубе оправдали «ввиду отсутствия у подсудимого субъективного сознания вины в момент совершения преступления». Приговор был встречен воплями энтузиазма. Дамы плакали от умиления и тянулись к Хубе, как к мученику, избежавшему тернового венца…

27

Шамов приехал с целой свитой. Привез с собой следователя и двух автоматчиков, которые сопровождали невысокого, плечистого парня в гимнастерке без погон и ремня. Арестованного отвели в одну из пустующих комнат для прислуги, автоматчикам наказали не спускать с него глаз, а Шамов со следователем прошли ко мне в кабинет, не дав дежурному доложить об их приезде.

Я с помощью Лютова разбирался в кляузном заявлении приехавшего издалека крестьянина. У него еще месяц назад, когда через эти места проходили наши войска, какой-то старшина уволок теленка. Чтобы успокоить хозяина, а заодно и свою совесть, он оставил расписку. Аккуратный крестьянин расписку сохранил и теперь требовал возмещения убытка.

Подпись под распиской была закорючена до полной неясности, но если бы мне и удалось прочесть фамилию, найти нахального старшину легче не стало бы. Я ломал голову над трудной задачей, когда вошел Шамов. Грозный, без улыбки, он пожал руку, представил следователя Савельева, с минуту послушал, что переводит Лютов, и сказал:

— Кончай прием, есть дела поважней. — Повернулся к потерпевшему и спросил: — Сколько стоит ваш теленок?

Лютов перевел вопрос и ответ. Шамов вынул из кармана несколько купюр и сказал:

— Пусть распишется на обороте, что получил сполна.

Немец расписался, сердечно поблагодарил и вышел. Лютов вопросительно посмотрел на меня.

— Вы тоже свободны, — сказал ему Шамов.

Когда Лютов вышел, Шамов кивнул в сторону закрывшейся двери:

— Это и есть твой переводчик?

— Лучшего нет.

— Хорошенький штат подобрал комендант Содлака, переводчик — и тот белогвардеец.

Он ходил по кабинету легким, молодцеватым шагом кадрового строевика и неодобрительно поглядывал на богатую обстановку моего кабинета, как будто я сам подбирал все эти ковры и гобелены. Он был зол, ему хотелось кого-нибудь обругать, наверно ждал от меня подходящей для этого реплики, но я молчал.

— Нашли мы убийцу, — сказал Шамов. — Сейчас допросим и передадим в трибунал. Приговор объявим народу. Погон у тебя?

Я достал из ящика сержантский погон и протянул Шамову.

— Положи на стол и прикрой газетой. Прикажи, пусть приведут. И начальника полиции зови.

Автоматчиков, которые привели арестованного, Шамов отпустил. Пришел Доманович, официально представился Шамову и скромно отошел в сторону.

Я с омерзением смотрел на круглое, небритое лицо сержанта, притворявшегося недоуменно-встревоженным, будто он даже не подозревает, почему его схватили и привезли сюда под надежной охраной. Короткие, выцветшие волосы на голове стояли щеткой, воротник грязной гимнастерки не сходился на здоровенной шее. Серые пронырливые глаза так и шныряли по сторонам.

— Приступайте, — сказал Шамов следователю.

Савельев уточнил все, что положено. Биография получалась благополучная. Из колхозников, комсомолец, воевал с осени сорок второго года. Трижды ранен. Дважды награжден медалями «За отвагу». Командир отделения автоматчиков. Отвечал он на вопросы громко, четко, не задумываясь. Я верил, что он не врет, и неприязнь к нему становилась все острей. Честно провоевать всю войну и вдруг обернуться преступником!

— Расскажите, Буланов, как вы очутились в Содлаке и как провели вчерашний день.