Страница 5 из 7
Она остается в стороне, осторожно дает мне необходимое пространство, но я начинаю с нетерпением ждать наших встреч. Я расспрашиваю ее о школе в Орегоне, и она рассказывает мне о том, как присоединилась к женской команде по гребле. И я вижу это% силу в ее плечах, ее спине. Она спрашивает меня о моем отце, и я говорю ей, что ему теперь лучше, но не настолько хорошо, как раньше.
Она заполняет тишину тихими словами; она не хвастается, но и не скромничает. Это цинично, но я пытаюсь понять, смотрит ли она в камеру или поворачивается телом, чтобы так или иначе попасть в кадр, но кажется, что она никогда этого не делает.
Я не хочу, чтобы она мне нравилась, но все труднее и труднее вспомнить почему.
Через шесть дней после того, как Эмми впервые появилась на борту, мы, наконец, вернулись в порт. Финн, Колтон и съемочная бригада свободны на всю ночь, что означает пиво, орешки и грубые шутки в порту.
Я просто выхожу из душа, моя нога обмотана пленкой на уровне бедра, когда я слышу чьи−то шаги наверху. Сейчас уже больше восьми; все, кто мог бы здесь оказаться, должны были уйти еще час назад. Когда я проверяю свой телефон, то не вижу пропущенных звонков.
У нас есть члены экипажа, которые постоянно присматривают за лодками. Главным образом потому, что всегда есть кто–то, кто возится с оборудованием на Ленни Лу или спит на лодке, когда мы в порту. Но даже несмотря на то, что на Линде нет ничего особо ценного, это не останавливает местных детей проникать на борт и делать фотографии, которыми они смогут поделиться со своими друзьями или выставить в Интернете.
Не без труда я поднимаюсь по ступенькам и кричу:
− Кто здесь?
Когда никто не отвечает, мой пульс учащается, и я хватаю биту, которую мы всегда держим прямо за дверью диспетчерской.
− Зря вы залезли сюда, ребята, – говорю я, двигаясь от перил к корме, откуда хорошо просматривается задняя палуба. − Здесь есть куча вещей, в которых можно запутаться, если не знать, что делаешь.
− Леви?
Я застываю при звуке своего имени, а затем в ужасе отбрасываю биту.
− Прости! − Она приближается, ее лица практически не видно в темноте. − Я не хотела напугать тебя. Я забыла здесь свою сумку, а она нужна мне на смену.
− Черт возьми, Эмми, я чуть не пробил тебе голову. Ты могла бы позвонить.
Она качает головой.
− У меня нет твоего номера. Только Мэтта. Я думала, ты будешь с остальными.
Оглядевшись по сторонам, я не вижу ни камер, ни бригады, ни скрытых микрофонов.
− Я знаю, что они хотят, чтобы все мы были там, но ночь, проведенная дома, показалась мне заманчивее.
− В этом есть смысл. Она улыбается, и я вижу это в темноте.
Я жду, что она уйдет, сойдет на причал и отправится в город вместе с остальными, но вместо этого она задерживается, протягивая руку к перилам рядом с ней.
−Я могу спросить тебя кое о чем?
Я киваю, понимая, что мы по−настоящему одни в первый раз.
− Конечно.
− Что произошло в тот день? – спрашивает она, глядя на меня после того, как произносит это. − Ты сказал, что ... был влюблен в меня, а потом ...
Я останавливаюсь на мгновение, не зная, что сказать.
− Я насторожился, вот и все, – признаюсь я, наконец. − С тех пор, как началось шоу, неожиданно объявилось много людей. Как правило, мне наплевать на них, но когда появилась ты... Я качаю головой. − Я не знал, что думать.
Она делает шаг ближе.
− Я могу это понять. Я чувствую, как ее рука дотронулась до моего предплечья и скользнула выше, и только теперь я понимаю, что не надел рубашку.
− Я понимаю, как трудно бывает доверять людям. − Ее взгляд сфокусирован на моем лице, когда она говорит: − Шоу здесь не причем. Они наводили справки в больнице, и когда я услышала, что это ты ... ну. Наверное, мне не понравилось идея с какой−нибудь сексуальной моделью−медсестрой из Ванкувера. − Она улыбается мне небольшой, виноватой улыбкой. − Мне нужно было взять перерыв на скорой помощи. И ты мне нравишься. Мне всегда нравилась твоя семья.
Я киваю. В моей груди зарождается шторм. Это вызывает во мне бунт; моя кровь вот−вот закипит.
− Ну, – говорю я, изо всех сил пытаясь дышать, пытаясь найти слова, − я ...
− Но я, правда, все понимаю, – говорит она, немного тише. − Почему ты так осторожен. Если я и раньше нравились тебе, ты, вероятно, думаешь, что они используют меня, чтобы заполучить от тебя должную реакцию.
Я смеюсь.
− Я уверен, что они используют тебя, чтобы заполучить эту реакцию.
− Что ж, я хотела, чтобы ты знал, что я в этом не участвую, – говорит она. − В моем появлении не было никакого подтекста. Они искали медсестру, и я согласилась. Я все понимаю, но я не здесь не для того, чтобы играть с тобой.
Я киваю, не зная, что еще сказать. Она так близко ко мне, и это почти больно. Среди всех братьев Робертс, у меня меньше всего опыта с женщинами, но честно говоря, я не слишком удивлен, когда она делает еще один шаг ближе, а затем еще один, и оказывается напротив меня.
Ее руки ложатся мне на грудь – такие холодные от ночного воздуха, возможно, и от нервов тоже, – и затем она тянется, прижимаясь губами к пульсирующей вене на моем горле, и шепчет:
−Я бы хотела, чтобы ты сказал что−нибудь, когда нам было семнадцать.
Голова идет кругом, и это не имеет никакого отношения к движению лодки.
− Что мы делаем? – спрашиваю я, но мои руки сами обнимают ее за талию, располагаясь на красивом изгибе между спиной и попкой, и я прижимаю ее к себе. Черт, это опьяняет. Сколько раз я представлял это? Она теплая и упругая, и я могу ощутить, каково это − притянуть ее к себе, когда рядом нет никого, как сейчас, и сделать все возможное, чтобы ей было хорошо.
− Я не знаю, – признается она, и ее голос дрожит. − Я просто хотела снова тебя увидеть. Но потом ты сказал о том, что я нравилась тебе и, находясь здесь всю неделю ... наблюдая за тем, как ты работаешь ...
Я слежу за ее ртом, глотаю ее слова поцелуем, и он ощущается настолько же хорошо, как я себе и представлял. Она издает звуки, которые пронзают меня, словно искры, взрывающиеся на коже. Я хочу замедлиться, быть мягче и прочувствовать каждое прикосновение, но это непросто, когда она рядом, толкает меня к стене на камбуз, ее руки двигаются вверх и вниз вдоль моего тела.
Ей нравится моя кожа – я знаю, потому что она говорит мне – и ее пальцы скользят по каждому дюйму моего тела, пока ее рот занят моим. Довольно скоро, ее необузданность позволяет мне перейти к более активным действиям, а не просто завороженно смотреть на нее, и я затаскиваю ее на палубу, расстегивая ее маленький свитер, чтобы прикоснуться своими губами к ней, попробовать пульс на ее шее. Я хочу трогать ее своими руками, прикоснуться к сладкому месту между ее ног, чтобы она задыхалась, кусала и умоляла меня.
У меня встает – быстро − но у меня с собой ничего нет.
Я отрываюсь от нее, издавая стоны, потому что она спустила мои штаны до колен и взяла в руку мой член, и было бы так легко сделать то, чего мы оба так хотим.
− Подожди, – говорю я, пытаясь абстрагироваться от того, насколько хорошо она ощущается на моих пальцах, и насколько лучше будет, когда ... − У тебя есть что−нибудь?
Мы встречаемся взглядом в темноте, и я вижу, как до нее доходит смысл того, что я имею в виду.
− О. − Она сглатывает, ее дыхание прерывистое. − Я не. Я не думала, что ...
Мы смотрим друг на друга, конечно, каждый из нас взвешивает сотни причин, по которым нам не следует делать этого, с единственной, насущной, по который все же следует. Я хочу ее. Но она не заслуживает сложностей, связанных с таким опрометчивым решением. И независимо от того, насколько хороша она на вкус или запах, и сколько времени мы потратили впустую, мы можем подождать еще один день.
Я поглаживаю ее, пока она не начинает дрожать, пока не начинает умолять, пока не откидывается назад с облегчением, а затем прижимаю ее к себе. Пока она восстанавливает дыхание, я рассказываю о чем−то, что приходит мне в голову – о лодке, рыбе, моей семье, а затем я прошу ее рассказать мне больше о том, как это – жить вдалеке от воды, о гребле. Слышать, как кто−то, кем ты увлечен, говорит, что любит то же, что и ты, но немного по−другому, это как слушать поэзию. Ее голос ровный и спокойный. Немного хриплый. И я чувствую себя на седьмом небе, когда она рядом со мной, прижимается ко мне.