Капкан. Сожженный некролог

Он остановил машину возле самого дома на Леонардо да Винчи. Короткое расстояние до подъезда прошел нарочито медленно, рассеянно глядя перед собой. Ничего здесь не изменилось: почтовые ящики со сломанными замками, исцарапанные гвоздем стены, из-за коричневых дверей на первом этаже запах съестного, аккуратно политые цветы в консервных банках — жизнь идет и будет идти дальше.

На втором этаже стояли все те же «обувки». Ему стало весело: нет, ты погляди только, их еще не выбросили на помойку.

Он нащупал ключ в кармане и, затаив дыхание, поднялся на площадку Нелчиновых и Стаматовых. Некролог висел на прежнем месте. Это его озадачило: почему Эмилия не отлепила его и не изорвала на мелкие кусочки? Он был уверен, что она сделает так, если проберется сюда, — ведь страшно глядеть на себя в черной рамке, будто и вправду чувствуешь дыхание смерти… Впрочем, почему страшно? Почему она должна испугаться собственного изображения? Наоборот, это даже забавно: она живая и здоровая, всех обманувшая, смотрит на свидетельство удачно сыгранного спектакля, хотя он, этот спектакль, был жесток и рискован. Может, даже усмехается, она такая. Жаль, я не подумал об этом.

«Зато я, — будто слышит он из-за плеча шепот девушки, — я подумала обо всем, прежде чем войти сюда! Вот эти следы на паласе — неужели вы скажете, что они мои? Ведь не могу же я носить обувь сорок четвертого размера!» Гео внимательно рассмотрел самый ясный след — с цепочкой ромбиков, поднял голову, потом выпрямился во весь рост и чуть не расхохотался в голос. Уже не соблюдая осторожности, он выскочил из квартиры, оставив дверь открытой настежь, бегом спустился на второй этаж, схватил «обувки» Ночной Смены и повернул их подметками вверх — те же ромбики, похожие на рифленое печенье. Ах, милая девочка, сколько же детективных романов она прочла! Конечно, она еще совсем ребенок, и давно надо было понять это. Воображаю, что это была за картинка — шлеп-шлеп по лестнице, легкие туфельки в руках, а на изящных ножках эти громадины. Зато можно утереть нос любопытным!

Впрочем, погоди-ка, Гео! Откуда такая уверенность, что это она, Эмилия? Как будто мы никогда не слышали о вульгарном воровстве. Ведь тут пустая квартира, никто ее не стережет, в двери легкий замок… Да, все это так, но того, кто здесь побывал, вряд ли можно заподозрить в корыстных устремлениях. Действительно, четкие, будто и впрямь нарочно оставленные следы вели к полкам с многотомными изданиями и возвращались обратно кратчайшим путем. Ясно — у «преступника» были строго определенные намерения, он осуществил их и исчез, так как никаких следов не обнаружилось больше нигде. А книги на полках переместились — это Гео заметил сразу. Порядок, который он хорошо запомнил на всякий случай, кто-то нарушил. То же чувство охватило его, едва он перевернул последнюю страницу семейного альбома. Чего-то здесь не хватает, но чего? Гео зажег сигарету, глубого затянулся и стал снова перелистывать альбом. Так-так… вот Кристина на Витоше… вот в беретике?… стоп! Не было ли здесь большой фотографии, единственной без подписи внизу? На ней Кристина в молодости, с милой, доброй улыбкой… Гео вынул лупу, которую всегда носил с собой, и внимательно рассмотрел следы клея. Потом сравнил со следами на других страницах. Без всякой экспертизы никакого труда не составляло определить, что фотографию Кристины оторвали отсюда гораздо позже других снимков, подвергнутых той же операции. Скорее всего, это случилось совсем недавно, причем картон, к которому крепилась фотография, был надорван — человек явно спешил. Может, спросить Стаматовых? «Вспомните, пожалуйста, не было ли здесь большой фотографии вашей приятельницы?» Э, нет, это значит раскрыть перед ними карты. Лучше спокойно подумать и найти правильный ответ: кому нужна была именно эта фотография? И зачем?

Гео тщательно закрыл дверь квартиры и стал спускаться по лестнице. В горле страшно першило, дышалось с трудом — еще бы, наглотался пыли и затхлого воздуха. Вдруг он резко остановился: на пороге своей квартиры стояла Райка, мимо нее не смог бы проскользнуть даже невидимка.

— А-а, журналист! А я и не узнала! (Судя по всему, она увидела его еще на верхней площадке.) Ну и когда же мы прочтем что-нибудь про себя, а?

— Будет, будет и про вас.

— А то я смотрю — давно ты не появлялся. Уж не выгнали ли тебя из газеты?

— Нет еще.

Она прищурила один глаз, лицо выражало злобное любопытство и нетерпение:

— Может, ты ищешь квартиру? Что же не скажешь? Поможем. А что за дела у тебя там, наверху?

Гео решил вести себя с ней как можно более «доверительно» и даже «ласково».

— Ты права, Рая, дела. Я был у инженера, кое-что требовалось уточнить. Ты не пропустишь меня? Нужно срочно позвонить в редакцию. А к тебе я еще как-нибудь загляну.

— Да кто тебе мешает? Иди!

Женщина неохотно отступила к двери. Круглые совиные глаза обшарили всю фигуру Гео с ног до головы в надежде увидеть что-нибудь припрятанное.

Гео быстро добежал до машины, с ходу рванул с места и помчался к выезду из города.

Так что же могло произойти? Однажды, когда Кристина была уже в тюрьме, к Эмилии домой явилась подруга или родственница второй жены Дишо. Она была, по ее собственным словам, очень обеспокоена тяжелым положением, в котором оказалась Эмилия, — одна, без средств, без ясного представления о будущем, да еще нервы расходились. «Если ты в чем нуждаешься, не стесняйся, я передам твоему отцу. Ты девочка гордая, это замечательно, но надо жить…» Девочка, естественно, ответила отказом. Но родственница, специалист высшего класса в таких делах, тут же пустилась в рассуждения о судьбах одиноких девушек вообще, потом незаметно перешла к примерам из жизни приемных детей, брошенных настоящими родителями, и все это с восклицаниями, заламыванием рук, чтобы не оставалось ни тени сомнения в искренности ее намерений. Пока она играла эту сцену, глаза ее были прикованы к Эмилии: сказать или не сказать? «А, ты уже взрослая девушка…» И произнесла страшные слова.

Конечно же, Эмилия была потрясена. Но прошло немного времени, и она даже почувствовала облегчение. С момента ареста матери у нее уже зрел план покончить с этой жизнью, а теперь она порвет и со всеми близкими, в том числе и с несчастной Кристиной. Что с того, что та была ей матерью и даже пошла на преступление ради нее, Эмилии? Никто не требовал от нее такой жертвы! В измученной душе девушки вспыхнула ярость, которая быстро перешла в ненависть к бедной женщине. На свидания она еще не ездила и не поедет никогда! Единственное, ради чего стоило бы увидеться с «ней», это чтобы «поблагодарить» за растоптанное доброе имя, за несбывшуюся надежду стать врачом, за разрушенную первую любовь… И все-таки в глубине души ей было мучительно горько, больно. Она страдала гораздо больше, чем когда их бросил отец. Тогда их было двое, и обе они старались переносить горе с высоко поднятой головой, были друг к другу ласковы и внимательны. Теперь рядом не было теплого материнского плеча, родной руки… Раньше она как думала? У тебя есть мать, она тебя родила, выкормила, воспитала, в силу биологических законов она тебе самый близкий человек, какие бы чувства ни мучили тебя после раскрытия махинаций с кассой. Тяжело и страшно, что мать преступница, но она мать и совершила преступление ради тебя. Насколько проще все стало теперь! Нет никаких препятствий, и можно привести свой план в исполнение. Именно так — полный разрыв! Она убежит, уедет, улетит, испарится… Ну а вдруг здесь объявят розыск, найдут ее, возвратят с позором обратно, что тогда? Ведь будет еще хуже, чем теперь. И тут, возможно, в ее богато одаренном фантазией уме вспыхнула идея мнимого самоубийства (это верный способ со всеми разорвать и расквитаться за все). Об уходе из жизни — не мнимом, а подлинном — она вряд ли думала, уж очень много в ней энергии, душевных сил, юного безотчетного стремления быть, действовать, наполнять собою мир!.. А когда могла прийти ей в голову эта идея? Наверняка в тот миг, когда отягощенный виной папаша Дишо явился в запущенную квартиру, где скрывалась от всех страдающая Эми. И она с легкой душой поехала с ним и прыгнула в бушующие волны…