Страница 6 из 18
Мне стало так тоскливо, что захотелось выть. Хотелось делать что-то безумное, совершенно, абсолютно сумасшедшее. Вероятно, моего сумасшествия хватило лишь на то, чтобы выйти из дому и пойти куда глаза глядят. И где-то на этом пути я впервые встретил ее. И началась самая странная и самая лучшая часть моей жизни.
Был пасмурный осенний вечер – время, будто специально созданное природой для подведения неутешительных итогов напрасно прожитой жизни. В такие моменты ты уверен, что надеяться уже не на что и ничего хорошего впереди не ждет… Но именно в такие моменты судьба порой дарит тебе новый шанс.
Я смутно помню нашу встречу. Кажется, это случилось в каком-то парке, где я, устав от бесцельного хождения, присел на скамейку без спинки. Опускались сумерки, на аллейках зажглись старомодные фонари. Слегка моросил дождик, больше похожий на туман. Я помню, что она присела рядом со мной, и на миг мне показалось, что за ее спиной мелькнуло светлое крыло, но это был всего лишь свет фонаря в измороси.
Что она говорила, что я ей отвечал – не знаю. Через какое-то время мы встали и пошли в глубь парка. Этот парк больше напоминал лес – густые заросли деревьев, частично сбросивших по осени листву, темные ели, подступавшие прямо к дорожке, по которой мы шли. На какой-то миг мне вдруг стало страшно, и я спросил ее:
– Куда мы идем?
– Ко мне, – ответила она; ее голос был тихим, как шуршание опавшей листвы под ногами. Она всегда говорила тихо, словно перенесла операцию на голосовых связках. – Ты будешь жить у меня.
Она не спрашивала моего согласия, она говорила так, словно я был брошенным одиноким щенком, но именно так я себя и чувствовал. Я взял ее за руку. У нее были тонкие, гладкие и холодные пальцы, словно у фарфоровой статуэтки, но от того, что я чувствовал их в своей руке, мне внезапно стало как-то спокойнее.
Дождь почти прекратился, зато начал опускаться туман. Это было странно, поскольку туман обычно ложится под утро, а по моим субъективным часам едва началась ночь. Мы обогнули высокий холм, на который, редея, взбегали деревья парка, и сразу за ним показался забор из кованой чугунной решетки. «Такие заборы ставят на кладбищах», – почему-то подумал я. Фонари стали попадаться реже и светили слабее. За забором высились мрачные темные ели. Я вновь почувствовал прилив страха.
– Это кладбище? – спросил я.
– Ну что ты, – ответила она, слегка улыбнувшись. Я видел лишь часть ее лица, другая была скрыта капюшоном светлого плаща. – Это наш дом. Мы почти пришли..
И правда, скоро мы оказались у кованой решетки, за которой виднелся темный контур двухэтажного здания. Она открыла калитку, пропуская меня вперед, я подождал, пока она закроет за нами; казалось, что петли должны заскрипеть, но они, должно быть, были хорошо смазаны, так что калитка закрылась без скрипа, лишь с глухим стуком. Пахло влажной глинистой землей и мокрой хвоей.
Мы поднялись на крыльцо, к деревянной двери из темных досок. Я подумал, что моя новая знакомая, должно быть, богата: стены особняка были облицованы каким-то дорогим поделочным камнем, может, даже мрамором. Но тут она, опять-таки почти бесшумно, открыла дверь, и я вошел в дом, который с тех пор стал моим.
Наверно, это странно звучит, но я, автор многих успешных книг, совершенно не в состоянии описать, как выглядит моя возлюбленная. Я узнаю ее из тысяч – но при этом не могу сказать, какого она роста, как сложена, какого цвета у нее глаза, какая прическа. Наверное, у нее длинные волосы, потому что, даже когда ее нет рядом, моя кожа помнит их нежное мягкое прикосновение. А быть может, мне это просто кажется.
Я даже не знаю ее имени. Может, она его и называла, но почему-то я об этом не помню, и даже никаких ассоциаций у меня не возникает. Она – это она. Единственная.
Она тоже не зовет меня по имени. В нашем общении вообще много такого, о чем мы никогда не говорим. Например, о деньгах. О планах на завтра и вообще о будущем. О любви. О том, как относимся друг к другу.
Она вообще очень немногословна, но это не то что не мешает, а даже напротив. Лишь рядом с ней я понял, насколько раздражал меня вечный «белый шум» разговоров, постоянная трескотня человеческой речи. Здесь все по-другому. Тишина украшает наш дом, как уникальное и очень ценное произведение искусства.
Я говорю «наш дом», не задумываясь над юридическим аспектом этого вопроса. У меня нет никаких документов, подтверждающих мои права на этот дом, но с того момента, как я впервые переступил его порог, я чувствую себя дома. Это странное забытое чувство, которое я потерял лет в шесть, когда мы с родителями перебрались в другой район, ближе к работе отца и «хорошей» школе, где я впоследствии учился. С тех пор я жил в разных местах, но даже те квартиры, которые я покупал за свои деньги, не давали мне такого чувства уюта, покоя и чего-то необыкновенно родного, как этот дом.
Его трудно описать. Он, в общем-то, невелик, но даже при этом часть его нами не используется, и мебель в этих комнатах стоит в серых пыльных чехлах. Я несколько раз заходил в эти комнаты, но дольше пяти минут в них не выдерживал. Не от страха – просто среди этих пыльных серых чехлов мне становилось так грустно, что на глаза, невесть почему, сами собой наворачивались слезы.
Обжитая нами часть дома являет разительный контраст с заброшенной. Здесь непередаваемо уютно, здесь все дышит жизнью… ее жизнью. Обстановка скорее винтажная, но я всегда не любил стиль «ИКЕА», и некоторые из окружающих вещей просто приводят меня в восторг. Например, камин со старинными часами на полке, стрелки которых замерли на без пятнадцати девять. Однажды я пытался привести их в движение, но даже не нашел, где они заводятся. Впрочем, то, что они не идут, меня ничуть не раздражает – здесь я совершенно не чувствую необходимости следить за временем. Мне вообще оказались не нужны многие, казалось бы, привычные вещи, например мобильный телефон. Он лежит у меня в кармане, но на него, к моему удивлению, никто не звонит, словно я внезапно умер. Да и я не чувствую ни малейшего желания звонить кому бы то ни было. Зачем? Мне сейчас никто не нужен, кроме нее.
В нашем доме есть телевизор, но мы никогда не смотрим ни новостей, ни передач и включаем его только ради старых хороших фильмов или записей концертов – у моей подруги прекрасная фильмотека. Зато мы много гуляем, и прогулки эти меня постоянно удивляют. Как будто всякий раз мы выходим в какой-то другой город, другой мир, даже другой парк, хотя есть то, что не меняется уже много дней. Например, погода. Она всегда пасмурная, всегда с мелким дождиком и частыми туманами. Я не видел солнца с тех пор, как встретился со своей подругой, лишь иногда наблюдаю где-то вдалеке его лучи, пробивающиеся через прорехи низко нависших темных туч. И еще осень. Осень, прохладная, тускло-золотая, все тянется и тянется уже который день, хотя, по моим подсчетам, уже давно должна была наступить зима – осыпаться листья и выпасть снег.
Каждая наша прогулка по-своему прекрасна. Мы бываем в старых кварталах с узкими мощеными улочками, где заходим в маленькие кафе и магазинчики. У моей любимой страсть к антиквариату и к букинистической книге, что вполне логично. Я с удивлением открыл, что такие вещи привлекают и меня. Именно в одном из подобных магазинчиков я прикупил себе старинную печатную машинку – о такой я мечтал давным-давно, но так и не сподобился посетить блошиный рынок в прошлой жизни.
Поделюсь еще одним наблюдением – я не знаю, кто моя возлюбленная, но все люди, которые встречаются нам, ее знают. Они не здороваются, не разговаривают с ней, но смотрят на нее так, что сразу ясно – она хорошо им знакома. И смотрят они с каким-то подобострастием и испугом, будто уважают ее и боятся. Понятия не имею почему, но они выглядят как должники, к которым ненароком зашел на чашечку чая кредитор. Меня же они почему-то не замечают, словно я пустое место.