Марбу

В ТАЙГЕ И ТУНДРЕ

Было запретное для охоты время, морошка созревала на болотах, у молодых ржанок начинался первый вылет, и солнце в это время года безжалостно жгло благословенную комарами северофинскую тундури. Ночи были такие светлые, что трудно разобраться, где ночь, а где день. Я знаю лишь, что мои часы не шли уже восемь дней.

Один-одинешенек бродил я вокруг, искал медвежьи следы и воображал, что мне сразу же удастся понаблюдать за медведицей, много раз появлявшейся в этих местах, или поснимать ее на кинопленку.

Хейка, пожилой охотник, помогал мне в этом, но он все лето работал на лесопильном заводе и должен был заниматься более существенными делами, чем погоня за медведицей. Тем не менее я поселился в своей бревенчатой избушке, жил у озера и отсюда предпринимал далекие походы по краю. Как всегда во время своих путешествий, так и на этот раз, я занимался этнологическими, зоологическими и ботаническими исследованиями, вел наблюдения за животными, изучал быт и нравы народа, писал и старался выполнить различные пожелания некоторых музеев и институтов. За этой работой я забыл в конце концов про медвежьи следы.

Лес давал приют множеству зверей, хотя в течение дня едва ли в нем можно было увидеть даже зайца. Кто шел в него неосторожно, тот находил его будто вымершим. Мы же, охотники и лесные жители, ходим так тихо, что не затрещит сучок под ногой, а иногда и задерживаем дыхание, чтобы нас не услышали. Только так и можно понаблюдать за жизнью животных вокруг.

Нигде не было видно ни одного человеческого следа. Поселенцы обрабатывали землю, прилегающую к дорогам, и редко заходили в этот безграничный глухой край, где, казалось, водились одни лишь проклятые комары. За несколько недель не выпало ни капли дождя, болота высыхали.

Моя избушка была невелика, она скорее напоминала временное пристанище простого нетребовательного человека. Ее построил Хейка. Он обтесал топором бревна, заткнул щели мхом, а крышу сделал из торфа.

Только в одном месте я мог стоять в ней не касаясь головой бревенчатого потолка. Но я и без того сидел у окна и писал, или лежал на кровати, устланной удивительно мягким мхом. Стол, два ящика, служившие нам стульями, и один ящик побольше, похожий на шкаф, составляли всю обстановку избушки, а очаг обеспечивал ее теплом и дымом. Дым был мне крайне необходим, чтобы прогонять комаров.

В дымоходе висели лососи и форели, поэтому от меня, как и от избушки, пахло дымом и копченым жиром. Иногда к этим запахам примешивались другие, например запах дегтя, которым я натирал лицо и руки, чтобы защититься от комаров во время рыбной ловли, или жира и дегтя, которым я смазывал финские сапоги, чтобы они становились непромокаемыми. Когда я препарировал птиц, то пахло еще и спиртом. Время от времени я «прихорашивался» на местный манер - начищал свою кожаную одежду, и запах от меня разносился даже на десять метров против ветра. Так пахнет от каждого человека, находящегося в глуши, если он долгое время бывает на воздухе и не хочет поддаваться комарам.

Продовольствие мое было хорошее и разнообразное, к тому же дешевое и простое в приготовлении.

Хлеб я, конечно, носил издалека, и поэтому он был почти всегда старый и черствый, но, вероятно, никто не ел более свежего копченого лосося. Рыбы было очень много, и мне приходилось постоянно отбирать только самую лучшую для варки и копчения. Озерные форели, провисев в дыму один лишь день, становились такими нежными, что буквально таяли во рту. Кроме того, у меня были вяленая оленина -настоящий деликатес, если ее поджарить на вертеле, морошка и сгущенное молоко. При таком обеспечении я мог продержаться недели. Единственное огорчение доставляло мне одиночество.

Я часто бывал один, занимался своей работой и радовался возвращению в населенные места - ведь бывают же часы, когда человек не хочет оставаться одиноким. У меня не было даже собаки, которая могла бы меня сопровождать. Когда я приходил домой с лососем, никто не радовался моей добыче, никто одобрительно не смотрел на выполненную работу. Это меня вовсе не раздражало, просто иногда приходило в голову.

Естественно, что Хейка поставил свою избушку там, где он мог ловить рыбу и охотиться. Лес должен быть недалеко, тундра должна была начинаться сразу за дверью, а в озере полагалось всегда быть рыбе. И вот озеро было большое, тундра, или «тундури», дика, как в первобытные времена, а тайга со своими мощными деревьями стояла черно-зеленой стеной. Благодаря этому Хейка мог хорошо прокормить семью. И не только он, здесь многие другие могли охотиться, ловить рыбу; и селиться.

Никто не может сразу познать тундру, так же как и я не в состоянии описать ее в нескольких словах. Она многообразна, совсем не скучна, а если смотреть на нее со стороны избушки - даже великолепна. Озеро лежит как большой голубой глаз в пестрой оправе; хорошим шагом приходилось идти почти целый час от одного его края до другого. По берегам стояли высокие березы и кусты ив, сквозь которые я ничего не видел, хотя они и принадлежали к полярному виду; березы же почти везде были высокие и корявые, когда-то изломанные и отмершие, они стояли вокруг диковинно-суковатые, похожие на виселицы.

Тундра пестра благодаря листве берез, лишайникам и мхам, ягодникам и самим ягодам, которые зрели повсюду в бесчисленном множестве. Здесь не было ни клочка земли, лишенного растительности. Я находил массу различных лишайников, желтые, зеленые, коричневые, серебристые и красные мхи, разноцветные камни и растения, сплошь покрывавшие землю.

Хотя мы и называем тундру пустынной местностью, она совсем не серая и не безотрадная и скорее заслуживает названия дикой. В этой книге я буду называть ее по-разному, как придется, потому что мы все так поступаем.

Скажет Хейка «тундури», а я подразумеваю видду, потому что по ту сторону границы, в Норвегии, под виддой мы понимаем возвышенную дикую местность с каменистыми склонами, болотами, озерами и поросшими кустарником равнинами.

Итак, от избушки Хейки передо мной расстилалась уединенная местность, а в получасе ходьбы начинался лес. Лучшего места для своих занятий я бы не смог выбрать. Даже вопрос с водой был разрешен, так как Хейка выкопал колодец, стенки которого не оттаивали даже летом. Да и в озере вода была такая чистая, что я мог пользоваться ею для питья.

Для исполнения всех моих желаний не хватало только медведицы, но она не появлялась. Иногда она держалась вблизи, хотя я об этом и не подозревал, чуяла избушку и остерегалась человека. Этот умный зверь делал все, чтобы скрывать свои следы; не избегал он только маленьких двуногих и женщин. Когда женщины со своими детьми заготовляли олений мох на зиму или собирали ягоды, медведица проходила мимо, даже не ускоряя шага. Если же сюда приходил охотник, то она, казалось, проваливалась сквозь землю. Моего следа тоже было достаточно, чтобы возбудить ее недоверчивость.

Однажды совсем неожиданно пришел Хейка. Он пришел в сапогах с подвернутыми голенищами, в измазанном смолой кожаном жилете, с веселой улыбкой, свежевыбритый, коричневый от загара. Никто не дал бы ему шестидесяти лет.

Теперь мы жили вдвоем, разговаривали по-шведски, рыбачили и немножко иначе обставили избушку, сколотив вторую кровать. Новая досталась мне. Я положил на нее свежий мох и укрывался короткой оленьей шкурой. Меня не интересовало, почему пришел Хейка, но я был рад этому.

- Медведицу хочешь увидеть? - спросил он и засмеялся. Мы сидели за столом и с удовольствием ели принесенный им свежий хлеб. Откусив копченой форели, он продолжал:

- Едва ли ты ее увидишь, ты опоздал на два года. С тех пор, как здесь нет больше Марбу, она бродит только по тундури. Марбу был как собака, к твоему сведению, такова уж была его участь. Я не мог отнять его у медведицы и продать.