Воспитание циника

Мы долго петляли по улицам поселка, заглядывались на уютные старенькие особнячки советских писателей и европеизированные новостройки нуворишей под корабельными соснами. Но не дача Чуковского, не дача Пастернака поразили меня — на всю жизнь запомнился вид уже уснувшего на зиму Перебделкинского, не существующего ныне, поля с сияющими вдали куполами Патриаршего подворья.

В институте студентки поглядывали искоса (я хорошо запомнил Наинины слова о периферийном зрении у женщин), а вот Ира — другое дело. Ирина стала закидывать меня любовной лирикой.

Крашеная блондинка лет тридцати пяти, худенькая и вертлявая, она жила с мужем и дочерью практически в двух шагах от моего дома, за железной дорогой. Это облегчало ей охоту — несколько раз, возвращаясь от Наины, я встречал ее гуляющей по моей улице.

А началось с того, что однажды в холщевой сумке, в которой я таскал на занятия учебники, обнаружилась бумажка, неизвестно как туда попавшая. На бумажке были стихи:

С внешностью древнего бога

Мальчик без устали пишет

Новую ли «Илиаду»,

Новую ли «Энеиду»…

И т.д. Стихи мне не понравились, но разве можно было пренебречь комплиментами? Только вот этот «мальчик», признаюсь, несколько напряг: а вдруг автор послания — седовласый, но молодящийся преподаватель античной литературы, изъяснявшийся подозрительно изящно?

Однако вскоре все разъяснилось. Теперь стихи передавались открыто — прямо в аудиториях, в коридорах, за скудным обедом в институтской столовой. Новые послания были куда конкретнее прежних: за ворохом цитат из поэтов золотого и серебряного веков недвусмысленно прочитывалось желание автора отдаться своему адресату то «в темной комнате старого замка», то «на скамейке, в парке чудесном».

Однажды вместе с очередными стихами Ирина преподнесла мне аудиокассету с записью группы «Enigma» («Под эту музыку хорошо заниматься любовью», — сощурилась она, вручая подарок). Тем же вечером я оценил ее музыкальный вкус, овладев Наиной под мрачные монастырские песнопения.

Неужели Ира не замечала мою связь с другой? Этого я не мог понять. Завидя издали ее хрупкую фигурку, нарезающую круги перед поворотом во двор моего дома, я сворачивал в строну и шел гулять в соседний парк, недоумевая, как может взрослая женщина увлечься мною.

Впрочем, основное об Ире еще впереди.

А между тем наступил ноябрь. Дома я показывался редко. Мама сначала молча это терпела, не задавала вопросов, но потом стала злиться. Я, конечно, рассказал ей о Наине, но далеко не все: умолчал и о бывшем муже, и о ребенке, и о Протвино. По моим словам выходило, что Наина — москвичка, просто она решила пожить самостоятельно, без родителей, и поселилась в общежитии временно, до конца учебы.

В тот момент меня не слишком волновало, раскроется ли когда-нибудь обман, главное было разобраться, что делать прямо сейчас. Перевезти Наину ко мне невозможно, потому что… По многим причинам. Даже если получится уговорить маму, согласится ли сама Наина жить у меня одна, без сына? Такой выбор я не стал бы ей даже и предлагать.

К тому же, пока ей есть, где жить, она, может быть, не станет требовать, чтобы мы немедленно поженились, продолжал рассуждать я. Разговоры об этом пока велись только намеками. Кроме того, о какой женитьбе могла идти речь, когда я не был знаком с ее матерью (отец Наины давно ушел из семьи, уехал куда-то в Сибирь с новой женой и не поддерживал отношений с дочерью)?

Так пришло решение навестить Наину на ее малой исторической родине.

В пятницу, как обычно, я проводил девушку на автовокзал, а утром в субботу, не предупредив ее ни о чем и наврав дома, что уезжаю с институтскими друзьями на два дня в Питер, оттуда же, с «Южной», отправился следом за ней.

Впервые я оказался в автобусе так далеко за городом. Добираться до Протвино нужно два часа. Ночью выпало немного снега — в окне плыли запорошенные поля. Мелькали придорожные рынки стройматериалов, вдали, в утренней дымке растекались кляксы дачных поселков. Автобус миновал заводские корпуса города Чехова, еще через час въехал на старинные, в облупленных и обитых рекламными щитами фасадах двухэтажных домов улочки Серпухова; дальше изгибом сабли сверкнула на солнце Ока, и вот мы, повернув направо, покатили на приличном расстоянии от речного берега, угадываемого по широчайшему, теряющемуся влево и вправо где-то в бесконечности, почти свободному от растительности заснеженному полю.

Высокий кирпичный дом, знакомый по Наининому описанию, был виден с остановки. Я немного побродил в поисках телефона-автомата, нашел его, набрал нужный номер и услышал в трубке знакомый голос.

— Привет, — сказал я, улыбаясь. — Ты сейчас дома?

— Ой! Да.

— Хороший у тебя дом, кирпичный. Аптека в нем, оказывается, есть.

— А откуда… Ты что, приехал?

— Ага.

— Ничего себе! Вот здорово! Сейчас выйду к тебе, оденусь только.

Через пять минут мы уже обнимались возле ее подъезда.

Я внимательно смотрел на Наину. Казалось, она неподдельно радовалась моему необъявленному визиту. Довольная, в новом демисезонном пальтишке в крупную красную клетку, она взяла меня под руку и мы пошли — просто чтобы не мерзнуть.

— Я уже предупредила маму. Нас покормят — ведь ты, небось, проголодался? Вернемся через полчаса, а пока покажу тебе город.

Болтая и смеясь, мы слонялись туда-сюда по тихим, почти безлюдным, совсем не московским улицам. Смотреть было не на что.

— Зато здесь очень хорошо летом, — оправдывалась Наина. — Город со всех сторон окружен лесами, Ока рядом. У нас есть дача — маленький участок, и на нем —садовый домик. Ты приедешь ко мне летом и мы обязательно будем в нем любиться (это было одно из ее словечек — «любиться»). А ночью будем купаться в Оке совершенно голые. Ты возьмешь меня на пляже, у воды и в воде, как русалку.

— Надеюсь, что ноги у тебя при этом будут человеческие, а не русалочьи. В противном случае как же я…

— А-ха-ха!..

Воркуя так, мы вернулись к дому Наины, вошли в подъезд, поднялись по лестнице на второй этаж и позвонили в дверь ее квартиры. Нам открыла сухощавая пожилая женщина, очень похожая на Наину, но только состарившуюся. Это была ее мать.

Покрутившись в прихожей, прошли на кухню. Меня накормили обедом, предложили чаю с вареньем. Наина то и дело убегала в комнаты, откуда время от времени раздавался детский плач. Напившись чаю, я пошел за ней.

На ковре в гостиной копошился ребенок, совсем еще маленький. Не знаю, мог ли он уже ходить, во всяком случае при мне он только ползал. Вокруг были разбросаны игрушки. Я вспомнил, что у меня для него есть подарок — машинка на батарейках. Достав машинку из сумки, я передал ее Наине, благодарно при этом кивнувшей, чтобы она сама вручила подарок малышу — я его… боялся. Он схватил машинку и залопотал нечто очень счастливое, хотя рядом с ним я заметил несколько похожих игрушек, — видимо, ребенок просто радовался чему-то новому.

Впервые я почувствовал укол ревности — ведь ребенок был самым неопровержимым свидетельством того, что до меня у Наины был секс с другим мужчиной. Глядя на маленького Васю, я видел в нем их слияние — Наины и ее бывшего мужа. Отчетливо представилась следующая картина: Сёма (Наина сама выболтала его имя, прямо так и крикнула, извиваясь подо мною: «Сёма!». Я с несколько часов потом хмурился, однако Наина своими ласками почти убедила в том, что это мне только почудилось), да, Сёма заходит в хлипкий садовый домик, где его уже ждут. Через минуту стены начинают трястись. Потом раздается крик…

Теперь совсем иначе выглядело и соблазнительное предложение заняться любовью на ночном пляже.

Впрочем, никто не заметил во мне перемены. Наинина мама была по привычке занята внуком, а Наина, под каким-то предлогом зазвав меня в другую комнату, горячо зашептала мне в ухо:

— Остаться здесь на ночь мы не можем, мама не поймет. Но я все придумала. У тебе есть с собой деньги? Мы могли бы прямо сейчас пойти в гостиницу и снять там номер на ночь.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.