Дети Шини

– Вон там, – я сделала пару шагов и в том месте, где двигалось это самое страшное нечто, увидела торчащий из-за штор кусок большого настенного зеркала.

В зеркале отражалось каждое мое движение.

– Зеркало? – удивился Якушин. – Ты испугалась зеркала?

Он как-то невесело усмехнулся и оглядел меня с ног до головы. Босиком, в колготках и куртке, я, должно быть, выглядела очень нелепо.

– Чего вы вообще сюда поперлись? – Якушин поправил штору, чтобы она полностью прикрыла злосчастное зеркало.

– Просто Амелин услышал что-то. Мы оба слышали. Да?

Я посмотрела на него, ища поддержки, но он стоял, наклонив голову так, что светлые волосы закрывали половину лица, и будто специально валял дурака. Было очень подло с его стороны так прикалываться. Не сдержавшись, я ударила его кулаком в плечо.

– Ты чего меня тут пугал? Это смешно?

От моего толчка он покачнулся, но голову не поднял. Тогда Якушин подошел к нему поближе, убрал с лица волосы и прикоснулся двумя пальцами ко лбу.

– Все ясно. Пациент готов. За тридцать восемь точно. Температура. Бред и галлюцинации.

Затем он потрогал и мой лоб, а потом насмешливо улыбнулся:

– А вот у тебя с чего, непонятно.

Стащив, наконец, с Амелина дурацкое пальто, мы уложили его на большую железную кровать, где до этого спал Марков. Тот, правда, долго ворчал, что всего четыре утра, и теперь он не уснет. Но кровать уступил.

Амелина то знобило, то бросало в жар. Его щеки пылали, и он либо нес новый бред и пытался встать, либо отключался и на время успокаивался, что одинаково пугало.

– Саша, сделай, что-нибудь, – в конце концов попросила я, когда мы в течение получаса с волнением наблюдали за этими припадками. – Ты же врач.

– Спасибо за комплимент, – грустно улыбнулся он, – но без лекарств и дипломированный доктор ничего не может сделать. А таблеток у нас нет. Потому что мы идиоты.

– Вот если бы был коньяк, – подключился Петров, – можно было бы народными средствами полечить. У меня мать с теткой всегда так лечатся.

– Коньяк нужно было пить сразу, как только пришли, чтобы организм прогреть, – сказал Якушин. – А сейчас градус нельзя поднимать. Даже чаем.

– Но вас же там учат оказывать первую помощь и всякому такому?

– Ага, – Якушин повеселел, – а еще колдовству и магии. Ладно, сейчас приду.

Не одеваясь, он выскочил на улицу и почти сразу вернулся с алюминиевым ведром, доверху наполненным снегом, и скомандовал:

– Тоня, лезь к себе и накройся подушкой. Сейчас тут будет проходить операция. Не для слабонервных.

– Но я не слабонервная и могу помочь.

– Это не обсуждается. Петров, иди сюда, заткнешь уши Семиной. Ты, – он ткнул в Маркова, – мне поможешь. Я буду держать его, а ты снегом натирать. Понял?

– Вроде, – озадаченно протянул Марков, нехотя поднимаясь с дивана, где все еще спал Герасимов. – Только ничего, что у него жар, а мы его снегом?

– Это единственное, что сейчас можно сделать, – Якушин закатал рукава рубашки, как заправский хирург.

– Неужели и в наше время люди умирают от высокой температуры? – недоверчиво спросил Петров, вылезая из-под одеяла.

– Белок в крови сворачивается при сорока двух градусах, и все. Привет. А температура от того, что организм борется с раздражителями и в этой борьбе никогда не останавливается, – произнося это, Якушин выглядел очень серьезно, совсем по-взрослому. Я так и представила его в белом халате и со стетоскопом на шее.

Петров задумался, я тоже, а Марков строго и по-деловому сказал:

– Тогда давай быстрее натирать, а то снег растает. Ща, только очки сниму.

Я послушно залезла на печь, легла и прикрыла глаза.

– Может, на пол его?

– Давай.

Послышалась возня. Видимо, Амелин сопротивлялся. Ребятам пришлось разбудить Герасимова, чей недовольный и ничего не понимающий голос вскоре присоединился к остальным.

– Держи его за ноги, – приказал Марков. – Как следует держи.

– Пусть Петров держит, – глухо отозвался Герасимов. – Мне одного фингала достаточно.

– Дурак, это не шутки, – закричал на него Якушин. – Держи и все! А то я эту кофту с него никак стащить не могу. Мокрая насквозь.

– Блин, – выругался Герасимов. – Мне неудобно.

– Да сними ты уже свой «Рамштайн», на фиг. Он тебе мал.

Они снова усердно запыхтели, и вдруг Марков как воскликнет:

– Фигасе!

– Мать моя женщина, – вторя ему, медленно проговорил Герасимов. – Больной придурок.

– Никогда такого не видел, – в голосе Якушина тоже слышалось удивление.

– Погодите, что там? О боже! – присоединился к ним Петров.

Я хотела высунуться, но в ту же секунду раздался душераздирающий вопль. Никогда не слышала, чтобы люди так кричали: жалобно и дико, словно изгоняли дьявола. В страхе я моментально забралась под подушку, но и через нее все было слышно.

Амелин то сыпал отборными ругательствами, то трогательно умолял «пожалуйста, не надо», то просто истошно орал. Проснулась Семина, и Петров принялся заговаривать ей зубы, чтобы она не слушала и не смотрела.

Скорее всего экзекуция длилась не дольше пяти минут, но мне это время показалось бесконечно долгим. Амелина было очень жалко. Тем более, я чувствовала свою вину, что потащила его через дурацкое поле.

Под конец он, видимо, совсем обессилел или привык и сдался, потому что стало почти тихо, только Семина горестно всхлипывала.

Потом я слышала, как его подняли и положили обратно на кровать. Как Герасимов обозвал его сильной скотиной, и что с первого взгляда этого не скажешь, а Марков похвалил себя за то, что предусмотрительно снял очки, и Якушина – за то, что «вырубил его».

После последних слов я от возмущения так подскочила, что стукнулась головой о потолок. Натянула джинсы и спустилась вниз.

– Вы что тут устроили?

На полу посреди комнаты растекалась огромная талая лужа с кусочками льда.

– Все нормально, – Марков тоже был весь мокрый. Они все были по уши мокрые. – Чего вылезла?

Амелин лежал под простынкой на кровати, с закрытыми глазами, мертвенно бледным лицом, мокрыми прядями, спадающими на лоб, и напоминал уснувшего ангела. Слева у него на шее я заметила большое буро-красное пятно от ожога. А на открытой части плеча с той же стороны белый неровный рубец.

– Мне кажется, вы его насовсем вылечили, – Петров, по-прежнему сидел на постели Семиной, а та, прижав руки ко рту, с ужасом в глазах смотрела на безжизненное тело.

– Ему насовсем не помешает, – отозвался Герасимов.

– Он так кричал, так кричал, – в глазах у Семиной стояли слезы.

– Что произошло? – я повернулась к Якушину.

– Ничего страшного, – твердо сказал он. – Отвечаю, полчаса – и на градус температура точно снизится. Меня в детстве отец всегда так закалял. Это не больно, просто неприятно.

– Ты что, его ударил?

– А чего он меня ударил? – подхватился Марков.

Мило ухмыльнувшись, Якушин развел руками:

– Легкий анестезирующий апперкот. Хочешь, покажу?

И парни тут же весело заржали. После происшедшего они все как-то агрессивно взбудоражились.

– Да вы просто садисты. У человека температура, а вы его пытаете и бьете.

Я подошла и потрогала лоб Амелина. Однако он действительно немного остыл, а дыхание стало более ровным.

– Ты как? – я перевела взгляд на Семину.

Та немного подумала, прислушиваясь к себе, а потом на удивление спокойно сказала:

– Если не считать душевной травмы, замечательно. Выспалась прекрасно. Только очень есть хочется.

Глава 11

Утром солнце светило так ярко, что от его золотистых ослепительных лучей оконные стекла будто горели. В комнате стояла мирная сонная тишина, только Амелин немного постанывал и кашлял.

Я бесшумно оделась и вышла на крыльцо. Свежий, новенький снег жизнерадостно искрился россыпью бриллиантов. Воздух был морозный и свежий. Идеальный, головокружительный воздух. Даже солнце будто бы грело, а в высоком чистом небе летела пара крупных ширококрылых птиц. Неизвестно откуда во мне взялось сказочное и упоительное чувство радости. Точно на несколько секунд окунулась в то самое далекое и бессознательное детство, когда все было хорошо и безмятежно.