Страница 1 из 5
Юные годы Джеймса Эбернати были отмечены рядом зловещих знамений.
У его отца, служившего в Новой Англии таможенником, были художественные наклонности. Свои альбомы для эскизов он заполнял бесчисленными рисунками замшелых пуританских надгробий и новеньких китобоев из Нантакета. Днем он сортировал тюки с импортным чаем и ситцем, а по вечерам, прихватив с собой сына, отправлялся на встречу со своими просвещенными друзьями. Они пили портвейн, ругали своих жен и издателей и угощали Джеймса липкими ирисками.
Отец Джеймса исчез во время одной из своих прогулок, когда он делал зарисовки знаменитой вермонтской Большой Каменной Головы. Нашлись только его ботинки.
Мать Джеймса, овдовевшая, с маленьким сыном на руках, вышла в конце концов за крупного волосатого мужчину, жившего в своей полуразвалившейся усадьбе где-то в северной части штата Нью-Йорк.
Вечерами семья принимала участие в общественной жизни соседнего городка Олбени. Там отчим Джеймса разглагольствовал о политике перед своими приятелями из Национальной Анти-Масонской партии. В это время наверху его мать садилась с подругами вокруг столика для спиритических сеансов, чтобы поболтать с выдающимися покойниками.
Постепенно масонские заговоры стали все сильнее заботить отчима Джеймса. Семья перестала появляться в обществе. Все гардины были плотно задернуты, а домочадцы получили строжайшее указание глядеть в оба и не прозевать появления в городе одетых в черное незнакомцев. Мать Джеймса исхудала и побледнела. Часто она целыми днями расхаживала по дому в одном халате.
Однажды отчим Джеймса прочитал им вслух газетную заметку про ангела Морони, откопавшего поблизости золотые таблички с подробным описанием библейской истории индейцев – строителей пирамид. К концу чтения статьи голос отчима начал дрожать, а взгляд стал совсем диким. Этой ночью в доме были слышны приглушенные вопли и остервенелый стук молотка.
Утром юный Джеймс застал отчима внизу, сидящим у камина в одной ночной сорочке. Он выпивал одну чайную чашку бренди за другой и рассеянно сгибал и разгибал руками железную кочергу.
Джеймс, как всегда сердечно, пожелал отчиму доброго утра. У того забегали глаза под густыми спутанными бровями. Джеймсу было сказано, что его мать отправилась с миссией милосердия в одну очень далеко живущую семью, где все вдруг заболели корью. Затем речь зашла об одной из кладовых наверху, дверь которой была теперь наглухо забита гвоздями. Отчим строго-настрого приказал Джеймсу держаться подальше от этого запретного входа.
Шли дни. Отсутствие матери растянулось на недели. Несмотря на часто повторяющиеся и все более настойчивые предупреждения своего отчима, Джеймс не проявлял никакого интереса к той комнате наверху. В конце концов какая-то артерия в мозгу старика не выдержала напряжения и лопнула.
Когда отчима хоронили, в дом ударила шаровая молния и сожгла его дотла. Судьба Джеймса и деньги, полученные по страховке, оказались в руках одного дальнего родственника – что-то все время бормочущего и трясущегося человека, посвятившего свою жизнь борьбе с употреблением алкоголя, и выпивавшего каждую неделю несколько флаконов Опиумного Эликсира доктора Ривкина.
Джеймса пристроили в школу-интернат, которой руководил фанатичный дьякон-кальвинист. Там Джеймс был на хорошем счету благодаря прилежному изучению Святого Писания и своему ровному, рассудительному нраву. Он повзрослел и превратился в высокого, ученого вида молодого человека со спокойными манерами и лицом, абсолютно не отмеченным печатью рока.
Через два дня после того, как Джеймс закончил школу, дьякон и его жена были найдены в собственных дрожках порубленными на куски. Джеймс задержался в школе ровно на столько, сколько понадобилось, чтобы утешить их дочь, старую деву, сидевшую с сухими глазами в кресле-качалке и методично раздиравшую в клочья свой носовой платок.
После этого Джеймс отправился в Нью-Йорк получать высшее образование.
Именно там Джеймс и наткнулся на маленький магазинчик, где продавались всякие волшебные предметы. Джеймс заскочил в эту лавчонку, на которой не было никакой вывески, чисто случайно – он импульсивно скрылся в нее от душераздирающего визга жертвы, агонизирующей в зубоврачебном кабинете на противоположной стороне улицы.
В тускло освещенной лавке пахло горящим китовым жиром и горячей медью светильников. Вдоль стен тянулись широкие деревянные полки, занавешенные паутиной. Тут и там пожелтевшие политические плакаты призывали оказать военную помощь техасским повстанцам. Джеймс положил свои богословские книги на аптечный шкафчик, в котором лакированные чучела лягушек держали в лапках крохотные тромбоны и гитары. Из-за красной занавески вышел хозяин.
– Чем могу быть полезен молодому господину? – спросил он, потирая руки. Хозяином оказался маленький сухонький ирландец с остроконечными, чуть поросшими волосом ушами. На нем были бифокальные очки и туфли с бронзовыми пряжками.
– Мне очень нравится вон тот фантод под стеклянным колпаком, – сказал Джеймс, показывая пальцем.
– Бьюсь об заклад, мы сможем найти для такого прекрасного молодого человека, как вы, что-нибудь получше, – с уверенным видом знатока сказал хозяин, – вы так молоды, так полны жизни.
Джеймс смахнул толстый слой пыли с колпака над фантодом.
– Хорошо ли идет торговля?
– У нас совершенно особые клиенты, – сказал хозяин и представился. Его звали мистер О'Беронн. Он только что покинул свою родную страну, спасаясь от опустошительного картофельного голода. Джеймс пожал маленькую пергаментную руку мистера О'Беронна.
– Вы наверняка захотите купить любовное зелье, – проницательно предположил мистер О'Беронн, – оно всегда требуется парням вашего возраста.
– Вообще-то нет, – пожал плечами Джеймс.
– Ага, значит бюджетные трудности. Может быть вас заинтересует Неоскудевающий Кошель?
Старик выскочил из-за прилавка и потряс большущим мешком, сшитым из медвежьей шкуры.
– Деньги? – почти безо всякого интереса произнес Джеймс.
– Тогда – слава! У нас есть волшебные гребни... а если вы предпочитаете эти новомодные научные штучки, то у нас есть фотоаппарат, принадлежавший когда-то самому Монтаварде.