Убить сову (ЛП)

Только теперь я увидела в руках у пажа овечьи ножницы.

Я попыталась подняться, но Филипп сжал мне руки. Мальчишка наклонился и сгрёб в горсть мои волосы. Ножницы лязгнули, он бросил на грязную солому клубок отрезанных волос, потом ещё и ещё, пока все мои волосы не остались лежать на вымазанной рвотой соломе. Я и не знала, что у меня столько волос, пока не увидела их разбросанными перед собой. Кожу саднило, я ощущала холод, как будто на голову положили лёд. Филипп отпустил меня, и я упала на солому. Всё это словно происходило с кем-то другим, а я смотрела со стороны, откуда-то сверху. Может, меня здесь и нет, может, я призрак, и никто меня не видит.

Отец Ульфрид сунул мне высокую шляпу.

— Смотри. — Он встряхнул меня. — Посмотри на это, девчонка.

Я попыталась собраться и прочла имя, красными буквами написанное на шляпе — Лилит [23].

— Это имя принадлежит тебе по праву — как сказал твой отец, ты родилась под дьявольской звездой. Тебе не дозволяется умереть с именем святой. Тебе нужно имя демона, чтобы отправиться прямо в ад.

Он поставил шляпу напротив меня, повернул имя ко мне, словно знак осуждения. Дверь распахнулась и захлопнулась снова, в замке лязгнул ключ. Я опять осталась одна. Я так и сидела там, где они меня бросили, холодная, как утопленник. Кожу на голове щипало, но мне не хотелось до нее дотрагиваться. Да я бы и не смогла поднять руку, если бы хотела. Тело больше мне не подчинялось. Я смотрела на длинные каштановые завитки, валяющиеся на соломе. Еретички, шлюхи, монахини — все одинаково острижены. Почему мужчины так боятся наших волос?

Сырой камень давил мне в спину, но я не чувствовала боли. Я плыла где-то далеко, вне её пределов. Я понимала — они сказали, что сделают это завтра, но нет, так не может быть. Не будет. Всё это — просто страшный сон. Скоро я проснусь.

Настоятельница Марта     

В лечебнице стояла тишина. Ставни закрыли из-за холода, несколько свечей слабо освещали сумрак. Большинство пациентов, те, у кого были семьи, покинуло лечебницу. Возможно, Хозяйка Марта права — деревенские знали, что Мастера Совы собираются напасть на бегинаж, и потому спасали свою родню, пока ещё не поздно.

Беатрис тоже ушла. Мы узнали об этом, когда увидели, что дверь голубятни открыта настежь, а голуби кружатся над крышей. Сначала я испугалась, что она там, внутри, и что-то сделала с собой, но в голубятне остались только свечи. Должно быть, она собирала все восковые свечи в бегинаже и зажигала их. Удивительно, что огонь не перекинулся на солому. Пега и остальные искали Беатрис, но ни в полях, ни в амбарах её не было. Я знала, что мы её не найдём. Наверное, на ней тяжёлым грузом лежала вина перед Османной, она решила, что бегинки винят её в случившемся, потому и сбежала. Я должна молиться за неё. Я подвела Беатрис, как и остальных, но как мне молиться за неё, если я не могу молиться даже за саму себя?

Меня коснулась слабая рука. На меня смотрела лежащая в постели Целительница Марта, я видела, как отражаются угольки огня в её единственном открытом глазу.

— Я так устала, Целительница Марта, так устала. Завтра сожгут Османну, и я должна думать только о ней, а сделать ничего не могу.

Целительница Марта мягко сжала мою руку, словно призывая продолжать.

— Хозяйка Марта считает, что нам надо вернуться в Брюгге. Остальные женщины уже собрались и готовы ехать, они ждут только моей команды, а я не могу ее отдать. Я подвела стольких людей — тебя, Османну, несчастную малышку Гудрун. Я не могу ещё раз ошибиться. Я ведь решаю за весь бегинаж, и не только за тех бегинок, что сейчас здесь, но за всех женщин, которые годами, даже столетиями присоединялись к нам. Впервые в жизни я не знаю, что делать. Если бы против нас ополчилась толпа северян-язычников — наш долг был бы ясен. Но если нас собирается уничтожить сама святая церковь — в чём наша опора? Pater misericordiam, почему же Бог мне не отвечает?

— Гар.

Опять. Только не это. Почему она произносит только эти бессмысленные звуки, просто насмешка, а не слово.

— Чего ты хочешь, Целительница Марта? Может, воды?

— Са... гар.

— Да, я слышу. Тебе холодно? Разжечь огонь?

И что я делаю в лечебнице? Мой долг — быть в часовне, молиться. Но все молитвы ушли, исчезли в пустоте. Я даже не уверена, что Целительница Марта меня слышит. Однако этот её единственный звук, пусть и бессмысленный, всё же лучше полного молчания.

— Sau… garde.

Я изумлённо смотрела на неё.

— Что? Что ты сказала?

— Sauve… garde.

На этот раз ошибки быть не могло. «Sauvegarde» — надпись над воротами нашего «Виноградника», бегинажа в Брюгге.

— Так вот что ты пыталась сказать все эти недели? Нет, Целительница Марта, нет! Ты не должна просить меня вернуться в Брюгге. Тогда с таким же успехом мы могли бы стать монахинями, прячущимися от мира. Но мы не стремимся к безопасности. Думаю, ты лучше всех это понимаешь.

Она поморщилась, и я пожалела о сказанном. Разве мало боли я ей причинила?

— Прости, Целительница Марта. Я эгоистка. Ты немолода и нездорова, и правильно, что ты хочешь вернуться и провести последние дни в «Винограднике», где о тебе как следует позаботятся. Я должна была внимательнее слушать, догадаться, что ты просишь о возвращении домой.

Она шлёпнула меня по руке. На удивление резко. Я потёрла кожу — скорее признавая упрек, чем от боли.

— Sauvegarde! — она шлёпнула по моему виску, потом по-своему.

— Мне кажется, она спрашивает тебя о том, что значит «Sauvegarde», Настоятельница Марта, — раздался позади меня голос Хозяйки Марты. Я подпрыгнула от неожиданности.

— Мы все знаем, что это значит, Хозяйка Марта, — резко сказала я. — Убежище, место защиты.

— Но защиты от чего? — тихо спросила Хозяйка Марта. — Думаю, ты не понимаешь ее слова. — Хозяйка Марта села на край кровати. — Скажи, зачем ты стала бегинкой?

— Чтобы служить Богу.

— Так почему бы не послужить Богу как монахиня, или отшельница, или жена? Что ты нашла в бегинаже?

— Свободу. Где бы я была...

— Вот именно, Настоятельница Марта, в бегинаже у тебя есть свобода быть собой, делать то, что ты считаешь правильным. Мысли. Вот что пыталась тебе сказать Целительница Марта. Что мы защищаем не только свободу тела, но и свободу мысли. Тебе известно, что я не одобряла Османну. Временами мне хотелось просто выдрать её ремнём. Но в тот день на совете Март ты сказала: «Османна хочет найти свою истину». Ты дала ей свободу. Нам с тобой может не нравиться эта истина, но она вправе пытаться ее найти. И если бегинаж — подлинное убежище, мы должны быть свободны в выборе пути. Вот чему ты научила меня в тот день на совете, Настоятельница Марта, и мне потребовалось время, чтобы это принять. Ты меня знаешь, я упрямая старая коза. Но даже старая коза может измениться. — Хозяйка Марта встала с кровати и, прежде чем уйти, легко коснулась моего плеча.

Целительница Марта снова сжала мою руку. На мгновение мне показалось, что она улыбается, но потом внезапно её лицо исказила боль, она бросила мою руку, закашлялась и захрипела, задыхаясь, схватилась за грудь, потом попыталась дотянуться до чашки с настоянным на травах вином. Я поднесла питьё к её губам, она сделала глоток и обессиленно откинулась назад. На открытую ладонь упали несколько капель красного вина. Целительница Марта недоуменно посмотрела на них, медленно сжала кулак, и сквозь её пальцы вино просочилось в мою руку. В тусклом свете догорающего очага я увидела, как она закрыла глаза. Я ощутила, как расслабленно упала её здоровая рука. Камышовая свеча оплыла, и огонёк погас, оставив только запах дыма.

Лужица     

— Если сейчас же не прекратите свару, я скажу вашему отцу, и тогда ни один из вас не пойдёт завтра смотреть сожжение. Я по доброте сердечной стараюсь помочь вашему бедному дорогому папе, а вы оба только и делаете, что донимаете меня так, что уже голова раскалывается, — Летиция плеснула водой из ковша на собаку, попытавшуюся проскользнуть в дом вслед за ней. Псина зарычала, но ушла.

23

В Библии, в книге Бытия, есть две различных записи о сотворении женщины. На этом основании в Средние века считали, что у Адама было две жены. Лилит, первая жена, была создана из праха одновременно с Адамом. Поэтому она, как равная мужу, отказалась лежать под ним во время занятий любовью. Лилит бежала из Эдема, и Богу пришлось сотворить вторую женщину, Еву, из ребра Адама. Лилит осталась бессмертной, но превратилась в демона, вызывающего у мужчин эрекцию во сне и убивающего новорожденных.