Страница 39 из 62
В России в 1900 г. было 380 мужских и 170 женских православных монастырей, в которых жили около 15 тысяч монахов и послушников и 48 тысяч монахинь и послушниц. Три крупнейших монастыря – Троице-Сергиев под Москвой, Александро-Невский в Петербурге и Киево-Печерский именовались лаврами (так некоторые восточные монастыри именовались в древности от греч. laύra – улица, поселок).
Для подготовки духовенства к концу XIX в. действовали четыре духовные академии в Москве, Киеве, Петербурге и Казани, 58 семинарий, 183 уездных духовных училища для юношей и 49 епархиальных училищ для девушек.
Духовенство в России оставалось по сути кастовым. Очень редко выходец из недуховного сословия становился священником, епископом. Большинство учащихся духовных школ были детьми клириков. Они выбирали семинарское образование вовсе не потому, что хотели стать священнослужителями. Просто для них это была единственная возможность получить среднее образование, вне зависимости от желания принимать сан. Священниками становились не по призванию, а по происхождению. И это резко снижало духовный уровень священства и епископата.
Вопрос о подготовке церковных кадров был одним из самых насущных и требовал от властей серьезного внимания к системе духовного образования. Но у государства, стоявшего на принципе церковно-государственного союза, не хватало средств, чтобы обеспечить жизнь будущих пастырей Церкви. Средний («казенный») оклад приходского священника равнялся 300 рублям, диакона – 150 и псаломщика – 100 рублям в год. Источниками материального обеспечения духовенства служили добровольные даяния прихожан, сборы хлеба с деревенских прихожан, церковная земля. Почти 26 тысяч священно- и церковнослужителей окладов не получали. Материальная зависимость от паствы создавала для клириков ложное положение, когда представление о церкви как «лавочке для духовенства» получало развитие в простонародной массе и в среде антицерковно настроенной интеллигенции.
Весьма глубок был в Православной Церкви и разрыв между приходским духовенством и архиереями. Если большинство сельских батюшек перебивались в бедности, с трудом кормя и воспитывая, как правило, большую семью, митрополиты и епископы получали громадное содержание, которое вместе с доходами в пользу архиерея от епархии составляло от 30 до 50 тысяч рублей в год. Доход Киевского митрополита достигал 100 тысяч рублей. Утопали в сытости и довольстве некоторые монастыри. Даже профессура духовных академий, ученые с мировыми именами, такие как Болотов, Глубоковский, Катанский, были сущими бедняками в сравнении с епархиальными архиереями: их годовой оклад составлял – три тысячи рублей, а доцентов академий – 1200 рублей. «Таким образом, наши духовные профессора volens-nolens проходили обет нищеты… Профессора академий были обескровливаемы нищетой, не оставлявшею их, если они не устраивались как-нибудь иначе, до самой смерти; безденежье обрезывало у академий крылья для научного полёта», – констатировал протопресвитер Георгий Шавельский.
К концу XIX в. обозначилась и новая тенденция. Дети священников, получив по необходимости образование в духовных семинариях, дело отцов наследовать часто вовсе не желали. Одни потеряли веру, другие были увлечены широкими возможностями, открывавшимися в предпринимательстве и на государственной службе. Митрополит Евлогий (Георгиевский) много лет спустя вспоминал, что в начале XX в. «духовные семинарии не давали достаточного числа кандидатов-священников. Во многих епархиях отмечался их недостаток, многие семинаристы, особенно в Сибири, не хотели принимать священнического сана. Благовещенская семинария за 10 лет не выпустила ни одного священника; религиозный энтузиазм в семинарии потух, молодежь устремлялась на гражданскую службу, на прииски, в промышленные предприятия». В результате на одного священнослужителя приходилось в начале ХХ в. более двух тысяч православных мирян. Даже принимая во внимание, что далеко не все они регулярно посещали церковь, необходимо признать недостаточную для серьезного пасторского попечения численность клириков в России.
Проблемы Православной Российской Церкви были не только материального характера. Большинство православных крестьян оставались неграмотными, не могли прочитать даже общеупотребительные молитвы, равно как не понимали значения церковных священнодействий. В своём знаменитом «Московском сборнике» Победоносцев признавал, что «русское духовенство мало и редко учит, лишь служит в церкви и исполняет требы. Для людей неграмотных Библия не существует, остается служба церковная и несколько молитв, которые, передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и Церковью». Победоносцев констатировал далее, что в некоторых местностях народ вообще ничего не понимает в словах церковной службы и даже в «Отче наш» делает такие ошибки или пропуски, что у молитвы исчезает всякий смысл.
Свидетельство очевидца
«Абсолютное большинство русских остаются примитивными людьми, едва перешагнувшими ступень природного инстинкта. Они по-прежнему рабы собственных импульсов. Христианство только частично овладело их душами: оно ни в коем случае не тронуло рассудка и в меньшей степени взывает к их сознанию, чем к их воображению и чувствам. Но также следует признать, что когда гнев мужика спадает, он сразу же вновь обретает христианскую кротость и смирение. Он рыдает над своими жертвами и заказывает панихиды для упокоения их душ…» – Морис Палеолог. Дневник посла. М., 2003. – С. 221.
Победоносцев считал, что, сохраняя эту «первобытную чистоту», народ, равно как и сельское духовенство, составляют сплоченный противовес верхним слоям общества, интеллигенции, уклонившейся от веры. Обер-прокурор был сторонником развития именно церковно-приходских, а не земских школ. Он видел в священнике воспитателя-консерватора. «Победоносцев продолжает свою „политику“, сущность которой состоит в том, чтобы духовенство не выделялось образованием и ученостью, а коснело бы в формализме и суеверии, дабы не отделяться от народа», – писал в дневнике близко знавший обер-прокурора генерал А. А. Киреев. «Русский народ несомненно религиозен, – замечал Киреев в 1906 г., – но когда он видит, что Церковь дает ему камень вместо хлеба, да требует от него формы <…>, читает непонятные простонародью молитвы, когда ему рассказывают про фантастические чудеса… он переходит или к другой вере, говорящей его сердцу, или делается снова зверем. Посмотрите, как христианская хрупкая, тоненькая оболочка легко спадает с наших мужиков».
И действительно, к концу XIX в. живая православная вера угасает и в образованном слое и в значительной части простого народа. Угасает она даже и среди духовенства. «Духовенство у нас никакого влияния на население не имеет, и само иногда для поддержания православия обращается к мерам чисто полицейского свойства», – говорил в январе 1905 г. Государю как о чём-то само собой разумеющемся министр земледелия и государственных имуществ Алексей Сергеевич Ермолов.
Свидетельство очевидца
«Влияние Церкви на народные массы всё слабело и слабело, авторитет духовенства падал… Вера становилась лишь долгом и традицией, молитва – холодным обрядом по привычке. Огня не было в нас и в окружающих, – вспоминал об этом времени митрополит Вениамин Федченков, – … как-то всё у нас „опреснилось“, или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть „солью земли и светом мира“. Нисколько не удивляло меня ни тогда, ни теперь, что мы никого не увлекали за собою: как мы могли зажигать души, когда не горели сами?.. И приходится еще дивиться, как верующие держались в храмах и с нами… хотя вокруг всё уже стыло, деревенело. А интеллигентных людей мы уже не могли не только увлечь, но и удержать в храмах, в вере, в духовном интересе».
Многие серьезно ищущие ответ на религиозные вопросы люди, особенно среди простого народа, в конце XIX в. неофициально (официальный переход по законам Империи был невозможен) переходят в те или иные протестантские (евангелические) исповеданья, отвергавшие учение и священнодействия Православной Церкви. Рационалистическое религиозное течение, исповедуемое интеллигенцией, приняло форму толстовства – нравственно-религиозного учения Льва Николаевича Толстого (1828–1910). Среди простого народа, особенно на Юге России, эта тенденция нашла выражение в штундо-баптистском движении. Термин «штунда» происходит от немецкого слова «Stunde» – час, то есть час религиозных собраний и молитв. Штундисты появились на Юге России в первой половине XIX в. и быстро распространили свое учение. В 1870-е гг. они подпали под влияние баптистов, сильных в Бессарабии и Закавказье. К концу XIX в. баптисты появились более чем в 30 губерниях России. Правительство пыталось остановить это движение полицейскими мерами. В 1894 г. эта секта была признана «особо вредной» и ей было запрещено проводить собрания. Это, естественно, вызвало еще более быстрый ее рост. К 1905 г. секты и различные старообрядческие «согласия», по данным полиции, объединяли до 20 млн. человек.