Страница 40 из 94
На предприятиях идут массовые увольнения. 16 октября срочно раздают зарплату, но не всем и не везде. Люди, ожидающие денег, видят, как бежит начальство.
Замдиректора завода "Точизмеритель" имени Молотова Рыгин, нагрузив машину большим количеством продуктов питания, пытался уехать с заводской территории. Был задержан и избит рабочим.
Из воспоминаний писателя Аркадия Первенцева: "16 октября брошенный город грабился. Я видел, как грабили фабрику "Большевик" и дорога была усеяна печеньем. Грабили мясокомбинат имени Микояна. Сотни тысяч распущенных рабочих, сотни тысяч жен рабочих и их детей, оборванных и нищих, были брошены на произвол судьбы. Они вдруг поняли, что никому не нужны. Стихийное негодование нарастало с каждым часом. Москва находилась на пути восстания".
Вспоминает главный инженер ГПЗ № 1 Сурнакин: "Народ неожиданно остался ни при чем. Многие говорили: "Дали б нам оружие, мы б пошли воевать. А то получили расчет и уходи"".
Площадь трех вокзалов забита людьми и вещами. С Ленинградского ехать некуда. Все уезжают с Ярославского или Казанского.
Вспоминает Мария Белкина: "Уезжали актеры, писатели, киношники: Эйзенштейн, Пудовкин, Любовь Орлова. Какой-то актер волок огромный сундук и вдруг, взглянув на часы, бросил его и побежал на перрон с одним портфелем. Парни-призывники, обритые наголо, с тощими котомками, смеялись над ним".
Интеллигенцию из Москвы эвакуируют крайне организованно. На первый взгляд в этом можно усмотреть желание власти спасти интеллектуальную элиту от уничтожения. На самом деле власть воспринимает ее как неблагонадежную "пятую колонну". Сын Бориса Горнунга, филолога и поэта, писал: "У отца в Институте мировой литературы раздавались телефонные звонки, суровые голоса зачитывали фамилии сотрудников и объявляли от имени органов, что если эти лица не покинут Москву, то будет считаться, что они ждут немцев".
Вспоминает Аркадий Первенцев: "Мы выезжали из Москвы по шоссе Энтузиастов. Оно было запружено толпой. Несколько человек бросились на подножки, на крышу машины. Застучали кулаками по стеклам. Лобовое стекло треснуло и рассыпалось. Десятки рук схватили машину и сволокли на обочину. Какой-то человек поднял капот и начал рвать электропроводку. Десятки рук потянулись в машину и вытащили мою жену. "Что вам нужно?" — закричал я. В ответ заорала сотня голосов: "Небось деньги везешь? А нас бросили голодными. Небось парторг или директор, сволочь?"
Я понял их. Я посмотрел на их провалившиеся щеки, на черные засаленные пальто и рваные башмаки и вдруг увидел страшную пропасть, разъединявшую нас, сегодняшних бар, и этих людей. Я крикнул, что я советский писатель, что я снят с военного учета по болезни, что машина моя собственная. Я пишу книги и купил себе автомобиль. Нас решили отпустить. Перед этим они еще побили нашу машину. Вырвали из рук у жены пиджак, забрали мои волчьи унты. И все. Мы поехали. Я видел, как грабили очередной "ЗИС". Из него летели десятки пачек папирос, десятки пар носков и чулок. Это была машина кого-то из государственных деятелей. Он вывозил целый магазин. Из машины вылетел хлеб и упал на дорогу. Какой-то человек прыгнул к этому хлебу, схватил его и начал быстро есть".
На пике немецкого наступления на Москву в городе с неожиданной силой разгораются антисемитские настроения. Из сводок НКВД: "Слесарь Тюрькин с завода КЭС в Киевском районе Москвы заявил: "Скоро будем всех евреев "вот так"", — и провел рукой по горлу". Такового содержания сводок очень много.
Аркадий Первенцев вспоминает: "Мимо меня прошел мрачный гражданин в кепке и сказал: "Товарищ Первенцев, мы ищем и бьем жидов"".
В руках правительства было радио, но оно молчало почти целый день 16 октября. Не было ни одного спокойного голоса, который сказал бы населению: "надо защищать город". Лишь к вечеру в уличных громкоговорителях раздался какой-то шорох и затем выступил председатель Моссовета Пронин. Он призвал население к спокойствию и пообещал навести порядок. Паника в городе продолжалась еще три дня. В один из этих дней Сталин позвонил на Западный фронт. После войны Симонов беседовал с командующим Западным фронтом Коневым. Конев вспоминал: "Сталин позвонил с почти истерическими словами. Сталин говорил о себе в третьем лице: "Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин — честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить сложившееся положение"".
Вот тогда Конев почувствовал крайнюю растерянность Сталина, отсутствие волевого начала. Тогда у Конева возникло ощущение, что Сталин не соответствует тому представлению о нем, которое было у него, Конева. Это был человек растерявшийся и во многом виновный.
Симонов пишет:
"Я много думал, в чем секрет того драматического звонка Сталина Коневу. И вдруг я вспомнил, как в июле 1941 года были расстреляны командующий Западным фронтом Павлов, начальник штаба Западного фронта и еще несколько генералов. Все они были объявлены изменниками Родины и расстреляны как предатели. Они ни в коем случае в действительности не были предателями, но Сталин все происшедшее в начале войны мог объяснить только предательством".
К. М. Симонов. 60-е годы
Это был его излюбленный простейший выход из положения. Так он переводил удар на других. Потому что он, Сталин, в эти первые недели войны не просто растерялся, струсил, — он почувствовал ответственность. За ложную оценку политического положения, за свою глухоту к сигналам и предупреждениям.
Второй приступ сталинской паники наступил в страшные дни октября. Вот тогда Сталин почувствовал, что теперь его могут счесть предателем, после всех провалов, окружений и жертв его могут объявить изменником родины и на него, Сталина, могут поднять руку.
Сознание, что то обвинение, которое он привычно, многолетне обращал против других, может быть наконец повернуто против него, — вот это и вызвало тот крик, который услышал в телефонной трубке командующий Западным фронтом Конев.
Симонов в своей работе "Сталин и война" приводит слова Конева: "В обстановке этого вакуума, растерянности надо было возмещать своими волями отсутствие воли сверху и делать все возможное для спасения положения". 16 октября Сталин из Москвы не уехал. Факт пребывания Сталина в Москве — единственный случай, когда "культ личности" играет позитивную роль. Потому что информация о том, что Сталин не покинул столицу, обнадеживала. В том смысле, что люди, гибнущие за Москву, не чувствовали себя окончательно брошенными властью. Эффект Сталина — это лишь капля в море стойкости, воли и жертвенности, проявленных рядовыми людьми при защите Москвы.
Новый этап немецкого наступления на Москву начинается 15 ноября, К 1 декабря до Москвы остается не более 30 километров. 2 декабря редакциям берлинских газет приказано оставить в верстающихся номерах пустые места, чтобы напечатать сообщение о взятии советской столицы.
В Москве в это время идет подготовка к боевым действиям в черте города. Дивизии имени Дзержинского отдан приказ № 9 об организации линии обороны по Садовому кольцу. Упоминаются площади Маяковского, Восстания, Смоленская, Октябрьская и Добрынинская. Площади во всю ширину перегорожены надолбами и мешками с песком, Налеты авиации так часты, что воздушную тревогу не успевают объявлять. Бомбы падают на Садовом кольце на дом Шаляпина, на Патриарших прудах, на Арбате. По Садовому кольцу выстроены зенитные орудия. Формирование колонн, отправляющихся на фронт, проходит прямо на Садовом кольце.