С двух берегов

— Всех нам на конях не объехать, — возразил Ондрей, — на это и трех дней не хватит.

— Всех и не нужно, — согласился Степан — Сейчас составим список ближайших сел и разошлем людей. Остальные узнают от соседей. Важно, чтобы перед уходом нас видели. Мы не убегаем, а маневрируем, чтобы перехитрить немцев.

Мы отправились по деревням. Нас слушали, плакали, но верили. И, как выяснилось потом, только в одной деревушке особенно злобный жандарм, которому все равно терять было нечего, выдал на расправу карателям партизанскую семью. Во всех остальных никто из наших друзей не пострадал. А вот нам этот день обошелся дорого.

Уже в пути мы получали все, новые и новые донесения о немецких мотоциклистах и машинах, оседлавших дороги. Лысые, заснеженные горы плохо нас прикрывали. Передвигаться приходилось ночью по охотничьим тропам. Костров мы не разводили и давно, с лагерных времен, так не мучились от холода.

Северный перевал, на который мы рассчитывали, оказался перекрытым. Наши разведчики, побывавшие там, наблюдали оживленное движение военных машин, Мы опоздали. Проводник-пастух, верно служивший нам все это время, повернул назад. Он повел нас к последнему, самому трудному перевалу на южной гряде.

После того как Степан уговорил самых пожилых, больных и недавно приставших к нам местных жителей вернуться к своим семьям, в отряде осталось двадцать восемь человек, в том числе восемь беглецов из нашей ремонтной команды. Хотя Степан никого из нас не выделял, но уж так получалось, что в самые трудные минуты ею взгляд останавливался на ком-нибудь из нас, и мы без слов понимали, что нужно делать. Так было и в этом походе. Разведку возглавлял Франц или Робер. Тропу в заснеженных местах прокладывал Ян. Замыкали колонну, не давая отстать уставшим, Ярослав и я.

К перевалу мы вышли на четвертый день. Грязные, рыхлые облака можно было пощупать руками. Узкая дорога, справа прижимаясь к отвесной стене, круто вела вверх. По ту сторону хребта ровно шумел водопад.

Мы отдохнули перед последним подъемом, погрызли мерзлого мяса и подняли рюкзаки. Прошли метров сто и остановились. Слева, из черневшего внизу подлеска, донеслись голоса немецкой команды. Все отпрянули за огромные валуны, врытые в землю и отмечавшие опасный край дороги. Степан приник к трофейному цейсовскому биноклю, но и без оптики были видны фигурки солдат специально обученного для действий в горных условиях эсэсовского батальона. Они ловко взбирались по обледенелому склону, торопясь отрезать последний путь возможного отхода партизан. Они поднимались, не подозревая, что мы рядом. Нужно было использовать это наше единственное преимущество и, ничем себя не выдавая, как можно дальше уйти вперед. Облака прикрывали нас дымовой завесой. Мы забыли о холоде и усталости, только дышали как затравленные, открытыми ртами хлебая влажную облачную муть.

Самое трудное началось, когда мы перевалили через седловину и начали спуск. Здесь облака рассеялись. Каратели тоже не теряли времени и успели преодолеть самый крутой участок. Несколько десятков солдат уверенно подбирались к дороге. Им оставалось совсем немного, чтобы опередить нас и преградить путь. Медлить нельзя было. Кроме автоматов и винтовок, мы еще располагали двумя итальянскими пулеметами. Ондрей показал, где их установить, а Степан разбросал автоматчиков. По его же сигналу мы открыли огонь. Неожиданность всегда придает удару тройную силу. Гитлеровцы, наверно, подумали, что наткнулись на целую бригаду. Кроме тех, кто свалился замертво, все кубарем покатились с горы.

«Вниз! Бегом!» — скомандовал Степан, и мы рванулись к зигзагу серпентины, круто уводившему дорогу в сторону. Но растерянность среди эсэсовцев длилась минуты. Грохнувший пушечный выстрел заставил нас залечь. Снаряд хотя и угодил в отвесную стену, но осколки железа и камней просвистели над нашими головами. Это с места ударила тяжелая самоходка. Взобраться на гору ей было не под силу, но достать нас снарядами ничего не стоило.

Массивные валуны позволили нам рассредоточиться и чувствовать себя в относительной безопасности. Снаряды рвались один за другим. Но самоходка была у них одна и стреляла по площади, от чего, как известно, эффект не велик. Где мы сейчас лежали и сколько нас, они могли только гадать. Больше били по седловине, считая, что туда подходят наши главные силы.

Подняться мы не могли, сразу же превратились бы в отчетливые мишени. Эсэсовцы вновь пошли на штурм горы. Теперь они поднимались осторожней, шире растянувшись по фронту и теснее прижимаясь к каждому бугорку. Мы ждали команды, но Степан медлил. Он подполз к Ондрею, и они о чем-то совещались.

Замысел врага был ясен: заставить нас обнаружить свои огневые точки и дать самоходке точные ориентиры. Тогда бы нам не уцелеть. Степан решил подпустить солдат на такое расстояние, чтобы пушка не могла стрелять без риска поразить своих. Мы уже различали лица поднимавшихся немцев. Выставив вперед свои каски, они пригнулись для последнего броска.

Степан свистнул, и мы стали расстреливать их в упор. И в то же мгновение Ондрей, подняв еще двадцать человек, побежал к повороту дороги. В нашей группе прикрытия остались пулеметы и шесть автоматов. Мы палили непрерывно, чтобы не дать карателям ударить в спину нашим уходившим товарищам.

Маневр оказался неожиданным. Пока самоходчики прицеливались да еще из перестраховки взяли выше, чем нужно, группа Ондрея скрылась за поворотом. Мы тоже успели сменить позиции и только рюкзаки оставили на прежних местах, чуть выдвинув их из-за укрытий. Вот по этим рюкзакам, раздирая в клочья наше добро, и начала с остервенением долбить самоходка.

На этот раз с горы скатились не все солдаты. Некоторые залегли за камнями и тоже стали строчить из автоматов, вызывая нас на дуэль. Но мы молчали, как убитые. Короткий день подходил к концу, и по мере того как сгущались сумерки, росла у нас надежда выбраться живыми из этой заварухи.

Командование эсэсовского батальона видело, что группе партизан удалось улизнуть, но сколько еще осталось, оно понятия не имело. По опыту мы знали, что на ночные атаки, да еще в таких необычных условиях, против неизвестного числа врагов, немцы никогда не решатся. А к утру мы будем далеко. Поэтому и они спешили использовать последний светлый час. Мы отбили еще две атаки.

С перевала медленно спускалась пелена тумана. Она ослепила и немцев и нас. Впервые за много часов мы встали во весь рост и подошли друг к другу. Почти у всех лица и головы были в крови — никому не удалось уберечься от острых, как бритвы, осколков раздробленных камней. Но тяжелых ран ни у кого не было.

Степан пересчитал нас и повел вниз. Потом он остановился, чтобы поторопить отставших. И в это мгновенье ударила самоходка. Ударила вслепую. Это был ее последний выстрел. Мы повалились ничком. Полежали с минуту и поднялись. Все, кроме Степана. Осколок попал ему в затылок. Мы положили тело нашего командира на одеяло и понесли. За поворотом нас ждал Ондрей.

Хоронили мы Степана без речей и салютов. Слез никто не скрывал. Могилу вырыли в расщелине, метрах в шестидесяти от дороги. Сейчас к ней проложена тропинка из цветных камней. Стоит небольшой обелиск.

Вот все, что я могу рассказать тебе о человеке, которого звали Степан Русс…

13

Так уж повелось, что по вечерам у меня собирался мой актив. Собирался без приглашения и без определенной цели. Приходили, наверно, потому что раньше и возможности такой не было — свободно встретиться, откровенно разговаривать о наболевшем, да и негде было: о клубах или домах культуры в Содлаке не слыхивали.

Просторный кабинет становился тесным, сидели на всем, что давало опору, даже на каминной решетке. Опоздавшие устраивались на полу. Приносили с собой фляги с местным вином, без которого здесь не начинался дружеский разговор. Стаканы передавались из рук в руки, табачный дым тянулся к высокому потолку и плавал там слоистыми облаками, голоса становились все громче, иногда поднимаясь до крика. Ни Лютова, ни Любы на таких собраниях не было, понимал я не все, но когда доходило до горячего спора, мне сообща переводили каждое слово, чтобы я мог стать кем-то вроде третейского судьи.