Убить сову (ЛП)

Он приблизился, и нахмурясь уставился мне в лицо. Но если он надеялся, что я дрогну, его ждало глубокое разочарование — я оказалась на добрых полголовы выше. Явно не привыкший, чтобы женщина смотрела на него сверху вниз, д'Акастер быстро отступил назад и зашагал туда-сюда передо мной. Иногда рост — это преимущество.

— Ты заберёшь мою дочь, — приказал он. — Я хочу, чтобы она тотчас же убралась из этого дома.

За спиной послышались приглушённые всхлипы. Обернувшись, я увидела бледную женщину с мягким безвольным лицом, сгорбившуюся на краешке скамьи в нише окна. Пухлые пальцы, унизанные кольцами, так нервно терзали носовой платок, будто она не сознавала, что делают руки, глаза опухли от слёз, а нос блестел и покраснел на кончике. Похоже, она долго плакала.

Разъярённый д'Акастер обернулся к ней.

— Я знал, что это твоё Богом проклятое отродье никогда не найдёт себе мужа, с того самого дня, как это жалкое создание сделало свой первый вздох. Господи, да лучше бы ей не родиться! Надо было мне сразу же её утопить, едва взглянул, но нет, у меня для этого слишком доброе сердце. Я её растил, кормил, одевал — и вот как она мне отплатила!

Его лицо побагровело от крика, а жена вжалась в стену, будто хотела с ней слиться. Казалось, он сейчас задохнётся от собственного гнева. Д'Акастер сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и взревел, словно приказывал охотничьей собаке.

— Агата! Ко мне! Сейчас же!

Что-то едва заметно мелькнуло в галерее над нашими головами.

— Да, ты, девчонка. Я знаю, что ты там. Спускайся немедленно.

Он снова начал мерить комнату шагами и бил кулаком по ладони до тех пор, пока девушка не оказалась у подножия узкой лестницы.

— Ко мне! — щёлкнул он пальцами.

Девочка осторожно приблизилась к отцу, крепко обхватив себя руками. На вид ей казалось не больше тринадцати, но что-то в её лице наводило на мысль, что она старше. Дорогое платье цвета бургундского вина было заляпано и порвано, на него налипли опавшие листья, ещё больше листвы запуталось в копне распущенных каштановых волос. Она была заметно напряжена и напугана, но несмотря на всё это, высоко держала голову, подбородок вызывающе торчал вперёд. Девушка благоразумно остановилась вне досягаемости отцовской руки. Она даже не взглянула на меня и смотрела перед собой, словно отгораживаясь от всех.

— Посмотрите на эту маленькую шлюху, — разорялся д'Акастер, кружа вокруг неё. — И это моя дочь. Вот кого я пригрел на своей груди. Я одевал, кормил и нянчил эту гадину, эту дьяволицу. И знаете, чем она отплатила мне за доброту? Я скажу вам. Развратом. Она без всяких причин нападает на своих благонравных сестёр. Отказывается заниматься женским рукоделием. Она тупая, своевольная и непослушная. И как будто всего этого недостаточно! Я и без того пожалел о том, что лёг в постель с её матерью, и тут вдруг узнаю — она ничто иное, как деревенская потаскуха.

Девушка, по-видимому, оставалась равнодушной к этому перечню множества её грехов. Большую часть лица скрывали растрёпанные волосы, но когда на него упал свет из окна, я мельком увидела порез на щеке, мертвенно-бледной, в лилово-синих кровоподтёках. Девушка не походила на демона, но дьявол может принимать многие с виду невинные формы, даже обличье ребёнка.

— Только взгляните на неё — такая бесчувственная, что даже не плачет от стыда. Бегает ночами по лесу, как течная сука. А на рассвете приползает назад, к моему порогу. — Он снова обернулся к жене. — Это всё твоих рук дело.

— Но я была уверена, что она где-то в Поместье, — всхлипнула леди д'Акастер. — Думала, вернулась с праздника Майского дня вместе с сёстрами. Раньше она никогда не выходила без сопровождения, клянусь.

— Клянись чем угодно, но я не позволю этой шлюхе остаться под моей крышей даже на одну ночь. Не потерплю, чтобы она развращала своих невинных сестёр или чтобы на них легла тень её позора. С этого момента у меня только две дочери. — Он схватил со стола три кожаных мешочка с монетами и сунул мне, так резко, что я охнула, когда его кулак ткнул меня в живот. — Тут всё её приданое. Больше я не намерен тратить на неё ни пенни, и не просите. — Потянув девочку за руку, он с размаху сунул её маленькую ладонь мне, как будто обручая нас. — Забирайте эту дьяволицу, и чтобы она никогда больше мне на глаза не показывалась.

— Что же мне с ней делать, чего вы хотите? — спросила я.

— Да хоть воронам скормите, мне всё равно.

Он щёлкнул пальцами, жена покорно поднялась и вслед за ним направилась вглубь холла.

— Будь хорошей девочкой, Агата, — пробормотала она, проходя мимо дочери. Но ни разу не оглянулась, даже подойдя к двери в конце холла.

Я чувствовала в своей руке сжатую в кулак маленькую холодную ладонь, потом дверь хлопнула, и Агата высвободилась. Она стояла у стола нахмурившись, обхватив руками плечи. Нам следовало поговорить, но это могло и подождать. Сейчас главное — увести её из этого дома, чем скорее, тем лучше. Может, конечно, девочка и такая, как описал её отец, но на попечении этого человека я не оставила бы даже бешеную собаку.

— Ты соберешь вещи сейчас, — спросила я, — или мне позже послать кого-нибудь за ними?

— Я ничего не хочу от этого... от этой жирной жабы.

— Агата! — строго сказала я. — Ты обязана уважать отца, ведь он дал тебе жизнь.

Она посмотрела на меня.

— Вы слышали, чего стоит для него моя жизнь — не дороже падали.

Я подняла три увесистых мешочка.

— У многих деревенских девушек нет ни пенни за душой. Смотри, как тебя ценят.

— В ваших руках — стоимость гордыни моего отца, это не моя цена. Он не хочет, чтобы люди болтали, будто он беден и ничего за мной не дал.

Я увидела в этих зелёных глазах такую холодную ненависть, что подумала — может, её отец прав и она на самом деле демон. Однако приручить можно даже дикую кошку. Это нелёгкая задача, но я уж точно справлюсь не хуже д'Акастера. Бог отдал Агату в мои руки, чтобы я привела её к нему, и я решила сделать это во что бы то ни стало.

Агата     

В маленьком гостевом зале бегинажа было жарко и душно. Все моё тело болело, в висках стучало, все суставы и мышцы протестовали против необходимости стоять, ноги дрожали. Но Настоятельница Марта не обращала на это внимания. Она с прямой спиной стояла перед пустым столом, сжав руки за спиной.

— Итак, Агата, тебе следует понять, что бегинки не приносят вечных обетов, но ты должна соблюдать целибат, пока живёшь здесь, а также подчиняться правилам этого сообщества и слушаться Март, избранных для управления бегинажем.

Я смотрела на её рот, наблюдала, как шевелятся губы над острыми зубами, как прыгает вверх и вниз родинка на подбородке. Мне хотелось выкрикнуть — хватит болтать! Если это монастырь, просто заприте меня в келью и оставьте в покое.

— Ты свободна приходить и уходить, когда хочешь, но тебе следует присутствовать на воскресной мессе в церкви, а также на ежедневных молитвах в нашей часовне. Мы, бегинки, учимся, пишем и преподаём, заботимся о больных и немощных, самоотверженно трудимся в нашем сообществе и в пользу бедных. Мы собственным трудом добываем себе пропитание и одежду и не пользуемся людским подаянием или деньгами церкви.

В комнате было слишком тепло, и я почти задыхалась. Образы и лица ускользали, растворялись прежде, чем я успевала их уловить. Огонь, взвивающийся выше человеческого роста, чей-то крик, хлопанье чёрных крыльев надо мной. Я не могла шевельнуться. Я была сломлена. Его вес всё ещё меня придавливал, я не могла освободиться. И только это останавливало меня от того, чтобы разразиться бранью. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться на ее словах. Не думать о прошлой ночи. Ни о чём не думать.

Настоятельница Марта нахмурилась. Губы сжимались плотнее. Голос зазвучал резко, как лай цепного пса.

— Твои личные вещи, приданое и всё остальное, что ты принесла в бегинаж, остаётся твоим, и ты сможешь забрать всё это, если решишь уйти. Но если...