Страница 28 из 31
Акса-Гуам спускался по желтой песчаной дорожке, усаженной по сторонам цветущими белыми лилиями и белыми туберозами. Их сильный, сладкий запах пьянил ему голову.
На ветке большого апельсинового дерева сидела ручная обезьяна и внимательно чистила большой, зрелый, сочный плод. Увидев Акса-Гуама, она сорвала еще один апельсин и с насмешливым криком запустила в него. Как оранжевый мяч, апельсин покатился по желтой дорожке.
Акса-Гуам вспомнил, что со вчерашнего дня он ничего не ел.
Он поднял апельсин и с наслаждением стал есть его сладкую, сочную, душистую мякоть. Обезьяна что-то закричала ему в след на своем языке.
Он невольно улыбнулся, кивнул обезьяне головой. Она приветливо закивала в ответ. И, странно, ему стало как-то легче на душе.
Он подошел к мраморному водоему, снял с себя тяжелые доспехи и вымылся в холодной, ключевой воде. Оставшись в короткой, черной тунике жреца, с расшитым на груди золотыми нитками диском солнца, он почувствовал себя легко и свободно. С удовольствием он растянулся на зеленой траве, расправляя усталые члены.
— Если бы не болели раны, было бы совсем хорошо, — подумал он.
Сладкая истома сковывала тело. Он невольно закрыл глаза и стал погружаться в дремоту.
И вдруг, будто толчок разбудил его. Он быстро сел.
— Ата! Что с ней?… Как мог он так долго не думать о ней!
Ата умоляла его позволить ей сражаться вместе с ним.
— Многие наши женщины-рабыни вооружаются и идут на Священный Холм, чтобы умереть или победить… Я не могу остаться дома… Я сильна, и я хочу быть с тобой…
Но он настоял на своем. Он убедил ее остаться, уверяя, что если она будет рядом с ним на поле сражения, опасения за ее жизнь будут отвлекать его и это скорее может погубить их и повредить восстанию.
Со слезами на глазах она простилась с ним прошлой ночью на Старых Шахтах…
— Что с нею?… Не пошла ли она разыскивать меня и не убили ли ее воины атлантов?
Одним прыжком он поднялся на нош и быстро пошел вниз по дорожке. Перелез через стену и стал спускаться о Священного Холма.
Кратчайшая дорога вела мимо дворца его покойного отца.
Минуту Акса-Гуам колебался, но потом решительно зашагал по этой дороге. Она уже вся была очищена от рабов. От времени до времени встречались отряды воинов. О его участии в восстании знали немногие обитатели Священного Холма В своей одежде жреческой касты он беспрепятственно шел вперед.
Подходя ко дворцу отца, он невольно замедлил шаги.
Дворец одной стороной выходил на дорогу, поднимаясь своими тяжелыми колоннами над бронзовой оградой.
И вдруг Акса-Гуам остановился. У него перехватило дыхание.
В одном окне стояла его мать, с растрепанными, седыми космами волос и безумными глазами. Она узнала его, и указывая на него пальцем протянутой руки, истерически захохотала:
— Вот он!.. Вот он!.. — кричала она. — Змееныш! Змееныш! Где ты прячешь голову твоего отца? Она нужна Агушатце… Он делает мумию. Разве бывают мумии без головы?.. Отдай голову отца!.. Отдай голову!..
Две рабыни подхватили ее под руки и силой оттянули от окна.
Акса-Гуам зажал уши и бросился бежать. Но крик матери стоял в его ушах.
— Отдай голову твоего отца!..
Только добежав до моста у канала, он несколько успокоился.
— Бедная мать!.. Голова отца… Она на Старых Шахтах… Голова жреца… Он даже не знает, закопали ли ее в землю…
XIV. Гибель Аты
В Черном Городе еще не улеглось волнение. Толпы рабов наполняли улицы. Воины атлантов не преследовали рабов: Священный Холм очищен, а от кары рабам не убежать.
На широкой площади, где перекрещивались две дороги, какой-то раб узнал его:
— Смотрите! Вот он! Вот — Акса-Гуам, царь рабов!
— Предатель!
— Изменник!
Толпа окружила его. В него полетели камни.
Разоренные женщины протягивали к нему кулаки и кричали!:
— Отдай мне убитого мужа!
— Ты погубил моего сына!
— Где брат мой?
Какой-то раб-фракиец подскочил к нему и сбил его ударом на кучу щебня. Потом посадил, нахлобучил ему на голову свой красный колпак и закричал:
— Коронование царя рабов!
Кольцо толпы сжималось все теснее. Град камней падал на Акеа-Гуама. Окровавленный и бледный сидел он в красном колпаке и смотрел на толпу невидящим взором.
— Что смотреть на него? — сказал раб-бербер, с копьем в руке. — Разве в нем не кровь врагов наших?
— Отойдите!
Рабы отошли в сторону, и раб-бербер пустил копье прямо в грудь АксамГуама,
Но прежде чем оно вонзилось, из толпы раздался женский отчаянный крик, чье-то тело метнулось между Акса-Гуамом и летящим копьем.
Копье пронзило насквозь грудь молодой женщины.
Это была Ата.
Она повернула голову к Акса-Гуаму и успела только сказать:
— Мою жизнь… — Кровь хлынула из горла и раны, и она замолчала, тяжело хрипя…
— Ата!.. — крикнул Акса-Гуам. Но силы изменили ему. Он потерял сознание и свалился с кучи камня к трупу Аты.
Толпа отхлынула и затихла, взволнованная неожиданной смертью Аты.
Но тот же раб-бербер, рассерженный тем, что ему испортили меткий удар, которым он хотел похвастаться, закричал:
— Еще одну рабыню сгубил он! Смерть ему! — И бросился к Акса-Гуаму. Несколько рабов последовали за ним.
— Стой, собака! — вдруг вырос, как из под земли, старик Гуамф, заслоняя собой тела Аты и Акса-Гуама.
Рабы остановились в смущении. Старика Гуамфа знали и уважали в Черном Городе.
— Уйди, старик! — понижая тон сказал раб-бербер.
— Звери вы, или люди? — накинулся на него Гуамф. — Вам мало крови? Так убейте и меня, старика!
И обратившись к рабу-берберу, Гуамф продолжал:
— Где ты был, Ширна, когда брали Священный Холм? Ни один из рабов, которые бились там, не поднимет руку на Акса-Гуама: кто-бы он не был, он бился вместе с нами и за нас отдавал жизнь, как последний из рабов. Где ты достал копье, Ширна, которым хотел убить Акса-Гуама и убил мою внучку? Поднял на дороге после сражения? Я знаю тебя и твою шайку! Когда нас давят, вы подлизываетесь к надсмотрщикам и доносите на своих. Когда мы воюем, вы подуськиваете других и выжидаете дома, кто победит, чтобы лягнуть копытом побежденного. Нам всем жилось бы легче, если бы не было таких, как ты. И ты смеешь судить побежденного?
Раб-бербер смутился и замешался в толпу.
— Слушайте, рабы! Акса-Гуам потерял отца, — продолжал старик. — Мать его лишилась рассудка. Девушка, которую он любил, лежит перед вами с копьем в груди. Ему нет дороги назад, на Священный Холм…
Не дослушав конца речи, толпа рабов вдруг отхлынула и побежала к шахтам. По дороге, со стороны Священного Холма, медленно двигался отряд конницы. Не прошло пяти минут, как площадь была пуста. Слышно было только цокание бронзовых подков по каменным плитам дороги, да бряцание оружия.
Как победители, гордые и самоуверенные воины атлантов медленно проехали, не кинув даже взора на группу у каменной кучи: трупов валялось слишком много на дороге, а дряхлый старик не стоил внимания.
Стало совсем тихо. Только жужжал рой синих мух, блестящих в закатных лучах, собравшихся над зияющей раной Аты.
Гуамф оттащил Акса-Гуама от дороги, скрыв за кустом труп Аты.
Акса-Гуам пришел в себя.
Гуамф ласково положил ему руку на плечо.
— Ты не сердись очень на них. — И он махнул рукой в сторону шахт. — Тяжело опять становиться в ярмо… Помнишь, как я сам рассердился на тебя, когда ты заговорил об освобождении рабов. Когда это будет и будет ли? Может быть, когда-нибудь, через тысячи лет и взойдет наша звезда и исцелит раны наши. Но только тогда уж нас не будет, а может быть, не останется следа и от самой Атлантиды… И никто не будет знать, что и мы боролись за дело рабов и через тысячелетия посылали привет тем, кто будет счастливее нас…