Взять живым мёртвого

Можно я не буду описывать всё это в деталях и подробностях с многочисленными «инда», «коли», «понеже», «сие», «блазнить», «доколе», «ендова», «виждь», «десница», «длань», «тать», «внемли», «блудилище задунайское»… и так далее? Горох, когда хорошо выпьет, любит говорить красиво, переходя на так называемый высокий стиль древнерусского литературного. Короче, язык сломаешь.

Если же взять самую выжимку, то в песне о его горькой жизни не было ничего такого, о чём бы я не догадался. Дума с перевесом в четыре голоса приняла историческое решение отправить нашу легендарную бабку на европейский суд в знаменитый (не в этом времени!) городишко Нюрнберг. Дело о пропавшем австрийском принце почему-то должно было слушаться именно там, а сама казнь Яги планировалась быть проведена уже в Бамберге. Всё, как предполагал посол.

Горох своей самодурской волей послал их боярское большинство даже дальше, чем у меня фантазии хватило, и, хлопнув короной об пол, ушёл пить горькую. А почему? А потому что чисто русское упрямство не позволяло ему сдавать своих, и в то же время все прекрасно понимали, что Фридриху Вильгельму тоже деваться некуда, а значит, разразившийся международный скандал такого уровня неизбежно приведёт к войне. Причём не только с Австрией.

Та стопроцентно заключит военный союз с Германий, Пруссией и Баварией, следом вечно буйная Польша подтянется, потом Франция вспомнит о каких-нибудь старых обидах, ну а Великобритания уж тем более не останется в стороне. Старая добрая Англия никогда не отказывала себе в удовольствии напасть скопом на одного. Но самое поганое, что передавать с рук на руки мою добрую домохозяйку судебным представителям иностранных государств обязан был я.

– Теперь понимаешь, почему надо выпить, Никита Иванович?

– Яга утверждает, что ни в чём не виновата. Мы провели небольшую магическую экспертизу в присутствии господина Шпицрутенберга и выяснили, что принц Йохан действительно… Вы меня не слушаете.

– За твоё здоровье, участковый!

– Нет, ну сколько же можно, мать вашу?!

– Не трогай маму, она была святая женщина! Господь прибрал её весёлую, счастливую, в преклонном возрасте, с кубком вина на пиру. Смерть, которую пожелаешь любому!

– То есть алкоголизм у вас наследственный?

– Ну да, есть такое. Ещё по чуть-чуть? – нетрезво икнул Горох. – Ты энто, давай уже, зови сюда свою Ягу-то, что ли…

Глава нашего экспертного отдела скромненько вошла в царский кабинет, так, словно втихую подслушивала за дверями. Кстати, если подумать, то так оно и было, с бабки станется.

– О, какие тут балерины без охраны ходют?!

– И тебе не хворать, надёжа-государь, – низко поклонилась Баба-яга. – Чую, здесь наливают забесплатно?

– Наш человек, – уважительно подмигнул царь, наполняя свою стопку и пододвигая бабке мою.

В дверь деликатно сунулся немецкий посол.

– Прошу простить мою бесцеремонность, ваше величество, но я не смог сидеть в слободе, дожидаясь, как у вас говорят, у моря погоды.

– Кнут Гамсунович, друг сердешный, присоединишься, что ль?

– Данке шён! Почту за честь, ваше величество!

Ну, похоже, тут только я один трезвый как дурак стоять буду. Тем более что через пару минут в кабинет ворвалась грозная матушка императрица, за ней скользнула моя Олёна. Горох при всех получил по мозгам, безропотно отдал бутылку, и мы малым кругом крайне заинтересованных лиц провели срочное внеплановое заседание.

Прокуроров, адвокатов, обвинителей и судей не было, все искали компромисс. Если бы в тот момент писался протокол, то, наверное, он выглядел бы следующим образом:

«Баба-яга. Ни в чём не виновата, принца не ела, наоборот, накормила, напоила, в баньке выпарила.

Царь. Верю.

Царица. Допустить… допускать… допустим, я?

Посол. Не имею причин не верить, но хотел бы иметь доказательства.

Олёна. А я верю. И Никита тоже!

Я. Верю, разумеется. Я ж не самоубийца.

Баба-яга. Так вот, наутро он, кстати, сам убёг, не попрощавшись! Что мне, как женщине интересной, даже обидственно было, промежду прочим.

Я, царица, Олёна. Верим!

Царь. Да я сам сколько раз так сбегал, а?!

Посол. Вообще-то принц Йохан очень воспитанный. Имею лёгкое сомнение, что он мог так поступить с дамой.

Баба-яга. И чё теперича делать-то со мной будем?

Царица. Европейский суд в старий, добрий Нюрнберг есть самый гуманность и справедливость засудить в мире! Нихт ферштейн?

Я, Олёна, Баба-яга, царь и даже посол. Ничё не поняли…

Царица. О майне либен камераден, нет причин для стольких волнений, в Нюрнберг прекрасный здание тюрьмы, их бин памятник архитектуры. Посидеть там просто без дел, в ожидании казни, есть один полный удовольствий!

Я, Олёна, Баба-яга, посол. Без комментариев.

Царь. А я скажу! Дура ты после этого и есть, ферштейн, мин херц?

Царица. А ти… ти… есть алкаш!»

Пока эта венценосная пара орала друг на друга, как кошки на крыше, выясняя отношения, Кнут Гамсунович тихо поманил меня и прошептал на ухо:

– Герр полицай, у меня есть некий план. Признаем честно, что вашей уважаемой сотруднице в цивилизованной Европе не светит ничего, кроме костра на площади. Но если бы только она сумела предоставить неопровержимые улики смерти принца в другом месте от рук убийц или от естественных причин, то есть надежда…

– А вы уверены, что он умер? – уточнил я.

– Друг мой, вашей бабушке на вид лет триста, наследник престола пропал ещё лет сто назад! Естественно, он мёртв. Но по нашим австрийским законам некоторые преступления не имеют срока давности.

– Ваши предложения?

– Наверное, я уже слишком долго живу в России, – задумчиво протянул он, отводя взгляд. – У вас огромная страна, бескрайние земли, в них так легко затеряться беглецу. Что будет?

– Дело передадут милиции, которая обязана не только найти и вернуть преступника, но также подготовить доказательную базу под его вину или невиновность.

– Вам просто нужно время.

– Которого по закону нам никто не даст, – согласился я. – Значит, заговор?

– О найн! Мы, европейские дипломаты, предпочитаем называть это устным соглашением, – тонко улыбнулся посол и громко попросил: – Милые фройляйн, вы не могли бы на полчаса оставить нас одних. Нам предстоит суровый мужской диалог. Возможно, даже с нецензурными словами на русском и немецком. Потом нам будет стыдно смотреть вам в глаза.

Олёна и Лидия Адольфина после секундного размышления силой увели брыкающуюся бабку, кричащую, что вот она-то как раз бы иноземные матюки и послушала. «Образованию ради» и чтоб знать, чем судьям в том Нюрнберге в лицо правду-матку лепить! Когда мы остались втроём, я первым попросил царя:

– Тут такое предложение есть… Наливайте, короче.

Горох бодренько наполнил коньяком три стопки.

…В отделение наша опергруппа вернулась далеко за полночь, спать никто не ложился, смысла не было, а вот дела были, так что уже на рассвете Баба-яга, собранная и тепло одетая в дорогу, сидела в ступе, давая нам с Митькой последние указания:

– Васеньку, кота моего, кормить не забывайте! Назимка, он хоть и хороший домовой, однако ж к Васе до сих пор ревнует меня зазря. В горницу мою не шастать! Мало ли чего я там из белья нижнего поразбросала. По сусекам не скрести, нигде ничего не шарить, весь алкоголь под замком, не облизывайтесь даже! За порядком пущай Олёнка твоя следит, увижу, что полы немытые али занавески нестираные – с неё одной по всей строгости спрошу! Я ить и клюкой могу вдоль хребта отметелить, у меня на энто дело разговор короткий, сам знаешь.

– Знаю, знаю, – поспешил успокоить я. – Вы, главное, не волнуйтесь, далеко не улетайте, уже после обеда мы встретимся на полпути в Подберёзовку. Дальше едем вместе.

– Ох, Никитушка, чёй-то всё ж таки боязно мне терем бросать. Да и чего я, старая, в тех Европах не видела?