Страница 19 из 35
писал Пушкин. О местнических спорах за столом рассказывает и Григорий Котошихин, бежавший в XVII веке в Швецию русский служилый человек. По его словам, если кто-то из бояр отказывается сесть на царском пиру ниже человека, которого считает себе ровней или ниже, царь приказывает его посадить насильно, а местник «посадити себя не даст, и того боярина бесчестит и лает», кричит: «хотя-де царь ему велит голову отсечь, а ему под тем не сидеть, и спустится под стол».
Для местнического счета не важны были и выдающиеся заслуги: даже спаситель страны от интервентов князь Дмитрий Михайлович Пожарский не раз проигрывал такие дела. От поражения в споре не спасало и родство с царем. Так, в 1614 году один из князей Лыковых заместничался с родным дядей только что избранного царя Михаила Федоровича, Иваном Никитичем Романовым. «Готов ехать к казни, а меньше Ивана Никитича мне не бывать», – заявлял Лыков, фактически подвергая сомнению знатность самого царя, ведь племянник по местническому счету «ниже» дяди, следовательно, и царь ниже, чем он, Борис Михайлович Лыков.
В том ли только дело, что Лыковы князья, а Романовы нет? Отнюдь. Тот же князь Пожарский проиграл местническое дело нетитулованному боярину Борису Михайловичу Салтыкову. При местничестве учитывалась не абстрактная знатность, древность рода, а служба предков. Если некогда служили двое вместе и один был подчинен другому, то и их дети, и племянники, и внуки должны будут находиться в таком же взаимоотношении.
Система эта постепенно усложнялась и запутывалась. В спорах служилые люди выстраивали сложнейшие цепочки местнических «случаев» – прецедентов. «…Князь Александра Кашин был меньше отца моего… а князю Костентину Курлетеву был дядя, а со князем Костентином Курлетевым ровен был князь Иван Лугвица Прозоровской, а брат меньшой князь Иванов князь Федор Прозоровской бывал с князем Иваном Троекуровым…» – это только начало одной из таких местнических цепочек.
Но и соперник отвечал другой, столь же длинной и сложной цепью «случаев». Потому и было опасно принять «невместное» назначение: создавался прецедент, наносился урон служебному положению не только своему, но и потомков и родственников. Вот почему так цепко держались бояре за место за царским столом. Потому-то бывший опричник Михайло Андреевич Безнин, проиграв местническое дело, «от той обвинки боярской хотел в монастырь постритца», а Петр Федорович Басманов в подобной ситуации, «патчи на стол», плакал целый час. Раз князь Александр Андреевич Репнин (из рода Оболенских) был назначен на службу ниже князя Ивана Васильевича Сицкого, своего близкого приятеля. И по дружбе не бил на него челом «в отечестве о счете». Тогда однородец Репнина князь Федор Ноготков-Оболенский стал жаловаться государю, что тем «князь Олександровым Репниным воровским нечелобитьем» всему их роду может «быть в отечестве поруха и укор от чужих родов».
Местничество порой считали только привилегией феодальной аристократии, обычаем, противоречащим интересам централизации. Непонятно, как же тогда терпел местничество Иван Грозный? И не просто терпел, а весьма охотно вмешивался в счеты. Более того, он их как бы поощрял, поскольку нередко спорили друг с другом о местах и опричники.
Да, конечно, местничество давало высшей аристократии некоторые гарантии против потери господствующего положения. Но ведь оно основывалось на прецедентах, и те роды, которые давно и верно служили московским великим князьям, укрепляли благодаря местничеству свои позиции. И хотя царь Иван мог прекратить любой местнический спор одним суровым окриком «Не дуруй!», он не раз пользовался местничеством, чтобы повысить служебное положение того рода, которому почему-либо симпатизировал, или понизить тот род, к которому относился похуже.
В XVI веке местничаться имели право только служилые люди из аристократической верхушки, но в XVII веке местничество постепенно распространялось все шире, охватив почти весь господствующий класс. Все меньше и меньше оставалось в местничестве положительного, все в большей степени оно затрудняло продвижение вверх по служебной лестнице способных и преданных монарху людей. По мере того, как складывался единый всероссийский господствующий класс, становилось все менее важным, принадлежит ли служилый человек к роду, давно подчинившемуся московским государям. Теперь местничество оказалось в противоречии и с централизацией, и с нарождавшейся абсолютной монархией. Но только в 1682 году по инициативе талантливого государственного деятеля князя Василия Васильевича Голицына (замечательный пример: он ведь сам стоял на одной из самых высоких ступеней местнической лестницы!) «богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество» было отменено. Тогда же разрядные книги, в которые записывались все назначения на важнейшие должности, – из них извлекался материал для прецедентов во время споров – были торжественно сожжены. Так на сей раз разошлись пути исторического прогресса и интересы исторической науки – погиб ценнейший источник по истории России XV–XVII веков, и мы вынуждены теперь пользоваться в основном лишь частными списками с подлинных разрядных книг.
Высок ли был уровень образованности
русского аристократа XV–XVII веков? Немало было среди бояр людей, образованных для своего времени блестяще. Князь Андрей Михайлович Курбский – один из самых плодовитых и талантливых литераторов, знаток Библии и житий святых, трудов «отцов церкви» и истории… Уже зрелым человеком он в Великом княжестве Литовском взялся за латынь и преуспел настолько, что смог даже перевести на русский язык две речи Цицерона. Большим любителем книг, их собирателем был Дмитрий Михайлович Пожарский. Виднейший государственный деятель XVII века, одно время бывший главой внешнеполитического ведомства, Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин происходил из старинного, но захудавшего по службе и обедневшего рода. Ордин-Нащокин вырос в небольшом городе Опочке, но хорошо знал иностранные языки, математику, риторику.
Но все же большинству высшей аристократии хватало простого умения читать и писать. Да и эта элементарная грамотность не всегда отличала даже знатного боярина. Вот важный государственный документ – «Приговор» земского собора 1566 года. После духовных лиц его подписали двадцать семь служилых людей высокого ранга. А в конце читаем: «А Иван Шереметев Меньшой и Иван Чеботов рук к сей грамоте не приложили, что грамоте не умеют». Между тем оба они занимались важными государственными делами, водили полки в походы. В 1602 году Дмитрий Пожарский при выдаче жалованья расписался за шестерых неграмотных стольников из княжеских и других знатных родов.
«Боярски обеды – голодному вреды:
неколи было кушать, надо было церемоннее слушать», – эта пословица встретилась мне в одном из рукописных сборников. Да, торжественно, а следовательно, и неспешно проходил обед в боярском доме. Сначала к гостям выходит жена хозяина, гости и хозяйка кланяются друг другу. Потом же, пишет Котошихин, «господин дому бьет челом гостем… чтобы гости жену его изволили целовать, и наперед, по прошению гостей, целует свою жену господин, потом гости един по единому»; затем жена хозяина каждому гостю подносит чарку вина и «по том питии… пойдет в свои покои, к гостем же, к бояроням, тех гостей к женам». Только после этого начинается пышное пирование. Пьют «чашу государя царя и великого князя», потом – за здоровье хозяина и гостей. Тосты должны быть длинные и цветистые, вроде сегодняшних кавказских («неколи было кушать»). Еда разнообразная, подчас изысканная.
За столом прислуживает многочисленная дворня. Уже у бояр XVI века нередко десятки и сотни холопов-рабов. А в XVII веке их, видно, стало еще больше. «Да бояре ж, и думные, и ближние люди в домах своих держат людей, мужского полу и женского, человек по 100 и по 200 и по 400 и по 500 и по 1000, сколко кому мочно, смотря по своей чести и по животам», – пишет Котошихин. На столе – дорогая серебряная посуда, «суды серебряны». Правда, повседневно могли есть и из «судов оловянных», но и они недешевы – ведь большинство населения обходится глиняной посудой.