С двух берегов

Не пора ли еще кому очистить жизненное пространство? Оказалось, что таких много. Он был доволен результатами проверки, а начальство лагеря стояло с виноватыми лицами.

Заключенные из тотенкоманды оттащили лежавших. Мы сомкнули ряды. «Лечь!» Мы бросаемся плашмя на землю. «Встать!» Мы поднимаемся. Не все. «Лечь! Встать!»

Он двинулся к нам. Именно в эти минуты я запомнил его на всю жизнь. Он шел вдоль рядов, скользя взглядом по нашим фигурам. Время от времени он на мгновение останавливался, а шагавшие рядом с ним эсэсовцы выталкивали из шеренги человека и отводили в сторону. Иногда он задерживался на несколько мгновений, и тогда отводили группу.

Он приближался ко мне. Я старался не смотреть ему в лицо. Мне казалось, что, встретившись с ним глазами, я остановлю его внимание на то роковое мгновение. Я выпрямился и как мог выпятил грудь. Я хотел выглядеть молодцом, способным принести еще много пользы великой Германии. Мне еще рано умирать. Я хочу жить. Я еще молодой и сильный.

Шаг. Еще один… Остановка. Идет… Проходит мимо.

Мы расходимся по баракам. А сто двадцать отбракованных повели на территорию блока № 7. Их ждала смерть.

Несколько лет спустя, проходя денацификацию, он с гордостью утверждал, что не убил ни одного человека. Он был лишь инспектором ВФХА — главного административно-хозяйственного управления СС. Правда, старшим инспектором. Разумеется, в его обязанности входило посещение лагерей. Но он только выполнял свой долг. Он следил за порядком и соблюдением законов. Разве это преступление? Денацификаторы нашли, что инспектор не мог быть преступником. Его освободили и назначили пенсию — 1293 марки в месяц.

И вот он приближается к ленточке, увитой пармскими фиалками, разрезает ее поданными на подносе ножницами и первым входит в царство цветов. Он — почетный председатель Общества любителей цветоводства. Он — тонкий знаток и авторитетный ценитель. Еще бы! Агенты его фирмы покупают цветы в Голландии, Южной Америке, Италии. В его собственных оранжереях выращиваются редкостные тропические экземпляры.

Пригласил меня присутствовать на открытии выставки цветоводства Франц. Он хотел, чтобы я своими глазами увидел это зрелище: через восемнадцать лет после своих похорон Хубе стоит, окруженный благоуханием цветов и уважением сограждан.

Цветовод Хубе интересует меня не как заключенного № 68035, а как историка, потеснившего чувство слепой ненависти, чтобы дать место зрячей тревоге. Он любопытен во многих отношениях. На его примере видно, с каким запасом прочности создавалась система спасения будущих теоретиков и практиков неонацизма.

Еще задолго до 1945 года самые дальновидные из подручных Гитлера понимали, что катастрофа неизбежна. Они еще кликушествовали вместе с фюрером, еще расстреливали и вешали сомневающихся в победе, а сами готовились к переходу в подполье, создавали финансовую базу, примеряли маски, придумывали новые лозунги, искали новых покровителей.

Они даже перестарались. Они готовились к более длительным и трудным испытаниям. Знать бы им, что не пройдет и пяти лет после капитуляции, как нацисты начнут объединяться под разными вывесками, а эсэсовцы станут устраивать легальные сборища. Может быть, они и не затрудняли бы Герзига рискованным кладбищенским маскарадом.

Хубе всегда любил цветы, но не всегда был старшим инспектором ВФХА. Начинал он с меньшего и за короткий срок сделал умопомрачительную карьеру — уж очень был старательным и способным служакой.

Степан столкнулся с ним еще в 1941 году, вскоре после пленения. Пожалуй, ни о ком он не говорил с такой ненавистью, как об адъютанте начальника, лагеря, молодом Гансе Эрвине Хубе.

У адъютанта было много свободного времени, и он развлекался как мог. Он очень любил цветы. Пеплом сожженных людей он удобрял цветники, которые разбил у домов, где жило начальство. Он уже тогда хорошо разбирался в цветоводстве, и клумбы пестрели до поздней осени. Корзины с лучшими экземплярами он посылал своей любимой жене.

Еще Хубе любил изобретать. Стоявшие в его кабинете никелированные тиски для раздавливания пальцев приводились в движение специальным механизмом. Каждый палец можно было раздавить отдельно, а при желании — и все сразу. Он же придумал капельницу с подогревом. Капали в нос. Простую воду, но нагретую до точки кипения. После двадцатой капли допрашиваемый сходил с ума, и его убивали, как непригодного к работе.

Все это и многое другое из далекого прошлого стало известно не сразу. Я не искал Хубе, потому что считал его покойником. Но остались в живых многие свидетели. Они прослышали о денацифицированном и процветающем предпринимателе Хубе и стали писать прокурорам. Писали из Варшавы, Белграда, Вены, даже из Мюнхена. В ФРГ образцовый правовой порядок. Там очень внимательно и долго изучают каждый документ. Там очень чутко относятся к каждому обвиняемому и боятся причинить ему лишнюю боль.

Следствие тянулось четыре года. Хубе даже попытались взять под стражу, но он внес залог в тридцать тысяч марок, и его отпустили, дабы не захирела торговля цветами, украшающими жизнь.

Франц оказался в центре событий. Со свойственной ему энергией он подталкивал тяжелую колымагу боннской Фемиды, переписывался со свидетелями, находил новых, консультировался с юристами, информировал многих журналистов, сохранивших интерес к такого рода делам. Довести Хубе до тюрьмы он теперь считал делом чести, делом, порученным ему Степаном.

Когда наконец день процесса был назначен, он известил меня. Но приехал я зря. На первом же заседании председатель суда объявил, что «судопроизводство откладывается на неопределенное время ввиду неблагополучного состояния здоровья подсудимого». В этом не было ничего удивительного или неожиданного. Весь состав суда, включая знаменитого защитника, еще не так давно служил в органах гитлеровской юстиции. Мы видели, как фрау Хубе поцеловала в лоб своего мужа и бережно повела к машине. Она села за руль, и, они уехали. Немногие зрители и журналисты, пересмеиваясь, двинулись к выходу.

В тот же день Франц получил два анонимных письма, угрожавших ему смертью, как «большевистскому агенту, пачкающему родное гнездо». Таких писем у него немало. Никому из домашних он их не показывает и подшивает в отдельную папку. Он продолжал методичный нажим, написал протесты в высшие инстанции. Некоторые показания свидетелей, поданные в письменном виде, были опубликованы в зарубежной печати.

В Бонне стараются соблюсти чувство меры. Когда наглость и цинизм следственных органов переходят ту невидимую грань, за которой начинаются прямые аналогии с Третьим рейхом, следует команда: соблюдать декорум. Через пять месяцев было объявлено, что состояние здоровья подсудимого улучшилось и судебное заседание возобновляется.

Нужно было иметь нервы из нержавеющей стали и ртуть в жилах вместо крови, чтобы спокойно слушать, как протекал этот процесс. Судей не интересовал тот период деятельности Хубе, когда он служил в ВФХА. Считалось, что этот вопрос был исчерпан во время денацификации. Организация массовых убийств, инспектирование лагерей, обучение и поощрение палачей — все это оставили за рамками обвинительного заключения. Ведь гуманнейшее западногерманское правосудие даже не знает такого понятия, как «военный преступник». Военный может быть только героем, и что бы он ни делал на территории противника, это не может быть преступлением.

Итак, речь шла о том, мог ли такой респектабельный человек, верный слуга отечества, как Эрвин Хубе, лично совершать убийства ни в чем не повинных людей, или не мог.

Сам Хубе отрицал все. В его обязанности адъютанта входила только забота о физическом здоровье и культурном обслуживании заключенных. В представленных его защитником документах можно найти похвальные отзывы о созданном им хоре и о концертах, которые регулярно устраивались в лагере.

Чтобы поддержать жизненный тонус работавших людей, он, Хубе, устраивал оздоровительные вольные движения (я вспомнил: «Бам! Прыжок! Бам! Прыжок!»). А главное, чем он занимался, это разведение цветов. Он стремился украсить однообразный ландшафт лагеря и порадовать заключенных ароматами расцветающих роз. Не случайно и в настоящее время посвятил он свою жизнь цветоводству.